К критике классики

2012-05-29 Станислав Ретинский

В статье Сергея Ставрояни «Классика: зри в корень!» легко можно обнаружить неподдельное восхищение классическими произведениями, которые автор «воспринимает и анализирует» с классовых позиций. К сожалению, на сегодняшний день такого подхода к классике недостаточно, потому что только критика может обеспечить правильное понимание искусства в целом. У меня нет ответа на вопрос Бориса Новикова, вынесенного в эпиграф, о том, любит ли меня классика, но лично я ее очень люблю, поэтому и критикую.

Разумеется, что одним из самых великих классиков является Уильям Шекспир. Именно он предопределил развитие драмы на несколько веков вперед. Его величие было настолько бесспорным, что долгие годы оно не подвергалось сомнению. Не подвергает сомнению величие У.Шекспира и С.Ставрояни, упоминая такие произведения, как «Ромео и Джульетта», «Гамлет» и пр. Я не претендую на то, чтобы дать исчерпывающую критику шекспировским произведениям, так как есть люди, разбирающиеся в этом лучше меня. Достаточно вспомнить Бертольта Брехта, который в статье «О Шекспире» утверждал, что представление о величии шекспировских пьес было создано «мелкими эпохами». К этому стоит добавить, что мы живем в аналогичный период, где нам ничего не остается, как восхищаться «величественностью» У.Шекспира.

Мало того, Б.Брехт неоднократно призывал в своих публикациях уничтожить драму. Он считал, что у нее нет больше прав на существование, так как она исчезает вместе с породившей ее эпохой. Инструментом для ликвидации драмы, по мнению Б.Брехта, является наука, а именно социология. «У драмы – как выразилась бы социология, в оценке которой мы, надеюсь, сходимся, – нет больше социологического пространства», – пишет Б.Брехт в статье «Не ликвидировать ли нам эстетику?». «Эти шекспировские драмы предвосхитили те триста лет, – продолжает он, – за которые индивидуум развился в капиталиста, и оказались преодоленными не тем, что следует за капитализмом, а им самим». Таким образом, Б.Брехт с помощью социологии стремится доказать, что драма исторически себя изжила, поэтому он направляет свою критику против произведений У.Шекспира как основы всего литературного жанра.

Прежде всего, необходимо уточнить, что Б.Брехт использует термин «социология» в его ленинском понимании, а не в позитивистском. Как известно, Владимир Ленин в работе «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?» писал, что материалистическое понимание истории впервые возвело социологию в степень науки. Напомним, что до того момента социологи полагали, что общественные отношения строятся людьми сознательно. «Материализм дал вполне объективный критерий, – говорит В.Ленин, – выделив производственные отношения, как структуру общества, и дав возможность применить к этим отношениям тот общенаучный критерий повторяемости, применимость которого к социологии отрицали субъективисты». Этот же критерий применяет и Б.Брехт против шекспировской драмы.

С.Ставрояни находит вроде бы правильный подход к классике, когда пишет, что ему в первую очередь бросаются в глаза классовые противоречия, вопросы отчуждения, эксплуатации, социального и другого неравенства. Но он совершенно неверно применяет его к произведениям У.Шекспира. «Так практически в каждом произведении классической литературы можно легко увидеть социальные мотивы, – утверждает в своей статье С.Ставрояни. – Шекспир: бессмысленность родовой вражды, характерной для феодального общества («Ромео и Джульетта»), убийства и измены – как необходимые условия «вхождения во власть» («Гамлет», «Леди Макбет»)…» Действительно, при желании у У.Шекспира можно найти социальные мотивы, но лишь мотивы. Сюжетом же шекспировских пьес являются, как говорил Б.Брехт, «великие одиночки». Смысл такого сюжета он превосходно раскрыл в «Беседе по кельнскому радио»: «На протяжении четырех актов Шекспир разрывает все человеческие связи великого одиночки – Лира, Отелло, Макбета – с семьей и государством и выгоняет его в пустошь, в полное одиночество, где он должен показать себя великим в падении. Это порождает форму вроде, скажем, «облавы на козла». Первая фраза трагедии существует лишь ради второй, а все фразы ради последней. Страсть – вот что держит на ходу весь этот механизм, а смысл его – великое индивидуальное переживание». И могут ли вызывать восхищение эти великие одиночки в грядущую эпоху коммунизма, когда огромные массы людей начинают сознательно творить историю?

Таким образом, шекспировская драма, основным действующим лицом которой является средневековый человек, индивидуум, развившейся затем в капиталиста, отмирает вместе с классовым обществом. Ей на смену приходит новый жанр со своим коллективистским содержанием. Об этом достаточно подробно написано в статье «Бертольт Брехт – теоретик эпического театра».

С.Ставрояни также дает поверхностную оценку и творчеству Льва Толстого. «К примеру, отлично показаны классовые противоречия в тогдашней России в творчестве Льва Толстого, – пишет он. – В романе «Анна Каренина» представляется очевидным, что господство товарно-денежных отношений приводит к рассмотрению человека как товара, к бесправности женщины, к неравным бракам... С присущим ему мастерством всё это блестяще показывает автор. Также отлично показано, с какими проблемами сталкиваются господствующие классы, показано, что их жизнь зачастую пуста, что им нечем себя занять, и деньги и власть не избавляют их от проблем, а приносят дополнительные». И опять же в словах С.Ставрояни мы не найдет ни грамма критики, то есть той критики, которая в состоянии уловить противоречие. Конечно, он достаточно много говорит о противоречиях, но говорить о них еще не значит их обнаружить. А ведь творчество Л.Толстого настолько противоречиво, что В.Ленин даже назвал его «зеркалом русской революции». В свою очередь это противоречие не являются случайностью, а представляет собой выражение противоречивых условий общественной жизни. Поэтому, прежде чем писать о Л.Толстом, в произведениях которого «отлично показаны классовые противоречия в тогдашней России», необходимо тщательным образом исследовать эту «тогдашнюю Россию».

Как известно, В.Ленин настаивал на том, чтобы противоречивость трудов Льва Николаевича рассматривалась не с точки зрения современного рабочего движения, которая недостаточна, а с точки зрения протеста патриархальной русской деревни против надвигающегося капитализма. Например, в статье «Л. Н.Толстой и его эпоха» он приводит цитату из романа «Анна Каренина», которому, напомню, давал свою характеристику и С.Ставрояни: «...Разговоры об урожае, найме рабочих и т. п., которые, Левин знал, принято считать чем-то очень низким, … теперь для Левина казались одни важными. «Это, может быть, неважно было при крепостном праве, или неважно в Англии. В обоих случаях самые условия определены; но у нас теперь, когда все это переворотилось и только укладывается, вопрос о том, как уложатся эти условия, есть единственный важный вопрос в России», – думал Левин».

Далее В.Ленин дает пояснение этим словам: «У нас теперь все это переворотилось и только укладывается», – трудно себе представить более меткую характеристику периода 1861-1905 годов. То, что «переворотилось», хорошо известно, или, по крайней мере, вполне знакомо всякому русскому. Это – крепостное право и весь «старый порядок», ему соответствующий. То, что «только укладывается», совершенно незнакомо, чуждо, непонятно самой широкой массе населения. Для Толстого этот «только укладывающийся» буржуазный строй рисуется смутно в виде пугала – Англии. Именно: пугала, ибо всякую попытку выяснить себе основные черты общественного строя в этой «Англии», связь этого строя с господством капитала, с ролью денег, с появлением и развитием обмена, Толстой отвергает, так сказать, принципиально. Подобно народникам, он не хочет вдеть, он закрывает глаза, отвертывается от мысли о том, что «укладывается» в России никакой иной, как буржуазный строй». Именно в этом смысле необходимо понимать отражение классовых противоречий в творчестве Л.Толстого. Он велик, прежде всего, как выразитель тех настроений, которые сложились у крестьянства к моменту наступления буржуазной революции в России. Поэтому противоречивость в произведениях русского классика необходимо понимать как действительное «зеркало» противоречий революционной эпохи.

Здесь же следует искать и корни идей Л. Толстого или «толстовства», которые отражали слабость крестьянского восстания. «Большая часть крестьянства плакала и молилась, резонерствовала и мечтала, писала прошения и посылала «ходателей», – совсем в духе Льва Николаича Толстого! И, как всегда бывает в таких случаях, толстовское воздержание от политики, толстовское отречение от политики, отсутствие интереса к ней и понимания ее, делали то, что за сознательным и революционным пролетариатом шло меньшинство, большинство же было добычей тех беспринципных, холуйских, буржуазных интеллигентов, которые под названием кадетов бегали с собрания трудовиков в переднюю Столыпина, клянчили, торговались, примиряли, обещали примирить, – пока их не выгнали пинком солдатского сапога», – пишет В.Ленин в работе «Лев Толстой, как зеркало русской революции». Но об этих противоречиях мы не найдем ни слова в статье С.Ставрояни. Его представление о величии Л.Толстого, которое он стремится выразить с «классовых позиций», такое же абстрактное, как и фразы о «великом богоискателе» «кадетских балалайкиных» (В.Ленин).

В заключении хотелось бы также поднять «проблему женщины», о которой пишет С.Ставрояни. В качестве примера он приводит уже упоминавшийся роман Л. Толстого «Анна Каренина» и произведение Г. Флобера «Госпожа Бовари». Правда, сюда следовало бы добавить еще и работу А.Пушкина «Евгений Онегин», но автор статьи предпочел отвести ей другую роль. И опять С.Ставрояни не жалеет лестных слов в адрес этих произведений типа «отлично», «превосходно» и т. д. Оно то превосходно, но ведь задача художественной литературы вовсе не в этом. Действительно, выше перечисленные классики достаточно неплохо смогли отразить в своих произведениях ужасное социальное положение женщины, которое, как известно, является индикатором зрелости общества. Но искусство обязано не только отражать действительность, так как это лишь пассивный процесс. Оно должно быть действенным, то есть способствовать изменению этой действительности. В этих произведениях ничего подобного нет, так как их сюжет ограничивается лишь той эпохой, в которую они создавались. Поэтому подлинно великими являются те писатели, которые способны в своих трудах не только предвидеть рождение нового мира, но еще и подтолкнуть читателя к борьбе за него. Таким человеком, безусловно, является Ромен Роллан. Именно он смог в произведении «Очарованная душа», как однажды сказал Максим Горький, предчувствовать рождение новой женщины. В главной героине романа Аннете Ривьер воплощен образ той женщины, о которой писал еще Фридрих Энгельс в работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства»: «...поколение женщин, которым никогда не придется отдаваться мужчине из каких-либо других побуждений, кроме подлинной любви или отказываться от близости с любимым мужчиной из-за боязни экономических последствий». Более подробно об этом можно прочитать в статье «Ромен Роллан о женщине, любви и творческом вдохновении».

Итак, мы убедились, что статья С.Ставрояни не в состоянии дать верного подхода к классике. Конечно, он прав, когда пишет, что большая часть великих писателей раньше других людей улавливала прогрессивные изменения в общественной жизни. Но при этом он не дает нам представления ни об этих людях, ни, тем более, о той эпохе, в которую они творили. Причем, перечисленные им классики способны были в своих произведениях лишь правильно поставить вопрос, что является только наполовину ответом. Но исчерпывающие же ответы на вопросы, которые поставила перед человечеством история, смогли дать уже последующие поколения писателей. К сожалению, о них С.Ставрояни не говорит ни слова.