«С чего начинается родина?»

2016-11-24 Валерий Суханов

Я с детства ненавидел пионерлагеря. Самое страшное для меня там было - строиться по утрам и принимать участие в разных мероприятиях. Потом, когда уже вырос, мой лучший институтский друг с умильной и радостной тоской во взоре вспоминал, как хорошо было в его пионерлагере. Он туда ездил два раза с оркестром. Жил на особенном положении. Занимался делом. И не было никаких «мероприятий». И от музыки к пятому классу мой товарищ научился ловить кайф. И лагерь назывался «Артек»...

С моими пионерлагерями все было иначе. Абсолютно равнодушные взгляды вожатых с явно выраженным внутренним желанием побыстрей загнать детей под заранее приготовленную схему, после на морально-волевых проходить полусонными весь день, а ночью - зажить полноценной вожатской жизнью.

Лучом света в моих детских летних выездах стал пионерлагерь «Дружба» в Свердловской области, куда меня послала бабушка, жившая в Свердловске (сейчас Екатеринбург), к которой, в свою очередь, меня отправили после 5-го класса родители из Москвы. Надо сказать, что это был далеко не первый лагерь в моей жизни, и я, сидя в автобусе, отправлявшимся из Свердловска, настраивался на скучный и монотонный ритм бесконечных построений и маршировок. Но оказалось, что у уральцев все было не так, как у инфантильных московских организаторов детского досуга. Не скажу, чтобы общая организация была умнее московской, но отсутствовал (или почти отсутствовал) ханженский снобизм взрослых, а потому вожатые лагеря «Дружба» не притворяясь, не заигрывая, были внутри наших дел и частенько смотрели «сквозь пальцы» на разные ребячьи шалости. И одной такой «шалостью» было - махаться стенка на стенку отрядами. Естественно, за территорией лагеря.

От отряда выставлялась боевая четверка. Причем скидок на возраст почти не было, но в пределах разумного, - наш четвертый отряд дрался с третьим, третий со вторым. Разница в возрасте между отрядами составляла год. Первый отряд судил «соревнования». И там все было «по чесноку» - до первой крови или когда сам говоришь «сдаюсь». По команде судей разбивались один на один, потом, когда кто-то побеждал, - победитель шел помогать друзьям, - и так до полной победы.

Наверно, это было безнравственно и не по-пионерски. Но нам было интересно. Более того, там я впервые задумался, что такое коллектив, когда из-за моего неумения драться наш четвертый отряд проиграл третьему. Ребята не стали переживать поражение поодиночке, а, наоборот, как-то потянулись друг к другу, захотелось подольше побыть вместе. У меня и сейчас перед глазами картинка - мы сидим после битвы на чердаке какого-то заброшенного сарая, и капитан нашей четверки Витька говорит в сердцах: «Из-за москвича проиграли!». Но никто из ребят не добавляет мне «до кучи», понимают, что и «москвич» тоже сражался, как мог. Хотя сраженьем с моей стороны это вряд ли можно было назвать.

Тем не менее, тогда я получил свой первый урок - не верить на сто процентов увиденному. Ведь этому в учебниках не учат. И на сольфеджио не объяснят. А соперник победил меня еще до боя. Ребята из третьего отряда сделали умный ход - поставили со мной в пару самого сильного бойца. Я с шести лет и до пятого класса включительно занимался на скрипке в музыкальной школе, в спортивные секции не ходил, примерно учился. Мой визави, мало того, что был на год старше (а это в школьном возрасте ощутимый перевес), и внешне выглядел настоящим уличным пацаном. К тому же, он имел абсолютно белые волосы, голубые глаза, длиннющие ресницы и огромные кулаки, вовсе не пропорциональные с его небольшим ростом.

Когда после команды «бой» этот альбинос поднял свои огромные ресницы и зыркнул на меня пронзительными голубыми глазами, я оцепенел. И огромный кулак не применул мне врезаться в левую челюсть. Это был чистый нокаут.

Через четыре года я прочитал «Вий» - и не испугался. После пятого класса в пионерлагере было страшнее...

Действительно, та моя первая (и сразу такая серьезная!) драка изменила привычное представление о страхе, - из произведений Гоголя вовсе не «Вий», - нет! - «Старосветские помещики» наводили на меня даже не страх - нечеловеческий ужас. Прослушав (соотвественно, и просмотрев) по телевизору «Старосветских помещиков» в исполнении Игоря Ильинского, заставить себя прочитать эту повесть я так и не смог. Вовсе не сказочный гоголевский персонаж пробирал меня морозом по коже, а бездеятельные и бесполезные существа, даже и не думающие вернуть людям (в каком-то ином виде) те грибочки и пампушки, которые они жуют день и ночь, говоря при этом сладкие речи.

Что может быть страшнее бесплодно прожитой жизни?! Какой монстр может с этим сравниться? Пусть явно не оформлено, но именно так поставила вопрос моя первая «боевая четверка». Ужас этого вопроса усугублялся тем, что я видел с какой самоотдачей бьются мои друзья, как они «ложатся» один за одним, а я уже ничего не могу поделать...

«Из-за москвича проиграли!», - это действительно было сказано в сердцах, а, вообще-то меня в лагере «Дружба» любили, - не просто «москвич», а «москвич 412» подчас звали (добротная советская машина начала 70-х). Ведь не зря же меня взяли в «четверку». Из целого отряда пацанов! А я подкачал. Как необстрелянный солдат во время первой атаки.

Я был интересен этим крепким молодым уральцам своей поэтичностью, добрым и мягким характером. Мне же, наоборот, импонировала их твердость духа, сильные мышцы, бесстрашие в борьбе против любых угнетающих человеческое достоинство стереотипов. Например, Витьке, капитану нашей четверки, было вовсе нипочем, что мы на год младше. Он был уверен, что мы побьем третий отряд, и побили бы, продержись я хотя бы минуту, к тому же у нас в команде был самбист. Его звали Пашка, и в конце драки он остался один против четверых. Что он только не вытворял! Провел две «мельницы», бросанул через бедро, сделал подсечку. Я наверно тогда и перестал бояться «виев», когда увидел, как летит вверх тормашками моя «страшилка». Долго Павел их мурыжил, но и этого стойкого парня «затоптали». Но не сильно. Первоотрядники не дали. Они тоже были восхищены мужеством юного бойца. Потом, изучая историю, я узнал, что именно так погиб Евпатий Коловрат...

Музыкальную школу по приезде в Москву я, конечно же, бросил. Этому способствовал и еще один случай. Пока я летом «отдыхал» у бабушки, мои родители осуществили переезд на новую квартиру. Она была недалеко от старой, и в середине сентября у нас возобновилось первенство по футболу между дворами, которое мы крутили без привлечения каких-либо физруков. Всем рулил восьмиклассник и мой товарищ по теперь уже шестому классу. Ребята были очень толковые - сами составляли таблички результатов, графики игр, согласовывали время, составы команд, судейство. И так получилось, что в первой игре мой старый двор играл с новым. И здесь я впервые столкнулся со стопроцентной подлостью.

Честно говоря, я тогда и слова такого не знал. Просто у меня был очень близкий друг (снова, в который раз, на год старше), и шли мы с ним вместе на первую игру сезона по лесопарковой зоне от нового моего жилья (там изначально собрались обе команды) к старому, где находился стадион. Окна прежней квартиры выходили аккурат на баскетбольную площадку, где мы и играли в футбол, и надо было очень постараться продолжать пиликать на скрипке, когда твои друзья уже вовсю пинают мяч (а ты в окно все это видишь!). Так что закончить четыре класса музыкальной школы после шести лет занятий уже было подвигом. Но я и его не совершил - четвертый класс остался незаконченным. Скрипку к концу пятого класса ненавидел, а футбол безмерно любил. И вот, с легким сердцем я шел на свою первую игру за новый двор вместе с Димкой Чикуновым, другом, бывшим соседом. С Чикой мы дружили четыре года, как только наши родители заселились в дом. Мы ходили друг к другу в гости, сообща делали уроки, играли в солдатики, просто бесились, в общем, - были как братья. Я соскучился по Чике и слегка поотстал от группы лидеров - уж больно много событий произошло за лето, и мне хотелось поделиться с товарищем. Но Чика вдруг спросил меня: «Ну что, предатель, идешь против своих играть?». Я не стал оправдываться, но и Чика, не дожидаясь ответа, врезал мне под дых.

Это было довольно неожиданно, но уральское лето все-таки сказалось, и я, не задумываясь, дал сдачи - провел ответный удар в корпус. Что, в свою очередь, чрезвычайно шокировало Чику. Такого от «мальчика со скрипкой» он явно не ожидал. Сказав «ну хорошо», Димка куда-то скрылся.

Как я уже говорил, Москва - не Свердловск, и здесь школьный стереотип «на год старше» работал очень четко. В полной мере я это понял впоследствии, работая детским тренером.

Фактически, ответив ударом на удар, я врезал не по ребрам задиры-соседа, а по системе, где можно было ничего для этого не делая, преспокойненько «валять» тех, кто младше тебя. И Чика своей подленькой натурой бездельника это интуитивно почувствовал.

Нет! Я бы никогда не обиделся на Чику (ведь мы же с ним были друзья!), если бы он мне набил морду в честном бою, - все-таки им двигало «великое чувство патриотизма»! - но Чика позвал Утюга.

Утюг - светлая ему память - единственный персонаж рассказа с невымышленным именем (кличкой) - прожил яркую, но, увы, короткую жизнь, в 7-м классе был уже настоящим хулиганом и правой рукой Ромки Богдановича, державшего в течении последующих пяти лет наш район, и, надо сказать, державшего умно. Ромку уже в этом возрасте боялась сама директриса - Сарра Самуиловна Тягачева, она заводила Богдана (так мы все звали Ромку) в кабинет и орала диким голосом. Большего ничего не могла поделать.

С Богданом мы встречаемся и поныне. Он после долгих скитаний по жизни снова «всплыл» в нашем районе, на пятом десятке у него родился сын. Более мудрого и внимательного отца я не встречал за всю свою двадцатилетнюю тренерскую карьеру. Ведь не читал же человек Ильенкова, а научился из трудной жизни, любви и предельной внимательности к ребенку. Но почему одни учатся от жизни лишь ненависти и равнодушию к детям, а Ромка стремится понять сына? Может, потому что вовсе не слушал директрису Сарру, которую ненавидит и поныне? Не страшны ему были бешеные крики и оставления на второй год. И стереотип он мог сломать не годичный, а двух- и трехгодичный.

А тогда, в далеком 1973-м, Рома был одноклассником Утюга и Чики, и «мудрый» Чика привел Утюга, чтобы с помощью этой «кувалды» научить меня «любить родину». Утюг, только прикуривший у взрослого мужика, вразвалочку подошел ко мне. Сигарета зловеще дымилась, но я не боялся грозного вида хулигана, поскольку абсолютно верил, что мой друг Чика не способен на низкий поступок.

И вовсе не потому, что в глубине души я был все еще идеалист-музыкант, воспитанный на Бетховене, скрипичный концерт которого пересдавал 3 раза. Ведь и капитан уральской «боевой четверки» - Витька - жил в той же тональности! И, как я узнал впоследствии, - Ромка Богданович тоже.

Витька не где-то за спиной, а честно, при мне высказал обвинение, поскольку честно проиграл вместе со мной. Вместе! Это великое слово «вместе» я впервые прочувствовал, понял каждой клеточкой своего организма на Урале, - моей физической (я родился в городе В-Пышма) а, теперь уже, получалось, и духовной родине...

«Этот?», - хриплым голосом спросил Утюг. «Ага», - сияя ангельской улыбкой, ответил Чика.

Кулаки у Утюга оказались не менее твердые, чем у альбиноса. Я даже и замаха не видел, но на ногах устоял. Поскольку был в тот день бесстрашен и зол. И даже несмотря на то, что из носа у меня в три ручья текла кровь, а из глаз слезы.

С той поры даже после самого слабого удара по носу у меня «протекает». Но это не беда, - горе заключалось в другом, - в тот далекий сентябрьский день я потерял друга. И образ команды, который вел меня после лагеря под Свердловском и первые две недели жизни в Москве, как-то померк, затушевался и если не уничтожился, то забился в какие-то далекие глубины подсознания, ожидая своего часа.

Все вновь стало серым и обыденным. Конечно, многое изменилось в моей жизни. Я стал посещать спортивные секции - сначала плаванье, потом баскетбол, бокс, но нигде я не видел такой предельной беззаветной самоотдачи команде, которая была у нашей четверки.

Боксом я прозанимался 2 месяца. На большее не хватило мотивации. Может быть, меня испортили быстрые ранние успехи - я пришел в секцию в 8 классе, а уже через полтора месяца послал в нокдаун десятиклассника - довольно наглого, грубого, неопрятного и, к тому же, левшу. Я с ним работал в паре, а бить поначалу разрешали только левой рукой (ему, соответственно, правой), - своего рода фехтование. Те, кто немного в теме, знают, что выполняя это упражнение, невольно кружишься по часовой стрелке (понятно, что левша - против часовой). Мой напарник мне сразу заявил, что, мол, будем кружиться в его сторону. Причем заявил это безаппеляционно, тряхнув своими длинными, до плеч, кудрявыми засаленными волосами и состроив грозную гримасу на изъеденном оспой лице. Но я не испугался. Ему вот прививку от оспы сделать не успели, а мне от страха успели... в пятом классе. И я резонно спросил: «Почему это в твою?»

Такой ответ был, конечно, сверхборзота для восьмиклашки. Но я ничего с собой поделать не мог. Тем более, что пришел на тренировку в майке, в которой играл за свой класс в баскетбол на первенство школы. Помимо номера на ней была эмблема самолетика, которую я наносил сам (как и номер) при помощи трафарета. Самолетик означал, что я член пионерского отряда им. Валерия Чкалова. Моего тезки. Ну разве я мог спасовать в такой майке перед какой-то прыщеватой гориллой!

А этот хмырь-десятиклассник, на одной из тренировок, окончательно устав бороться с моим вращением и видно почуяв, что все дело в майке, взглянул на нее презрительным взглядом и спросил, кивая на номер: «Ты откуда к нам пришел?» «Из баскетбола», - наивно и по-будничному ответил я. «Вот и уматывай в свой баскетбол, а то получишь!» Конечно, на тренировке по боксу такая угроза не прокатывала, но все-таки моя наивность и невозмутимость больше походили на кротость и покорность, надо только малость поднажать, и этот юнец (то бишь я) будет двигаться куда надо.

И тут, вот ведь какая удача, - стали разучивать удар основной рукой. Тренер очень подробно объяснил, что нужно представить, будто сверху в вас воткнули стальной стержень, и ты при ударе вращаешься вокруг него, доворачивая ударную руку прессом и бедром. Даже эксперимент провел - удар без доворота и удар с доворотом - разница 20 см.

Чего-чего, а воображать я умел всегда - и эксперимент тренера сильно меня поразил. Я-то думал, что бить надо рукой, а оказалось - бить нужно прессом и ногой - и рука сама полетит. Немного попробовав движение вокруг своей оси с выбросом руки, мы перешли к отработке ударов в парах.

Мой прыщеватый «друг» видно не очень заморачивался теоретическими проблемами удара. Он твердо знал - настало время поставить салагу на место. Да и выглядел я далеко не атлетом. Хотя в седьмом классе действительно ходил на баскетбол в спортшколу два раза в неделю, а летом съездил аж на два месяца в спортлагерь. Но руки мы не качали - нам ставили бросок - а вот ноги и пресс грузили по полной.

Я вовсе и не думал как-то мстить десятикласснику за его слова. Тогда я был до обидного необидчивый. Но с известной долей упрямства. А мой партнер разъярился не на шутку и полез меня «ставить на место». А я че - только руку выбросил. Но видно слишком внимательно слушал тренера и много трудился над прессом и ногами летом, - перчатка полетела, как из пращи, и мой напарник вмиг оказался на полу. Все моментально прекратили боксировать. Смотрели на меня, на лежащего на полу «прыща» и не верили глазам. Один тренер все понимал. Он помог подняться парню, дал ему нюхнуть нашатырю, сказал - «тебе больше не надо тренироваться сегодня, отдохни»...

Конечно, я потом трижды пожалел, что не остался в боксе, - для жизни это сверхнужный вид спорта, а если кто скажет, что он неинтеллектуальный, то мой случай с левшой как раз подтверждает обратное.

Но первая спортивная любовь оказалась сильнее. Я вернулся в баскетбол. Может быть, сказалась живущая в глубине души тяга к «боевой четверке». Конечно бокс - это великое искусство, но это искусство один на один. А здесь - мы все вместе атакуем, вместе защищаемся. Мы - команда.

И снова повезло с тренером, - наш Романыч уважал учебу и был принципиально против спортклассов. То есть два раза в день мы никогда не тренировались, пока шел сезон. В отличие от других спортшкольников, умудрялись по утрам учиться. И даже день отдыха имели. А у меня в девятом классе даже хватало времени литературный факультатив посещать, читать романы Юрия Бондарева, делать по ним доклады и еще до полуночи стоять, приехав с тренировки, под окном красивейшей девушки - Ленки Грач, из параллельного класса, в которую имел неосторожность безответно влюбиться...

А Ленка-то жила в соседнем районе. И кулаки там «летали», а боксом-то я уже не занимался. Но то ли сказывалось время советское, не бандитское, то ли вокруг меня был «скафандр любви», но сколько бы я не встречал компаний по вечерам, - так ничто и не прилетело на мою буйную головушку. Все это вылилось в то, что весной девятого класса я начал писать стихи.

И если в пятом классе я считал, что моя родина - это Урал, то в девятом был абсолютно уверен, что моя родина - это Зеленоград, где я впервые почувствовал в женской красоте всю вселенную, весь мир, где я вывел для себя два главных правила баскетбола и жизни - пахать и творить.

Так где же моя родина? С чего она начинается? А может искать ее надо вовсе не по территориальному признаку? Может ждет меня еще «моя четверка», светлый образ которой я ношу в себе с пятого класса? Может встречу еще хотя бы раз не в мечтах, а наяву Мишку, Пашку, Витьку, может быть услышу родное: «Из-за москвича проиграли!»