О наследии Чернышевского. Часть первая

2014-07-07 Mikołaj Zagorski

О наследии Чернышевского. Часть первая

Первая часть

Вторая часть

Третья часть

Авторизованный перевод с польского и российская источникография Dominik Jaroszkiewicz. Иная источникография автора.

О восприятии и воспринятии Чернышевского. Чернышевский и педагогика

Если написать «нация Ленина и Чернышевского», то каждый поймёт, о чём идёт речь. Это определение содержит в себе имена мыслителей мирового масштаба, которые сделали Россию теоретической и исторической нацией уже тем, что смогли освоить и использовать громаднейшие пласты мировой теоретической и практической культуры. К сожалению, в Западной Европе это уважительное определение сейчас чаще прикладывается к прошлому. Например, в Германии в ходу такое определение как «нация предателей». Как бы не казалась кому эта характеристика оскорбительной, она отражает последнюю крупную трагедию немецкой истории. Ещё четверть века назад немецкие коммунисты имели в лице советских товарищей самых больших друзей и хороших учеников, которые в области диалектики быстро превосходили своих учителей. Этим доказывалось и то, что сами немцы были в области теоретического мышления неплохими учителями.

И вот ситуация изменилась в один, хотя и ожидавшийся как немецкими, так и советскими марксистами, но не желаемый ими момент. Самые большие друзья превратились в самых больших во всей немецкой истории предателей. Социалистическое государство немецкой нации было аннексировано при зловещем молчании с Востока. Россия поспешила покинуть Советский Союз, дипломатично говоря, в первых рядах. И хотя она в новых условиях уже не могла играть роль мирового жандарма, присвоенную теперь США, в центре Европы мы получили несколько контрреволюционных наций, если не прямо, то косвенно поддержанных господством контрреволюционных сил в России. Этот исторический экскурс не случаен. В Германии помнят, что Маркс и Энгельс не боялись относить в определённой исторической ситуации к контрреволюционным нациям и Германию, к которой они сами принадлежали. Наверное, этот гнев, направленный вовнутрь, был важным для нравственной поддержки того политического оживления, которое позволило немецкому пролетариату побороть «Исключительный закон против социалистов». Примерно в это же время в России, в чреве мирового жандарма, раздался не менее мужественный голос Чернышевского. Вот, как писал об этом Ленин в статье «О национальной гордости великороссов»:

«... Великорусский демократ Чернышевский, отдавая свою жизнь делу революции, сказал: «жалкая нация, нация рабов, сверху донизу - все рабы»[1]. Откровенные и прикровенные рабы-великороссы (рабы по отношению к царской монархии) не любят вспоминать об этих словах. А, по-нашему, это были слова настоящей любви к родине, любви, тоскующей вследствие отсутствия революционности в массах великорусского населения».

Жизнь Чернышевского была важнейшим нравственным фактором революционного подъёма, который привёл в конечном счёте к победе Великого Октября. Наше повествование будет посвящено главным образом одной личности. К сожалению, почти не будет затронут теоретический путь Добролюбова и полученные им результаты, высоко оцененные Энгельсом и Чернышевским. Но даже вспоминая великую дружбу Чернышевского и Добролюбова, вспоминая их соратников из «Земли и воли», будет несправедливым забывать при этом, что «без героизма массы не было бы народного героя. Ведь народ признает героическим только то, что отвечает его интересам, и это недаром. То, что нейтрально по отношению к интересам народных масс, - то скорее забавный фокус, пусть яркий, но не более того. Никакие личные качества не создадут народного героя, если эти личные качества не будут употреблены на достижение народных интересов».[2]

Так было написано четверть века назад, написано безусловно верно даже не смотря на то, что трудновато согласуется с тем, как в России поменялся народ. В 1914 году во время предвоенного революционного подъёма поддерживали самоопределение национальных окраин, а в 2014 не менее дружно поддержали империалистический захват. Он ведь делается империалистическим только лишь экономическим фактом присоединения территориального рынка, а не национальным угнетением, в котором может выражаться, а может не выражаться стремление к переделу присоединённого рынка. В условиях капитализма даже воссоединение народа в рамках национального государства не перестаёт быть империалистическим захватом и определяющим фактором для понимания «степени империалистичности» является здесь только размер капитала захватчика, его экономическая мощь. Раз уж капитал, политически выражающий себя в современном российском режиме, стабильно входит по мощи в первую двадцатку центров накопления, то это означает что России теперь как никогда тяжело (и труднее чем другим нациям) понимать своего великого сына. Да и по публикациям последних лет видно, что к личности Чернышевского восточнее Днепра сейчас подходят очень внешним образом. В отличие от Польши и Германии, мало кто собирается принимать Чернышевского в себя. А именно принятие мыслителя из прошлого в себя означает возможность преодоления его ошибок, развития его взглядов, что было блестяще показано Ильенковым в «Диалектической логике», где именно через поочерёдное принятие автором позиций рассматриваемых мыслителей читатель осознаёт подлинный масштаб ленинских достижений в области мышления в противоречиях.

Отказ от восприятия (а, следовательно, предваряющего его уяснения) воззрений Чернышевского обычно приводит к тому, что они рассматриваются в старых категориях и в явно устаревших связях. Например, «в работе А.М. Бухарева «О духовных потребностях жизни» Чернышевский предстает, как философ, который своим романом «Что делать?» стремится вести человека «от худшего к лучшему», при этом часто впадая в утопию. Бухарев считает, что в этике Чернышевский не выходит за рамки религиозно-философской мысли, но пытается воплотить евангельские принципы в новых терминах и связать их с крестьянским социализмом».[3]

Это оригинальная, но поверхностная трактовка наследия Чернышевского. Думаю, что не прихотью будет начать рассмотрение его наследия с темы «Чернышевский как атеист», актуально смотрящейся на фоне «возрождения духовности», точнее агрессивного мракобесия религиозных организаций во многих бывших странах СЭВ.

Как атеист Чернышевский во многом наследует воззрения Фейербаха. «Ещё в студенческие годы Чернышевский начал изучать работы Гегеля и Фейербаха. <...> Самым великим мыслителем XIX столетия Чернышевский считал Фейербаха и, по его собственным словам, в молодости знал из Фейербаха целые страницы наизусть».[4] Уже в 1850 году Чернышевский вполне усваивает позицию Спинозы, доказавшего в своей пантеистической системе невозможность бога как личности. Важным фактором, подвигавшим Чернышевского в сторону практического материализма в этом вопросе было знакомство с бытом сословия культа (его отец был священником) и с народным восприятием культа, которое неплохо отражено в письме Белинского к Гоголю[5] 1847 года. Чем это выше точки зрения Фейербаха? Тем, что показывает не только связь конца («неба») и начала («земли») раздвоения нашего мира в религиозном сознании, но и сам процесс этого удвоения. Этот подход очень близок к современному научному атеизму, хотя Чернышевский не всегда мог верно уловить причины удвоения мира в религиозном сознании и конкретные черты этого механизма. Но направление это было безусловно верное. Дело в том, что современный научный атеизм не занимается вопросом существования бога, он не утверждает его отсутствия. Современный научный атеизм утверждает куда большее, а именно то, что все представления о божественном, все сакральности формируются земным образом на основании земных закономерных условий (представлений и материальных факторов) и что преодоление этих условий безусловно ведёт с необходимостью к внутренней ликвидации религиозного сознания, т. е. к его самоподрыву. Этот самоподрыв хотя и не был достаточно глубоко познан Чернышевским, был ему чувственно знаком как события его собственной теоретической жизни. В материалах к биографии Добролюбова, которые Чернышевский успел собрать, он со знанием дела и с опорой на документы прослеживает самоподрыв религиозного сознания своего соратника. Сейчас существует даже гипотеза, что внутренняя ликвидация религиозного сознания является необходимым этапом теоретической жизни каждого практического материалиста.

Но кажется эта сторона наследия Чернышевского почти не находит интереса на его родине. Не рассматривают ли его там по-прежнему в духе смелого для своего сословия но недалёкого в области мысли церковного иерарха А.М. Бухарева, мнение которого приводилось выше? Полагаю, что изучение тематики современных публикаций о Чернышевском поможет опровергнуть или подтвердить это предположение. Нужно заметить, что в тематической направленности публикаций состоит громадное отличие польской и немецкой тематической литературы от российской. В частности, в последней (а особенно, в произведениях публицистики) Чернышевского почти не воспринимают как

  • теоретика эстетики, предпринявшего одну из наиболее удачных ревизий эстетики Гегеля

  • педагога, теоретика и практика развития всесторонне развитой личности[6]

  • политэконома

  • теоретика социальной революции в среднеразвитых странах

  • мыслителя-материалиста, пытавшегося применять, а иногда и развивать метод Гегеля.

Очень смутно в России представляют и то, какие воззрения Спинозы унаследованы Чернышевским. А это не только понятие о невозможности бога-личности в области научного атеизма. Несомненно для Чернышевского важна связь свободомыслия у Спинозы и Фейербаха. Вместе с тем, оба этих мыслителя не могли не привлекать его своим глубоким жизнелюбием и хорошо обоснованным оптимизмом. Как со звучанием камертонов предреволюционных подъёмов, входило с их мыслями в резонанс звучание мысли Чернышевского накануне первой в России революционной ситуации начала 1860-х годов. Впрочем из письма Чернышевского сыновьям от 11 апреля 1877 г. можно вынести гораздо большее:

«... Если Вы хотите иметь понятие о том, что такое, по моему мнению, человеческая природа, узнавайте это из единственного мыслителя нашего столетия, у которого были совершенно верные, по-моему, понятия о вещах. Это - Людвиг Фейербах. Вот уж пятнадцать лет я не перечитывал его. И раньше того, много лет уже не имел досуга много читать его. И теперь, конечно, забыл всё, что знал из него. Но в молодости я знал целые страницы из него наизусть. И, сколько могу судить по моим потускневшим воспоминаниям о нём, остаюсь верным последователем его.

Он устарел? - Он устареет, когда явится другой мыслитель такой силы. Когда он явился, то устарел Спиноза. Но прошло более полутораста лет прежде, чем явился достойный преемник Спинозе.

Не говоря о нынешней знаменитой мелюзге, вроде Дарвина, Милля, Герберта Спенсера и т. д., - тем менее говоря о глупцах, подобных Огюсту Конту, ни Локк, ни Юм (Hume), ни Кант, ни Гольбах, ни Фихте, ни Гегель не имели такой силы мысли, как Спиноза. И до появления Фейербаха надобно было учиться понимать вещи у Спинозы[7],- устарелого ли или нет, например, в начале нынешнего века, но все равно: единственного надежного учителя. - Таково теперь положение Фейербаха: хорош ли он или плох, это как угодно; но он безо всякого сравнения лучше всех».[8]

Как современно замечание Плеханова, помещённое им сразу после этой цитаты!

«Эти строки достойны большого внимания во многих отношениях. И прежде всего интересны и важны для истории мысли сопоставления Фейербаха со Спинозой. Чернышевский видел в Спинозе философского предшественника Фейербаха. И это как нельзя более справедливый взгляд. Но теперь этот, как нельзя более справедливый, взгляд чаше всего приводит в изумление людей, интересующихся историей философии. Под влиянием господствующей в настоящее время идеалистической реакции, на Спинозу смотрят так же неправильно, как и на Фейербаха. Неудивительно, что не понимают и взаимного отношения этих двух мыслителей».[9]

И хотя оценка Спинозы Чернышевским на его родине почти неизвестна, там всё же ещё в основном верно понимают разницу антропологического метода Чернышевского и Фейербаха. Эта разница происходит в общем из разных политических позиций, из того, что Фейербахом мыслит один класс, а Чернышевским немного другой. Впрочем, потребности, пробудившие мышление Чернышевского, вряд ли многими хорошо понимаются. Не знаю, связано ли это как-нибудь с полным разложением крестьянства, произошедшим в европейских странах СЭВ, но вот странный факт: в российской публицистике Чернышевский воспринимается почти исключительно «по части словесности». Это очень иронично отражает реальный факт получения Чернышевским степени «магистр словесности». Следуя подобному принципу восприятия, Ленина нужно рассматривать только лишь как «потомственного дворянина Симбирской губернии».

Но век назад дело обстояло иначе. В 1928 году Анатолий Луначарский отмечал: «Литературная критика не занимает у Чернышевского первого места в его деятельности. Тем не менее, она играет видную роль в литературном наследии Чернышевского и очень видную роль во всей истории нашей критики».[10] Почему же за почти век залило пьяными абстракциями эту трезвость понимания?

Можно предположить, что в отношении Чернышевского действует некая инерция восприятия, вызванная тем, что некоторые его работы изучались в рамках советской школьной обязательной программы. Но сейчас времена поменялись, «роман Н. Чернышевского «Что делать?» исключен из обязательной школьной программы»[11]. Хорошо это или плохо? Мне вспоминается филолог, затруднявшийся в поиске причин того, что среди десятков миллионов поляков, знающих что-то из Мицкевича, лишь 1-2 человека в год начинают профессионально работать с его наследием. Этому филологу удалось позднее понять, что современная школа по своему действию на всё, что попадает в её оборот, является Мидасом навыворот, - она превращает всё, к чему прикасается, в тухлые рвотные массы. Немногие грамотные и ответственные педагоги при этом лишь подчёркивают то обстоятельство, что они ничего не решают и что никакого влияния на высшие инстанции министерства не имеют. Превращение в тухлые рвотные массы происходит и с наследием Мицкевича, раз уж оно введено в школьный оборот. Я не думаю, что в России ненависть к школе является менее повсеместным настроением. Уровень алкоголизма у лиц школьного возраста велик не только в Польше, но и в России[12]. Это самая простая, зряшно отрицающая форма ненависти к школе. Причины этого явления блестяще показаны в серии статей Валерия Суханова[13]. Надо сказать, эти причины если не теоретически ясно, то практически-истинно понимал и сам Чернышевский. Обращаясь к его педагогической практике и понимая, каких результатов он добивался в саратовской гимназии за год-два, мы не можем не признать, что обучение в 9, 10, 11, 12 лет в современной школе - это непозволительная роскошь в смысле растраты общественного времени и средств, в немалой степени служащая отупению, необходимому для использования капиталистами класса наёмных рабов. По мнению Маркса, уже в возрасте десяти лет возможно включение в общественное производство для выяснения реальных проблем, требующих знания. Не зря В. А. Босенко сообщает о том же в «Воспитать воспитателя», что «если бы взрослые рискнули доверить подросткам делать детали для космических кораблей, то можно не сомневаться, что никакая госприёмка им бы не понадобилась». В педагогическом опыте Макаренко школа вообще не выполняла никаких функций, кроме ликвидации безграмотности, и, тем более, не была местом приобретения важнейших жизненных знаний. Об этом же хорошо написано в одном из рассказов про Дзержинского. Когда он репетиторствовал у одного панчонка, то тот его спросил, - Интересно ли пану учителю в гимназии? Ёмок ответ Дзержинского, - там не учат главному. И это правда. В современной школе не учат быть субъектом, не учат диалектике. А ведь наверняка никому и не нужны такие массивы знаний, которые она до болонского процесса[14] ещё пыталась давать. Освоиться с фактами проще, если имеется понимание их всеобщей связи. «Общий закон изменения формы движения гораздо конкретнее, чем каждый отдельный «конкретный» пример этого»[15]. Именно тем, что Чернышевский внёс в гимназию не просто практику, а практику как источник всеобщей связи в форме революционной задачи своего времени, он обязан успеху своего преподавания. «Я делаю здесь такие вещи, которые пахнут каторгою - я такие вещи говорю в классе»[16]. Он был по отзывам современников лучшим преподавателем в саратовской гимназии. Вот как отзывается один из учеников Чернышевского того времени: «Его влияние не только на учеников, но и на весь педагогический персонал было громадное. Ум, обширное знание, мастерское чтение образцовых сочинений и удивительное умение раскрыть подросткам... идею произведения, сердечность, гуманность, необыкновенная простота и доступность Н. Гавриловича привлекали, связывали на всю жизнь сердца учеников с любящим сердцем молодого педагога. То, что он читал, он как бы переживал лично, и класс замирал при чтении таких, например, трагических эпизодов, как последний бой Рустема с Зорабом. Или - сколько душевной муки, страдания за человека чувствовалось и трогало до слез учителя и учеников при чтении Н. Г. «Записок сумасшедшего». Резко изменились жестокие нравы учителей: перестали бить учеников и даже инспектор, детский палач, стал реже прибегать к розгам».[17]

Чернышевскицй вынужден был покинуть гимназию после конфликта с влиятельными лицами, желавшими восстановления школьных порядков.

Мы должны усвоить из опыта Чернышевского, что воспитание настоящего человека, полноценного субъекта и личности не может быть ничем иным кроме как воспитанием на лучших в своих условиях и наиболее практических задачах переднего края человеческого познания. Оно не может быть ничем иным кроме как воспитанием людей, не имеющих разрыва теории и практики, а раз «совпадение изменения обстоятельств и человеческой деятельности может рассматриваться и быть рационально понято только как революционная практика»[18], то такое воспитание не может быть ничем иным кроме как воспитанием революционеров.

Уже будучи видным автором журнала «Современник», Чернышевский с ужасом и удивляясь собственной стойкости, вспоминал тот образ жизни, который он и его соратник Добролюбов вынуждены были вести при получении высшего образования. Господство схоластики, непрактичных знаний и непрактичных способов их получения - таковы важные черты «образовательного процесса», который вело, как его позже называл Ленин, «министерство народного затемнения». Профанация научных занятий, их узкое прикладное значение на фоне зверских интриг, пресмыкательства и доносительства - всё это сопровождало Чернышевского и Добролюбова до получения дипломов.

Ю.М. Казмичев «Чернышевский защищает диссертацию»

Ю.М. Казмичев «Чернышевский защищает диссертацию»

И Чернышевский, и Добролюбов очень сильно и, наверняка, очень неприятно бы удивились, если бы узнали, что их наследие прочно связали со школьной тупостью и бессмысленностью. Исключённое из профанации ради отчётности, наследие Чернышевского для нового поколения в России уже не будет обращено в рвотную массу, что не может не радовать. Конечно, уровень известности наследия Чернышевского от этого снизится, но зато оно вернее будет известно именно тем, кому действительно нужно. «Лучше меньше, да лучше», - повторяет известную пословицу Ленин. Изъяли из программы? На здоровье! В Польше и Германии Чернышевский и вовсе не изучается ради отчётности. Потому и восприятие его наследия куда ближе к замыслу, к тому, что сам Чернышевский хотел донести. По крайней мере, оппортунисты от него шарахаются, а это очень хороший признак для любого мыслителя.

Увы, знание о личности Чернышевского в России в настоящий момент почти никак не соотносится с той высокой оценкой, которую дают ему своим поведением в отношении его наследия оппортунисты. Даже в околокоммунистических кругах это знание ненамного способно расширить известное высказывание Сталина: «Чернышевский был сын попа - неплохой был человек»[19].

Wer wird nicht einen Klopstock loben?

Doch wird ihn jeder lesen? Nein.

Wir wollen weniger erhoben

Und fleissiger gelesen sein![20]

Если посмотреть не на цитирование работ Чернышевского в российских источниках, а на упоминание их названий, то бросается в глаза сильный перекос в сторону романа «Что делать?»[21]. Как жар пекла в аду индекс интереса ползёт ввысь к 3 главе, её 16 рассказу и его 8-10 эпизодам. В чём причина этой концентрации интереса вокруг оформленного по цензурным условиям в виде сна изложения утопической концепции? Утопия вообще в истории является идеалом, разорванным со своими средствами. Но идеалом утопия может быть лишь в меру своей чувственности. Об этом значении утопической литературы хорошо было замечено Лесей Украинкой: «... коли така літературна «утопія» талановита або геніальна, то в ній завжди є хоч зерно чогось тривкого, здатного до життя, чогось такого, що доповнює наукову теорію, дає їй нову барву або хоч новий відтінок. Белетристична утопія єсть або принаймні повинна бути тим «барвистим деревом життя», що помагає нам оцінити психологічну вартість «сірої теорії» для часів прийдешніх».[22]

Исчерпывается ли показанным Лесей Украинкой мотивом российский интерес к роману Чернышевского? Нет, скорее это высказывание великой украинской революционерки и мыслительницы охватывает современный польский и немецкий интерес к «Что делать?». В России никто не собирается «оцінити психологічну вартість «сірої теорії»», поскольку там своего великого соотечественника, давшего так много для разработки онтогносеологической проблематики, вовсе не собираются рассматривать как теоретика в том смысле, какой теории был придан в ходе полемики Канта и Фихте[23]. Целостного и разрешающего противоречия мышления в современной России за Чернышевским почти не видят, хотя трудно не вспомнить добавление Ленина к «Материализму и эмпириокритицизму» о подходе Чернышевского к критике Канта[24].

Но что тогда находят интересного у Чернышевского в не самом удачном утопическом описании? В современной России, наверное, соизмеряют свои преобразовательные силы с тем, что описано в романе и, через чувственность, сформированную в гнилую эпоху господства контрреволюции, отвергают возможность даже бегло показанных в «Что делать?» проявлений свободы. Отвергают даже выведенные Чернышевским «кирпичи» человеческой свободы, не говоря уж о целых «постройках», о тех её цельных проявлениях, которые предсказаны для грядущего бесклассового общества научным коммунизмом: непосредственность чувств[25], нетоварность[26], творческий[27] труд. Иными словами типичный российский теоретик подходит к роману «Что делать?» утопически и вполне по-католически: «се дерзость!»

Об этом узком утопическом интересе замечала ещё Леся Украинка:

«Дарма, що картина власне прийдешнього життя людськості займає в цьому «сні» всього 10 сторінок (інші картини в ньому з'являють епохи минулі), а цілий роман мав 455 стор., але ці 10 стор., либонь, чи не найбільше придбали слави всьому творові».[28](выделено в источнике).

Не бровь, а в глаз! Понятно, почему эти 10 страниц интересны Лесе Украинке в статье «Утопія в белетристиці», но непонятно почему они являются центром интереса в современной России. Могла ли привести к этому инерция несознательного возвеличивания или осознанного забывания? Уж не восхваление ли без всякого знакомства со сложной теоретической тканью воззрений Чернышевского привело к тому, что России почти неизвестен её великий сын, её величайший мыслитель доленинской эпохи? Но не менее, чем восхваления, опасна противоположная позиция, против которой выступал в 1919 году Ленин. Тогда некоторые считали, что Чернышевский зря «...разбил... себе жизнь, попал в Сибирь, ничего не добился». Такая оценка (не только по Ленину) - «...либо темнота и невежество безысходное, либо злостная, лицемерная защита интересов реакции...»[29].

Чернышевский, как и многие другие великие люди, не нуждается в возвеличивании. Он, как и написавший следующие слова Маркс, хорошо понимал, что «Великое окружено блеском, блеск возбуждает тщеславие... Того, кого увлек демон честолюбия, разум уже не в силах сдержать... Нашим призванием вовсе не является такое общественное положение, при котором мы имеем наибольшую возможность блистать...».[30] Наследие Чернышевского вполне доступно для понимания, и потому мы не должны плакать или смеяться.

В то же время, понимание наследия Чернышевского дело непростое. Наверное полякам и венграм проще, чем немцам или великороссам, объяснить себе, чем мы нынешние обязаны ему тогдашнему. Вот записи из дневника Чернышевского по поводу подавления контрреволюционной российской интервенцией венгерской революции 1848 года: «Я друг венгров, желаю поражения там русских и для этого готов был бы самим собой пожертвовать». Это ясное понимание практического интернационализма вскоре стало общим достоянием российского революционного движения и обусловило в конечном счёте образование СССР.

По логике Чернышевского 1848 года уже скоро станут действовать лучшие люди России. Во время Январского восстания точно такую же позицию займёт Андрей Потебня (Andrij Potebnia, także Andriej Potiebnia, Андрій Потебня), игравший видную роль в революционном «Комитете русских офицеров в Польше». В этом же духе выскажется и Герцен. А ведь это был очень непростой выбор. С одной стороны, главной силой был царизм, а с другой стороны наглела шовинистическая истерия шляхты и Костёла в преимущественно шляхетском по составу, но во многом буржуазном по требованиям восстании, разбавленном (примерно на ⅕) лишь варшавскими ремесленными объединениями под руководством Ярослава Домбровского (Jarosław Dąbrowski) и отдельными, преимущественно крестьянскими, отрядами, особенно в Литве и Беларуси.

«Чернышевский, «подобно Марксу» (Ленин), сумел оценить значение польского восстания...»[31] Чернышевский был другом многим героям 63 года. Он оказывал тёплый товарищеский приём представителям освободительного движения разных наций: Зыгмунту Сераковскому (Zygmunt Sierakowski, Zigmantas Sierakauskas) и Тарасу Шевченко. Ещё сейчас живо читается наиболее известное выступление Чернышевского в подцензурной печати по украинскому вопросу, статья «Национальная бестактность»[32]. Как удачно он обходит цензуру, донося до читателя революционный смысл! А вот как он оценивал ещё до своего ареста украинскую литературу своего времени: «Когда у поляков явился Мицкевич, они перестали нуждаться в снисходительных отзывах каких-нибудь французских или немецких критиков: не признавать польскую литературу значило бы тогда только обнаруживать собст­венную дикость. Имея теперь такого поэта, как Шевченко, малорусская литература также не нуждается ни в чьей благосклонности. Да и кроме Шевченко пишут теперь на малорусском языке люди, которые были бы не последними писателями в литературе и побогаче великорусской»[33].

Не только украинскую свободу от панов защищал Чернышевский, с ним советовались участники революционного кружка офицеров Генерального штаба Империи. Немало полезного вынесли из знакомства с Чернышевским такие участники этого кружка, ставшие затем героями Январского восстания 1863 года как Ярослав Домбровский, Константы Калиновский (Wincenty Konstanty Kalinowski, Konstantinas Kalinauskas), Зыгмунт Падлевски (Zygmunt Padlewski). Национальная программа фракции «червоных» с самоопределением русских и балтийских народов появилась не без нравственного влияния практического интернационалиста Чернышевского. С его прямым влиянием связано и ясное понимание Шевченко классового характера украинско-польского конфликта.

Н. Селиванов «Чернышевский и Шевченко у Костомарова»

Н. Селиванов «Чернышевский и Шевченко у Костомарова»

Практическое интернационалистическое братство, результаты работы Добролюбова и понимание невыносимости положения крестьянства заставляли Чернышевского предполагать скорую социальную революцию. Перед грабительской февральской реформой 1861 года Некрасов предпринял поездку в родовой надел под Костромой. Чутко вняв настроениям крестьянства, он сообщил Чернышевскому вошедшие в историю слова: «Ничего не будет». «Народ, сотни лет бывший в рабстве у помещиков, не в состоянии был подняться на широкую, открытую, сознательную борьбу за свободу».[34]

В 1861 году Чернышевский ошибался, предсказывая близость революции, но такие ошибки, по определению Ленина, «в тысячу раз благороднее, величественнее и исторически ценнее, правдивее, чем пошлая мудрость казенного либерализма».[35]

Если оставить этот неудачный политический прогноз, не связанный тесно с другими теоретическими взглядами Чернышевского, то нужно признать, что в отношении теоретическом он был широким умом европейского масштаба. В Польше его ставят для своей эпохи сразу за Марксом. Заграничное влияние Чернышевского в свою эпоху простиралось от Сербии (Светозар Маркович[36]) и Болгарии (Христо Ботев[37]) до Латвии и от Германии до Сибири. Уже в беллетристическом смысле признание Чернышевского географически обширно. К 1900 году имелись целых три немецких издания «Что делать?»[38], не говоря о популярности романа в Польше. С политической стороны Чернышевского также хорошо знали далеко за пределами России.

Проблема трансформации души в современном образовании,

Проблема субъективности в образовательном процессе,

Диалектика в обучении versus «лающая» педагогика,

Образное мышление. Образное мышление?,

Творчество как атрибут человека,

Гегель и педагогика.

Биографические данные Светозара Марковича:

  1. Это слова автобиографического героя Волгина из романа Чернышевского «Пролог». Дословно: «Жалкая нация, жалкая нация! -- Нация рабов, -- снизу доверху, все сплошь рабы...» О романе см. ниже. ↩︎

  2. Елена Лосото, Диалог ↩︎

  3. Юлия Кокарева, Нравственный идеал в философии русского народничества :Н.Г. Чернышевский, Н.К. Михайловский, http://www.dissercat.com/content/nravstvennyi-ideal-v-filosofii-russkogo-narodnichestva-ng-chernyshevskii-nk-mikhailovskiiopen in new window ↩︎

  4. С.Н. Мареев, Е.В. Мареева, Антропологическая философия Н.Г. Чернышевского/История философии (общий курс) ↩︎

  5. http://az.lib.ru/b/belinskij_w_g/text_0040.shtmlopen in new window ↩︎

  6. Некоторым исключением можно считать http://shkolazhizni.ru/archive/0/n-8676/open in new window ↩︎

  7. Это перекликается с положением Гегеля, приведённым Андреем Майданским (www.ruthenia.ru/logos/number/59/12.pdfopen in new window) в восстановленной цитате: «Если приступаешь к философствованию, то надлежит сначала быть спинозистом (Wenn man anfängt zu philosophieren, so muß man zuerst Spinozist sein)». ↩︎

  8. Цитируется по: Г. В. Плеханов, Чернышевский в Сибири, http://az.lib.ru/p/plehanow_g_w/text_0360.shtmlopen in new window ↩︎

  9. Г. В. Плеханов, Чернышевский в Сибири, http://az.lib.ru/p/plehanow_g_w/text_0360.shtmlopen in new window ↩︎

  10. Анатолий Луначарский, Чернышевский как писатель, http://lunacharsky.newgod.su/lib/ss-tom-1/cernysevskij-kak-pisatelopen in new window ↩︎

  11. http://sarusadba.seun.ru/chernyshevsky185.phpopen in new window ↩︎

  12. http://osvobogdenie.ru/articles/alkogolizm/alkogolizm_podrostkov.phpopen in new window ↩︎

  13. Проблема формирования потребности как разрешение личностного начала, ↩︎

  14. Когда читаешь формулировку «Болонский процесс», на ум приходят судебные ассоциации. Уж не судебный ли это процесс против жалких остатков политехнизма в образовательных системах европейских стран, состоявших некогда в СЭВ? ↩︎

  15. Энгельс Ф. Диалектика природы. — Маркс К. , Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 20, с.537 ↩︎

  16. Н. Г.Чернышевский «Дневник» 21 февраля 1853 года, цит. по: Е. И. Покусаев, Н. Г. Чернышевский (критико-биографический очерк), Саратовское книжное издательство, 1955 г. ↩︎

  17. См. также перефразы в http://lib.ru/TEXTBOOKS/russlit.txtopen in new window http://russkay-literatura.ru/pesni-literatury/108-formirovanie-cheloveka-s-ubezhdeniem-i-serdczem-goryachim.htmlopen in new window http://www.pedobzor.ru/chernishevskiy06.htmlopen in new window ↩︎

  18. К. Маркс, Тезисы на Фейербаха ↩︎

  19. Сталин И.В. Сочинения. – Т. 14. С. 214. (Выступление на расширенном заседании Военного Совета при Наркоме Обороны 2 июня 1937 года), см. например http://rudocs.exdat.com/docs/index-47838.html?page=7open in new window ↩︎

  20. Кто не хвалит Клопштока? / Но станет ли его каждый читать? Нет. / Мы хотим, чтобы нас меньше почитали, / но зато прилежнее читали! (Gotthold Ephraim Lessing, Г. Э. Лессинг) ↩︎

  21. По поисковику Гугл: 265.000 «Чернышевский Что делать?» (http://www.google.pl/search?q=Чернышевский+Что+делать%3Fopen in new window) против 274.000 «Чернышевский» (http://www.google.pl/search?q=Чернышевскийopen in new window) ↩︎

  22. Леся Українка, Утопія в белетристиці, http://www.myslenedrevo.com.ua/studies/lesja/works/varia/uvbel.htmlopen in new window ↩︎

  23. Полемика Канта и Фихте по вопросам системы в философии и отличия теории от набора понятий подробно разобрана у Эвальда Ильенкова в главе «Принцип построения логики. Дуализм или монизм?» «Логики диалектической». ↩︎

  24. «С какой стороны подходил Н. Г. Чернышевский к критике кантианства?» (1909), см. например http://www.politpros.com/library/13/37/#11open in new window ↩︎

  25. См. Анатолий Канарский, Диалектика эстетического процесса ↩︎

  26. См. беседы с академиком Глушковым об автоматизации в экономике в книге: В. Моев, Бразды управления ↩︎

  27. См. В. А. Босенко, Воспитать воспитателя ↩︎

  28. Леся Українка, Утопія в белетристиці, http://www.myslenedrevo.com.ua/studies/lesja/works/varia/uvbel.htmlopen in new window ↩︎

  29. Цитируется по: Елена Лосото, Диалог ↩︎

  30. Карл Маркс, Размышления юноши при выборе профессии ↩︎

  31. Из критической статьи к роману «Что делать?» ↩︎

  32. М. Г. Чернишевський, Національна безтактність, http://litopys.org.ua/shevchenko/spog72.htmopen in new window ↩︎

  33. Современник. – 1861. – Т.85. - № 1. – С.68-83. ↩︎

  34. В. И. Ленин, Соч., т. 17, Стр. 65 ↩︎

  35. В. И. Ленин, Соч., т. 12, Стр. 337—338 ↩︎

  36. Об влиянии Чернышевского на Марковича сообщается на http://www.nspm.rs/prikazi/svetozar-markovic-%E2%80%93-ideoloski-portret-i-pogled-na-srpsko-nacionalno-pitanje.htmlopen in new window ↩︎

  37. О влиянии Чернышевского на Ботева сообщается на http://www.hristobotev.com/menu_1_1.htmlopen in new window Биографические данные Христо Ботева там же. ↩︎

  38. Немецкая библиография дана ниже. ↩︎

Последниее изменение: