История одной курсистки. Часть IV (окончание)

На осень 1906 года биографы обычно назначают первую реконструируемую долгосрочную поездку в Вильно, которую предприняла Цётка. В августе 1906 года её взялся сопровождать в Вильну кто-то из новых украинских знакомых. Помимо личного пересечения границы требовалось переправить почти весь тираж подготовленных в первую очередь брошюр «Хрэст на свабоду» и «Скрыпка беларуская», и подготовленных немного позднее брошюр «Як мужыку палепшыць сваё жыццё» и «Гасцінец для малых дзяцей». Несмотря на то, что угроза смертельной по её здоровью сибирской ссылки и полицейского провала сохранялась, Цётка, как нетрудно понять, достаточно внимательно изучала изменение политической обстановки на родине и смогла перестроить свою деятельность под новые условия. Она рвалась к живой борьбе, к поднимающему влиянию на виленских рабочих и белорусских крестьян. Рвалась с невероятной силой. Настрой эмигрантки и её тягу к борьбе хорошо передаёт имевший ввиду целый исторический тип, а не только отдельные личности украинский писатель Михайло Коцюбинський: "Ми живемо, як на вулкані або краще - ми самі той вулкан, джерело якого сліпий уряд хоче засипати трісками і тим спинити вибух"^[2].

Осенью 1906 года революция уже прошла полтора года своего развития. Все, кто желал, уже могли отшатнуться от неё и удариться в реакцию вплоть до прямого и открытого прислуживания царизму. Оправданий можно было придумать сотни. Например, что субъектность «тёмного люда» разорит интеллигенцию и лишит территории романовской монархии развитых форм культуры вообще. Это оправдание-клише реконструирует для колеблющегося героя романа «Крыж міласэрнасці» Валянціна Коўтун^[3]. Есть более изощрённые тропинки псевдомышления, которыми прошли ликвидаторы и отзовисты. Непонимание диалектики развития субъектности масс преодолевалось в то время почти исключительно на платформе большевизма или близко к ней. Сила аффектов, не позволяющая соизмерять десятилетия революционного затишья и опыт последнего года всё же захватила мышление значительных слоёв интеллигенции, не имевших желания или возможности углубляться в сущность происходящих процессов. Зато те, кто не поддался скорым и слабо обоснованным выводам, по-прежнему остаются для нас интересны как цельные личности. Цётка, как и Ленин, поняла в 1906 году, что сил для повсеместного вооружённого сопротивления царизму нет, и что натиск придётся отложить, как минимум, на несколько лет. От призывов к вооружённой борьбе надо было переходить к рассчитанной на долгосрочный результат просветительской работе. В противном случае, следующий подъём вооружённой борьбы рисковал оказаться совсем бесплодным. Но прежде, чем так рассуждать, надо было остаться на классовых позициях одного из субъектов народной революции: пролетариата или крестьянства. Это удалось очень немногим, а мужество тех, кому это удалось, заслуживает уважения и сейчас. Например, вот что писала за несколько месяцев до упомянутого нами «львовского Кровавого воскресения» Леся Українка: "Се такий був тяжкий, і грізний, і величний рік, стільки в ньому було страшних контрастів, "вершин і низин", буйних надій і трагічних розчарувань, великих перемог і незагойних ран... Та й особисто для мене сей рік теж був таким - він зміряв силу духа мого, я знаю тепер, що я можу і чого не можу. Та я таки знаю, що я ще сильна і що не люди поборють мене."^[4] Под каждым словом могла бы подписаться Цётка...

Что же привело её в Вильну, где ещё три года продолжались следственное дело о событиях в Новой Вилейке? В начале 1906 года в связи с давлением буржуазии царизм согласился на послабления в сторону свободы печати. Примерно в августе 1906 года комитетом БСГ в Вильне принимается решение запросить исполнения обязательств от всех, кто на последнем съезде согласился помогать с основанием печатного органа. К концу августа юридическая и редактурная подготовка издания первого номера приближалась к завершению. 14 сентября 1906 года в типографии завершилась печать тиража, вышла «Наша доля» - первая легальная газета на белорусском языке^[5]. Заглавие-объявление сообщало: «Наша Доля. Першая белоруская газэта для вёсковаго і местоваго рабочаго народу. Выходзіць раз у тыдзень рускімі і польскімі літэрамі»^[6]. Газета на понятном народу языке быстро расхватывалась, поэтому часто покупалась на группы, изредка даже переписывалась. Были отмечены попытки спекулятивной перепродажи.

Титульная страница первого номера газеты

Редакционная статья первого номера ориентировала читателя: «Пісаць мы будзем для вёскі і будзем бараніць справы вясковых людзей. Лічачы найбольшым ворагам цямноту і бяспраўнае палажэнне мужыка, мы аб'яўляем вайну ўсім цёмным сілам, каторым дзеля карысці сваёй вялікая выгада была трымаць васьмімільённы народ беларускі ў няволі і паняверцы, баламуціць і дурыць яго. У дзісейшы вялікі момант, калі ўсе народы гасударства расійскага, аб'явіўшы вайну старым парадкам, напрагаюць усе свае сілы, каб дабіцца свабоды і лепшае долі, мы будзем разам з імі... Мы верым, што шчырыя прыяцелі вялікае народнае справы памогуць нам у гэтай працы. Мы маем надзею, што пры іх помачы «Наша Доля» разыдзецца далёка па ўсёй нашай маці зямліцы Беларускай...»^[7]

Именно подготовка газеты с такой позицией была важнейшей целью реконструируемой биографами поездки, которую предприняла Цётка. Другой важной целью было распространение привезённых брошюр. Редакция «Нашае долі» помещала в номерах как статьи-прокламации, так и произведения, посвящённые художественному осознанию действительности. К прокламационным материалам относятся, например, такие статьи как «Што будзе?», «Даход расійскага цара», «Аб народных дэмакратах», «Колькі стояць рускія генералы», «Як мужыку палепшыць сваё жыццё». В таких материалах чаще всего показывалась политика царизма или обнажались усилия польских и российских шовинистов против просвещения белорусов. Художественное значение имели, и до сих пор имеют, такие публикации в газете как первое печатное стихотворение Якуба Коласа «[Наш родны край](file:///C:/Documents%20and%20Settings/Lesya/%D0%9C%D0%BE%D0%B8%20%D0%B4%D0%BE%D0%BA%D1%83%D0%BC%D0%B5%D0%BD%D1%82%D1%8B/.cache/.fr-Dzw9mM/%D0%9D%D0%B0%D1%88%20%D1%80%D0%BE%D0%B4%D0%BD%D1%8B%20%D0%BA%D1%80%D0%B0%D0%B9)», рассказы «Прысяга над крывавымі разораміopen in new window», который написала Цётка и «Суд»^[8] Ядвігіна Ш.

Рассказ «Прысяга над крывавымі разорамі» стоит выделить отдельно. Дело не только в том, что на одной-двух страницах с почти поэтической насыщенностью образов выражен один из узловых моментов народной революции. Самая неожиданная, зато прямая параллель связывает главную политическую мысль рассказа с системой идей чучхе (주체, Dżucze, czu-czhe). Единство крестьянства, рабочего класса и армии, выраженное в форме, идущей от «Трёх Будрисов»^[9] Адама Мицкевича, очень хорошо раскрывает нам точки соприкосновения корейского и белорусского революционного процесса. Можно даже сказать, что это единственный простой вход для польского и белорусского мышления в область теоретических проблем корейской революции. Сходство требований, которые художественно выразила Цётка, и требований, которые теоретически оформил Ким Ир Сен (김일성, Kim Ir Sen, Kim Song-dżu), тем более бросается в глаза, если найти в Конституции Демократической Кореи определение Чучхе: «мировоззрение, в центре которого - человек, и революционные идеи, нацеленные на осуществление самостоятельности народных масс»^[10]. Это именно то, что искала и вырабатывала Цётка для Белоруссии. Другое дело, что результат из одинаково названных посылок должен был получится разный. Он получился очень несхожим в силу разной классовой структуры общества, хотя Белоруссия, как и Корея, знает, что такое существование в виде разделённой нации.

Более широкие и близкие параллели имеет поднятая самим заголовком «Прысяга над крывавымі разорамі» тема межей. Не зря именно образ уничтожения межей стал знаковым для революционного процесса в России, Корее, Литве. Если сисахфия (σεισάχθειαopen in new window, уничтожение долговых межевых каменей) Солона открывала политическую жизнь Древних Афин, опиравшуюся на стремление сделать свободных граждан всесторонне развитыми, то раздел панских арендных земель, а затем и коллективизация открывают извилистую дорогу к бесклассовому обществу в наше время. Именно тема межей позволяла писателям и поэтам увидеть и показать в крестьянской жизни элемент её возможной революционизации против классовости и товарности вообще. Именно межа это стесняющий и осязаемый символ разделённости,

Знак, поки «моє» і «твоє».^[11]

Межа - вот простой индикатор преобразования жизни крестьянства, обратимости преобразований к лучшему. В том, что произошло (и произошло ли вообще) с межами, можно увидеть признак того, что не господствующие классы дают подачки крестьянству, а оно само пытается преобразовывать свою жизнь. Уничтожение межей как символов угнетающего общественного отношения делает невозможным чтобы случилось так, что

... де в спільній праці жили б довіка,

Там вроздріб прийдесь їм лиш спільно пропасти^[12].

Это очень хорошо понимали классики белорусской литературы. Не зря через десятилетия Якуб Колас в стихотворении «Жыве між нас геній» обратится к Ленину:

У песнях і думах бязмежнага края,

Як сонца, жыве правадыр.

Это ощущение безмежности края, отсутствия межей не зря было так важно для поэта белорусского крестьянства, который увидел в коллективизации осуществление самых сокровенных мечтаний крестьянства о достойной жизни. Увидел даже несмотря на её исключительно непростой и ярко противоречивый в данных исторических формах характер. Поэтическое мышление в этом сходилось с политическим: результат, который был налицо, оправдывал средства.

Вузка! Цесна! Мала! - это в рассказе «Прысяга над крывавымі разорамі» говорит олицетворяемое Мацеем всё крестьянство романовской монархии. И дальше читаем:

«...

А скуль узяць? Скуль дастаць? Кажы, скуль?..

Тады захістаўся народ і зароў:

Глядзіце, во прасторы! Во нівы, лясы, палі! Усё гэта наша!..

А Астап:

Лжэце! Няпраўда! Не дадуць: то казённае, дворнае, - ні я, ні вы не маем права. Не дадуць, паб'юць!

Вось далей здаецца Мацею, што з цьмы народу выходзяць яго тры сыны: парабак дворны, салдат і работнік пецярбургскі і становяцца на калені і прысягаюць громка, ясна, паволі:

Мы дамо! Мы - сіла! Мы - права!»

Такую картину рисует Цётка в своём рассказе. В его художественной форме нетрудно увидеть связь с требованием распределения земли по числу тех, кто с неё кормится. Пашкевічанка не даёт более детальной трактовки крестьянских требований и не предполагает результаты их реализации. Этого не требовал жанр, да и время было такое, что задумываться над дальними последствиями было некогда. В романовской монархии скоро как целый год впервые за многие столетия разворачивалась настоящая революция. Но если бы Цётка задумалась над исполнением «прысягі над крывавымі разорамі», то, думаю, она бы смогла бы нарисовать картину жизни кооперированного белорусского крестьянства не менее ярко, чем это сделал за четверть века до того Франко в стихотворении "Гадки на межіopen in new window":

І бачив я в думці безмежні поля:

Управлена спільним трудом, та рілля

Народ годувала щасливий, свобідний.

Чи се ж Україна, чи се край мій рідний,

Обдертий чужими і світом забутий?

Так, се Україна, свобідна, нова!

І в мойому серці біль втишувавсь лютий.

Царизм не мог себе позволить оставить такую газету как «Наша доля» в покое. Ещё во времена «Современника» Некрасова и Чернышевского предварительная цензура была заменена на карающую. Вряд ли это было серьёзным облегчением жизни для революционной публицистики. Вместо простого и ясного цензурного запрета на гранке теперь приходилось угадывать мельчайшие подробности работы цензурных «вкусовых рецепторов». Вышедшие из имперского свода законов «три предупреждения до закрытия издания» сводили с ума Некрасова, который очень часто обсуждал с Чернышевским способы выразить мысли какой-либо статьи в другой форме с минимальными искажениями смысла. После 1905 года закрытие издания перестало быть окончательной мерой, поскольку открывать новые издания юридически было гораздо проще, чем раньше. Но для изданий, «меняющих лицо», и для «материалов чрезвычайной зловредности» была предусмотрена полицейская конфискация. Именно поэтому до читателей дошла большая часть тиража всего только двух (из шести) номеров «Нашае долі». Разные источники сообщают о конфискации 3 или 4 номеров. Вероятно, один из номеров был конфискован после того, как заметная часть его тиража «ушла в народ».

На следующий день после выхода первого номера газеты «Наша доля» в официальное помещение редакции в доме №32^[13] на Виленской улицеopen in new window вторглась полиция, а тираж, не нашедший к тому времени покупателей, был конфискован. Официальный издатель газеты, которым выступил «виленский мещанин Иван Адамович Тукеркес», получил полицейское предупреждение.

«Наша доля» всё ещё остаётся кое-в-чём актуальна. Приёмы оболванивания трудящихся масс, которые выявляла газета, по-прежнему востребованы на белорусских землях. Теперь оболваниванием занимается местная буржуазия. А в соседних странах те же самые приёмы находят самое неожиданное и разнонаправленное применение.

Я прошу читателя не думать, что в помещаемой цитате «Наша доля» писала об взаимоотношениях российских и украинских трудящихся в период разворачивания Донбасской войны:

«Дык вот жэ і трымайцеся разам, не завадзіце адзін з другім сварак, выкіньце са свайго сэрца тую нянавісць адзін да другога, каторую вашы ворагі ў вас засяваюць, каб вы ў гэтай братаўбійсцвеннай вайне патрацілі свае сілы і не маглі ваяваць з праўдзівымі вашымі ворагамі і гныбіцелямі. Ведайце добра, жэ пакуль вы ўсе разам - вы сіла, а як разлучыцеся ды пойдзеце кожны па сабе, дык тады вас перадушаць, як мух. Вазьміце куль саломы і паспрабуйце яго зламаць. Які бы чалавек ні быў, а цэлага куля не зломіць, а як развязаць куль ды па горстачцы - дык і малы дзяцюк не толькі куль, але і цэлы воз саломы пераламае. Таксама гэта і з вамі»^[14].

Согласитесь, за такие статьи в наше время по мнению местных патриотов газету стоило бы конфисковать по обе стороны российско-украинской границы. Этой же логики придерживался царизм.

В непростой обстановке издательское предприятие «Нашае долі» не смогло быть долгим. По четырём номерам было вынесено полицейское предписание о конфискации. В конце 1906 года Виленская судебная плата рассматривала несколько дел об аресте тиража. 11 января 1907 года там же было принято решение вычеркнуть газету из перечня разрешённых изданий. Тем же решением официальный издатель был отправлен в тюрьму на год. В объяснении судебного решения упоминаются публикации «Што будзе?» и «Як мужыку палепшыць сваё жыццё», которые были выбраны как достаточное основание для закрытия издания. Большой промежуток времени между публикацией и заключением ответственного редактора в крепость объясняется только неповоротливостью административного аппарата царизма в условиях революции. Как нетрудно понять, причиной закрытия газеты была выраженная демократическая направленность. Её редакционный коллектив был уверен в скором запрещении издания ещё в конце октября и потому в ноябре 1906 года подстраховался против конфискаций, создав параллельное издание, газету «Наша Ніва».

Іван Луцкевіч, Антон Луцкевіч, Аляксандр Уласаў

(↦) Іван Луцкевіч, Антон Луцкевіч, Аляксандр Уласаў. Фота (~1907 г.)

Редакция нового издания постаралась учесть усложнившиеся условия работы и предотвратить полное финансовое банкротство белорусской издательской группы. Для этого пришлось оставить без публикации несколько острых статей. «Наша Ніва» хотя и имела проблемы с полицией, но не конфисковалась по несколько номеров подряд. Газета пережила революционный процесс 1905-1907 годов и продолжала выходить даже в годы глухой реакции. Цётка помогала налаживать выпуск и распространение первых номеров новой газеты. С редактором-издателем первых четырёх номеров Зыгмунтом Вольским она могла встречаться в редакции на Большой Погулянке^[15]. Антон Луцкевіч сообщал, что Вольский не был таким случайным человеком, как Тукеркес. Он рассматривал своё участие в белорусской издательской инициативе в основном как коммерческое.

Изначальная живучесть «Нашае Нівы» объясняется во многом тем, что газета вынуждена была очень осторожно подбирать материалы и, тем самым, потакать реформистам. Поэтому её направление было поддержано представителями тенденций разброда и шатания. В одной из статей №1 читаем: «Не думайце, што мы хочам служыць толькі ці панам, ці адным мужыкам. Не, ніколі, не! Мы будзем служыць усяму беларускаму скрыўджанаму народу, пастараемся быць люстрам жыцця, каб ад нас, як ад люстра, свет падаў у цёмнасць». Хорошее же зеркало жизни, отказывающееся от роли активного отражения, от критического реализма. Антон Луцкевіч сообщает нам о первоначальной формулировке подчёркнутого нами места: «мы будзем служыць усяму беларускаму працоўнаму народу». Фраза, в которой политэкономическое понятие трудового народа было заменено на моральное понятие обиженного народа была перестроена по настоянию Вольского. Немного позднее, поняв, что издание не будет исключительным по прибыльности, он покинул редакционный коллектив, обосновав уход несогласием большинства в редакции с его реформистской линией. Тип карьеристов и коммерсантов «рядом с революцией» был отражён в литературе того времени. У латышского революционного поэта Райниса^[16] мы найдём такие строки, подходящие к характеристике Вольскго:

Ты чтишь свободу, виселицу - тоже;

Народу служишь, служишь и вельможе;

Всегда быть хочешь осторожней, строже,

Меж крайних - ищешь средний путь без гнева,-

Зато и бьют тебя как справа, так и слева^[17].

Очень скоро Цётка поняла, что заявления, подобные тому, которое поместил Вольский не являются подцензурными и тактическими, что это позиция либеральной фракции белорусского движения, отталкивающей народ от результативной революционной борьбы. Обид от сотрудничества с единственной белорусской газетой Пашкевічанка не имела даже в те времена, когда редакция через несколько лет погрязла в реформизме. Для неё публицистика никогда не была единственной сферой деятельности и потому агитацией в рабочей среде она вполне компенсировала своё участие в шатающихся органах, тем более, что других изданий для белорусов не было и появиться им было объективно неоткуда.

В рабочей среде за время отсутствия Цёткі произошли заметные изменения. Те общества, кружки и союзы, что она организовывала численно уменьшились. Если в 1906 году ещё можно было говорить о контактах с рабочими организациями, то сообщая о её следующем долгом возвращении из эмиграции через несколько лет, уместно говорить разве только об контактах в рабочей среде.

Приехав из Галиции на родину, Цётка не забыла побывать в родной деревне. Несколько дней она вместе с украинским сопровождающим провела в землянке около неё, которая располагалась в лесу, - афишировать своё присутствие было опасно для жизни. В Вильне, среди прочих дел, Цётка готовит ещё одну маленькую общеобразовательную брошюру для детей - «Першае чытанне для дзетак-беларусаў». В этом издании впервые появляется печатная подпись «Цётка». Для детей обыгрывается бытовой смысл, а возможные распространители брошюры вряд ли забыли к тому времени то, как ярко и вдохновенно выступала в Вильне на митингах «Цётка-беларуска».

В издании брошюры для детей Пашкевічанке помогает легальное издательское товарищество «Загляне сонца і ў наше аконцаopen in new window» («Загляне сонцэ и ў нашэ ваконцэ»), связанное с петербургским комитетом БСГ. Его деятельность началась с декабрьского царского указа 1904 года об отмене ограничений на печать, не соответствующую официальной орфографии в западных губерниях. Указ открывал возможность легализации и резкого снижения издержек для украинских, литовских, белорусских, латышских и эстонских изданий. Облегчилось и польское книгоиздание.

В издательских и распространительских хлопотах незаметно прошло несколько месяцев. В декабре 1906 года политическая ситуация снова приближалась к невыносимой. Помимо идущего процесса над подставным редактором «Нашае долі» давило то, что многие другие участники белорусского революционного движения уже оказались в тюрьмах. Например, в 1907 году вынужденно бездействовал ограниченный рамками тюремных стен Алесь Бурбіс. Скрывался после побега и готовился к переезду в габсбургскую монархию Борис Вигилёв («таварыш Сьцяпан»), успевший в 1906 году принять участие в Стокгольмском съезде РСДРП от Виленского комитета. Через год, в 1908 году, заключением на три года закончится судебный процесс Якуба Коласа. В тюрьме оказался даже представитель идеализирующего старину крыла белорусского движения Карусь Каганец. Помимо полицейских преследований, политические и финансовые проблемы газеты «Наша Ніва» привели к тому, что готовилась смена редактора.

Редактором единственной белорусской газеты с пятого номера стал Аляксандр Уласаў. Смена редакторов была своеобразным политическим рубежом. Хотя вроде бы реформистская линия была отвергнута, противостоять эпохе разброда и шатаний новый состав редакции не смог. Не удалось новой редакции преодолеть и организационный развал белорусского революционного движения. Оно снова объединилось с теми фракциями, которые ограничивались исключительно национальной эмансипацией: клерикалами и появившимися буржуазными националистами. Уже в середине 1907 года вся деятельность БСГ свелась к газетной работе и поддержке общеобразовательных белорусских легальных изданий. Нелегальная типография «Аганёк» в Минске закрылась в самом начале 1907 года.

В такой атмосфере Цётка решает уехать из романовской монархии. Она уже продержалась без провала те три месяца, на которые можно было рассчитывать. Оставалось установить контакты для присылки материалов на публикацию. Для этого перед отъездом Цётка могла посетить редакцию «Нашай нівы» по старому адресу, ещё до её переезда с Большой Погулянки на Завальную^[18] в начала 1907 года.

В новом 1907 году продолжилось распространение контрреволюционного террора вширь и вглубь. Появились впервые названные тогда же столыпинские галстуки (виселицы), столыпинские вагоны (для перевозки каторжан). Уже в августе 1906 года Янка Купала предчувствовал самое неблагоприятное для революции развитие событий. Обстановка была осмыслена поэтом очень близко к религиозным образам, поскольку глубина бедствий, обрушившихся на белорусское крестьянство, трудно рационализировались в сознании поэта:

Я буду маліцца да зорак і жаліцца,

Што гасяць сябе надта часта яны,

Бо чуў, як якая зь неба зь іх зваліцца,

З жыцьця хтось сыходзе на вечныя сны.

<...>

Я буду маліцца і сэрцам, і думамі,

Расьпетаю буду маліцца душой,

Каб чорныя долі зь мяцеліцаў шумамі

Ня вылі над роднай зямлёй, нада мной.

Цётке хватало сил не молиться (пускай даже в стихах), а бороться. Но и она не могла противостоять резкому ухудшению условий борьбы. Где-то в середине зимы измученная преодолением полицейских ловушек и арестами товарищей Цётка вернулась во Львов. Она была встречена зимним холодом и падающим на Львов снегом. Смертельные морозы контрреволюционного террора сковали социальную революцию от Варшавы до Владивостока. Чтобы отогреться и ожить, ей было нужно пройти через горящие окопы мировой империалистической войны.

По итогам своего путешествия Цётка, наверное, могла бы, подобно Гейне, написать путевые заметки «Белоруссия. Зимняя сказка». Но эпоха была другая, да и жить оказалось совсем не на что. В поэтическом календаре нашей героини 1907 год оказывается исключительно бедным, едва не пустым. Достоверно относятся к 1906 году около десятка стихотворений, к 1908 году не менее четырёх, но ничего относящегося к 1907 году мне найти не удалось.

Типография располагалась в домеopen in new window на углу Rūdninkų gatvė и Didžioji gatvė.

Михайло Коцюбинський, т. III,с. 285, 1956 г. ↩︎
Там само. ↩︎
Также и в фильме «Крест милосердия». ↩︎
Леся Українка до Ольги Кобилянської 26.II.1906. ↩︎
Редакция разместилась в домеopen in new window №32 (теперь №21) на Liudo Giros gatvė, тогда известной как Виленская улица (в современных справочниках Vilniaus gatvė). ↩︎
В правописании, приближенном к современному. ↩︎
Цитируется на основании материала по адресу http://necro-egor.narod.ru/10v421.htmlopen in new window. ↩︎
В цифровом виде не найден. Ближайшие указания на публикацию рассказа в бумажном виде см. http://knihi.by/knihi/jadvihin-s-vybranyja-tvoryopen in new window. ↩︎
В переводе Пушкина см. http://knihi.com/Adam_Mickievic/Budrys_i_jeho_synovja-ru.htmlopen in new window - Пер. ↩︎
Дано в переводе из российской Википедии - Пер. ↩︎
I. Франко, "Гадки на межіopen in new window". ↩︎
Там само. ↩︎
По нумерации 1906 года. ↩︎
Взято оттуда же. ↩︎
Редакция помещалась в квартире №20 домаopen in new window №17 на Большой Погулянке (если с 1906 г. не менялась нумерация на улице). Теперь это Jono Basanavičiaus gatvė. ↩︎
Латышск. Rainis. ↩︎
Здесь приводится один из найденных переводов. В оригинале помещён подстрочный польский перевод с латышского - Пер. ↩︎
В домopen in new window №45. Теперь это Pilimo gatvė (улица Пилимо), дом № 51. ↩︎