Мова нанова. Часть III
2016-08-29 Mikołaj Zagorski, перевод с польского Dominik Jaroszkiewicz (Mikołaj Zagorski, Dominik Jaroszkiewicz)
Естественным продолжением попыток обратить внимание на языковые вопросы, лежащие в основе понятия теоретической нации, является попытка вычленить тенденции будущего в отношении языковых процессов. Попробуем очертить те языковые условия, которые связаны с уже не вполне политической формой всемирной федерации преодолевающих товарность республик. Для этого надо определиться с направлением возникновения единого языка и с его возможными свойствами.
Языковая обособленность отдельных национальных хозяйств при их безусловной тесной встроенности в мировые финансовые механизмы является отражением реальной экономической невозможности обобществления по некоторым направлениям. Ленин выделяет в отношении языковой политики принципы добровольности и максимального экономически допустимого облегчения официального сношения для населения на родном языке. Языковое административное давление в ассимиляционном направлении Ленин признавал реакционным по причине того, что оно создаёт мощное субъективное отторжение того процесса слома местной ограниченности, который в общем-то является прогрессивным по своим результатам (но нередко совсем не по способам осуществления). Административное языковое давление в направлении обособления после слома колониальной зависимости Ленин не считал катастрофическим, хотя бы потому, что не очень-то верил в его долгосрочную действенность и вообще в наличие достаточно мощных сил для его осуществления. Небезынтересно, что экономическое и политическое направление языковой политики Ленин всегда разделял. Если в политике для ликвидации основ национализма требовалось проводить принцип равенства языков, то в области экономики Ленин признавал только принцип «общего удобства».
В области политики языковой вопрос Ленин предполагал использовать как мощный фактор давления на бюрократию, который должен был бы поставить против неё на стороне пролетариата национальные меньшинства. Иным способом отделить тенденцию к унификации от тенденции к бюрократизации вряд ли было возможно в то время. В наше время принципы построения баз данных позволяют радикально решить административно-языковую проблему. Известно, что большинство документов представляют из себя свидетельства, привязывающие собственное имя обладателя прав, обязанностей или свойств к их описанию. Акт о рождении и акт об установлении имущественного права на недвижимость представляют из себя классические примеры хорошо формализуемых документов. В базах данных эти акты представляются не текстами, а связями или ссылками между справочниками местностей и населённых пунктов, жителей и родовспомогательных организаций, дееспособных субъектов и описанных объектов недвижимости. Обратим отдельное внимание, что тут язык имеет значение лишь для имён собственных. Таким образом, юридически установив на каждом из многих сотен принимаемых языков значение надписей, вставляемых в стандартные формы и окружающих содержательные упоминания, можно одним только указанием сути документальной формы сделать принимаемыми в любой местности документы даже на таких языках, которые там никто не знает, и притом обойтись без использования уродливых двуязычных форм (вроде англо-ирландских), напоминающих представителям одного из народов об их неполноценности. Специально отметим, что бюрократизм и языковой вопрос исчезают при использовании современных технологий учёта почти одновременно. Конечно, можно возразить, что для языков различных письменностей существуют различные способы записи собственных имён, однако проблема перехода между системами письменности вполне решаема и поддаётся регламентации, да и больших препятствий для ориентации на оригинальные написания при указании местных транслитераций нет.
Если основной массив документооборота может получить безразличную к языку форму и удостоверяться математическими подписями, а по преимуществу даже потерять бумажную форму вовсе, то языковой вопрос может сохранить некоторое значение в отношении иных документов. Благодарственное свидетельство от имени организации может быть формализовано лишь частично, поскольку мотивировочная часть не может быть ссылкой на какой-либо исчерпывающий и тем более сколь-либо стабильный в мировом масштабе справочник случаев. Однако качество даже современного машинного перевода таково, что при трудоёмкости около 4 правок в 6-7 элементарных действий[1] на килобайт подтверждение перевода немногочисленных свидетельств подобного рода вряд ли может привести к отрыву больших ресурсов на эту бюрократическую процедуру. Да и полуформальные свидетельства по общему правилу более редки и менее значимы в правовом смысле, чем полностью формальные. А как обстоит дело с различными неформальными документами, если пытаться оставить в стороне область бюрократических деликвентнов? Ведь если человечество не уничтожит себя, то неформальные документы, вне всякого сомнения, получат большее жизненное значение, чем формальные.
Неформальные документы можно условно разделить на технические, экономические и литературные. Нетрудно догадаться, что им уготована разная судьба.
Технические документы включают в себя различные инструкции и стандарты, относимые к непосредственной действительности, за исключением формальных описаний свойств различных изделий. Хотя они и могут получать многоязычную форму при машинном переводе без большого поглощения человеческого труда этим процессом, нередко такие стандарты и инструкции быстро устаревают и, тем самым, резко выделяют неформальный язык разработки своих новых версий. По всей видимости, стандарты поддаются формализации. У советского коммуниста и кибернетика Виктора Глушкова есть интересная мысль, что необходимой формой существования стандарта или закона является не бумажный и юридический архив с дополнением в виде чиновников, а некие «формальные операторы для банка данных», которые с полнотой формальной необходимости отслеживают соблюдение заданных людьми соотношений и управляют необходимыми для этого сигналами исполнителям. Например, закон об обеспечении многодетных жилой площадью может быть реализован как автоматический проверочный алгоритм, запускающийся после оформления акта о рождении и порождающий связанные события, например в строительном плане местности, на порталах личных уведомлений родителей для выбора способов реализации права на гарантированное пользование жилыми помещениями должного размера и т. д. Так из парламентско-канцелярского дела закон становится делом любого оператора, способного описать порождаемые формальные связи, не говоря об резком упрощении осуществления демократических процедур, а также сквозных спонтанных проверок любым заинтересованным лицом. Таким образом как неформальные тексты закон и стандарт отмирают, ибо квалификация для понимания структур баз данных нужна совсем небольшая, даже по современным меркам.
Однако инструкция вряд-ли куда-нибудь денется. Здесь, вероятно, поможет обильное использование ориентированных на зрительное восприятие чертежей, рисунков и голографических форм, не говоря о немых фильмах[2]. Инструкции обычно не касаются общих свойств и потому почти не затрагивают то, что не поддастся переводу в зрительную абстракцию. Абстракция инструкции по своей сути наглядна. А противостоящая наглядности как сущность явлению конкретность всегда останется за неформальным языком, этим проверенным средством выражения конкретности через речевые абстракции, оформляющие конкретность деятельности.
Особо выделим, что инструкцию следует определить как письменную форму, применяемую именно тогда, когда прямое неформальное человеческое межсубъектное (не надо четырёх слов, это одно и то же) невозможно. Поэтому инструкцию стоит классифицировать как самый абстрактный и потому худший вариант педагогического процесса именно потому относительно поддающийся формализации. В таком случае уместно будет вспомнить такой переход от неформального к формальному, как иероглиф, являющийся общим предком как формальных технических языков, так и неформальной литературной записи.
Хотя среди имеющих всемирное значение письменностей с преимущественно иероглифическим написанием можно отметить только китайскую и японскую, значение иероглифической письменности в наше время только возрастает. Например магнитофоны польского производства в 1970-х годах нужно было снабжать какими-то надписями, а специальные крупные партии для российских районов СССР или для Германии были редки, ибо польский «гибкий план» был лишь оформлением фактического господства рыночного обмена. Поэтому для удешевления и универсализации органы управления магнитофоном подписывались следующими иероглифическими символами: 
. Как и некоторые другие иероглифы, приведённые нередко даже не имеют нормативного произношения, выражаясь на разных языках различным способом. Например @ великороссы называют «собака», а белорусы «сьлімак», что переводится как «улитка». Смысл этого значка, однако, не выражает ни то, ни то, ни даже изначальное значение этой англоязычной типографской лигатуры, ибо в формальных языках он может получать самые неожиданные значения, а из неформального употребления прочно выведен.
Небезынтересно, что некоторые сложные ситуации тоже могут быть описаны международно понятными иероглифами. Например все ситуации связанные с игральными картами 
и домино 
тоже можно пояснить без необходимости какого-либо перевода. Очевидно, что для будущего знание простых предварительных правил извлечения смысла из разных иероглифов не будет большой трудностью, ибо в лишённой соизмеримого с соседями товарного давления Народной Корее не является большой трудностью широкое освоение нотной грамоты, без которой очень трудно научиться игре на любом классическом музыкальном инструменте, возможно, за исключением треугольника. Однако гипотеза о получении письменностью будущего преимущественно иероглифического характера вряд ли верна исходя из обобщаемого имеющегося опыта. Точно также как наиболее нашумевшие иероглифы эмоций (
и др.) вряд ли приживутся в широком употреблении в том смысле, что современное их употребление похоже на наиболее широкое за всю их возможную историю.
Простота околофонетической записи, господствующая в европейских языках вряд ли может быть вытеснена из литературных документов, их природа всегда неизбежно будет иной, чем у легко иероглифизируемых формальных соотношений. Однако будущая литература вряд ли будет похожа по тенденциям порождения на существующие национальные литературы, не говоря о том, что условия её существования охватят эпоху уничтожения искусства, ибо по мерке красоты в нетоварном обществе будут осуществляться все процессы, а не только обособленные общественным разделением труда <в искусство>. Нетрудно предположить, что возникнет всемирная литература не только по функционированию, но и по эмпирической данности. Откуда она может взяться? В современности нет иного пути возникновения такой всемирной литературы кроме как её порождение из такого международного взаимодействия, преимущественным содержанием которого является взаимное обогащение различных местных культур. Первоначально это может быть вспомогательная справочно-переводческая деятельность, которая может возникнуть при взаимодействии нескольких относительно культурных и многочисленных наций. Ведь это взаимодействие не может быть ни ассимиляцией капиталистического типа, ни каким-либо обособлением. Если возвращаться к ленинской постановке вопроса, то в экономических процессах (формально - в документах) по Ленину осуществляется фактическое признание удобного языка. Этот процесс настолько сложен и противоречив по тенденциям, что Ленин в своих работах по национальному вопросу просто не рискнул входить в детали и исторические примеры. Однако в материалистической диалектике, в алгебре социальной революции, выбор удобного языка должен исходить из того факта, что предпочтительность любого языка из взаимодействующих в целом негативно сталкивается на долгосрочном взаимодействии языковых сообществ, ибо косвенно переносит дело с взаимного обогащения на перенятие без фильтрации всех практических форм, зафиксированных в языке одной из взаимодействующих сторон. А ведь суть такого взаимодействия состоит именно в передаче передового, а не любого опыта. Потому простое перенятие ассимиляторского типа в пользу одного из участников может быть очень плохо, потому что нам не может быть заранее известен язык того народа, отряд исторического субъекта в котором политически начнёт или сильнее других продвинет первоначально всемирную социальную революцию. Получается, что язык, способный накапливать всемирный революционный опыт в эмпирическом смысле (т. е. быть способом его существования), должен быть удобным, т. е. относительно простым для освоения и примерно равноудалённым от имеющихся, чтобы соответствовать как удобству, так и максимальному добровольному отстранению от ассимиляторских тенденций в чью-либо пользу. Только такой язык сможет быть средством всемирной добровольной ассимиляции с сохранением распространённой на весь мир демократической и социалистической части национальных культур. Также очевидно, что и для наладки нетоварных связей не только в науке, но и в хозяйстве такой язык будет вполне удобен. В силу нейтральности и общепонятности при примерно одинаковых усилиях со стороны изучающих он может использоваться также в международных базах данных.
Не имея оснований сколь-либо уверенно описывать лингвистические детали не могу не заметить, что наиболее близко к перечисленным требованиям находится искусственный неформальный язык эсперанто. Разработанный Людвиком Заменгофом в Варшаве в то время, когда разделённые земли были мировым революционным центром, он изначально был разработан как средств взаимного понимания евреев, немцев, а также всех лехитских, русских и, отчасти, балтийских народностей. Имея изначально как основу идиш, высокий немецкий, великорусский литературный, польский и белорусский языки, Заменгоф попытался, искусственно синтезировав систему местоимений и приставок, обеспечить общепонятность применяемой лексики. При этом в фонетическом отношении он ориентировался на итальянскую и украинскую, а также на испанскую кастильскую фонетику. Действительно, фонетика эсперанто весьма певуча и мягка по европейским меркам и отличается от языков с чёткими фонетическими переходами вроде немецкого или белорусского. Лексически Заменгоф счёл необходимым максимально приспособить корневой состав не только для великороссов, поляков, немцев и евреев, но также для итальянцев, французов, фламандцев, шведов, датчан, украинцев, южных славян, португальцев, литовцев, латышей и англичан.
Если не эсперанто в своём современном виде закрепится как язык международного обмена лучшими достижениями теоретической и практической культуры, то заменяющий его язык не может быть хуже его. Со стороны экономической нейтральности эсперанто тоже имеет должные преимущества. С литературным стандартом эсперанто в настоящий момент не связано никаких крупных интересов, кроме интереса немногочисленного регулирующего сообщества, обобщающего практику в словарях. Кроме нескольких ничего не значащих решений ООН, за эсперанто ничего не стоит. Созданный с просветительскими намерениями дать заглянуть за пределы национальной ограниченности, эсперанто (или аналогичный язык) не может не оказаться в наше время заманчивым средством для функционирования теоретического ядра мирового революционного процесса, которое может выкристаллизоваться только путём взаимного обогащения национальных по форме культур в их демократической и социалистической части.