Между Рейном и Волгой. Непостановочная драма о мыслящем деле.
2016-01-02 Dominik Jaroszkiewicz
Действующие лица:
Агнес*.** Немка. Жена Пауля. Среднего роста с длинными светловатыми волосами. В флисовой куртке узора «опавшие листья» и длинной зелёной юбке с белым орнаментом. 25 лет.*
Златка*.** Чешка. Со светлыми волосами. В джинсах. 26 лет.*
Пауль*.** Немец. Муж Агнесы. Высоковатый, лысеющий, с очками, в насыщенного цвета синей рубашке. 27 лет. Говорит по-польски с небольшим акцентом. Едва обозначает в произношении ę и ą.*
Янек*.** Поляк. Толстоватый, в серой ветровке и чёрной хлопковой футболке. 25 лет.*
Яся*.** Белоруска. Среднего роста, с длинными каштановыми волосами, в вышитой белорусской сукенке ниже колен под чёрный жакет, в серых тряпичных туфлях, без макияжа, ногти не накрашены. 24 года. Говорит по-польски с заметным мазовецким акцентом.*
Три туриста в форме российских десантных войск.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Сцена первая
Под первые 15 секунд Чаконы Пахельбеля в де-минор открывается занавес.
Поздняя весна 20* года. У берега Вислы на окраине Варшавы. С реки изредка налетает ветерок. Виден противоположный берег. Пауль с лёгким канцелярским портфелем.*
Пауль и Янек неспешно проходят.
Пауль: Янек, ты точно всё верно объяснил?
Янек: Точно. Я думаю, что всё было верно понято, ведь польский гораздо ближе к белорусскому, чем немецкий?
Пауль: Верно, ближе, но ты должен догадаться, что меня интересует не филология, а дисциплина.
Янек: Да, с дисциплиной у вас там немного получше. Вы то уж получше умеете разрешать все эти противоречия и проникать в сущность предмета. А что делать нам, для которых недоступно даже понимание «аффирмативного единства принципов»?
Пауль: Не стоит иронизировать над нашими неуклюжими терминами. Товарищ сам знает, такие вещи придумывают шутники с большой самоиронией. Мне иногда кажется, что у них этой самоиронии даже больше, чем надо. (задумывается)
Термины там или не термины, а ведь даже у нас всё хорошо не бывает. Я как-то ехал с одним товарищем на нашу берлинскую конференцию. Он долго никак не проявлял своё отношение к тому, что маршрут был просчитан с точностью до метра и половины минуты. Выходя из поезда на станции S-Bahn, он даже иронично сказал мне: «Не может же быть всё так хорошо!».
Янек: Надеюсь, что сейчас всё именно так, как у вас, и будет.
Пауль: Не знаю. В тот раз мой гость попал ногой между поездом и платформой. Он едва успел договорить.
Янек (изображая обиду): Значит мы не самые неаккуратные и не самые безответственные?
Пауль (подыгрывая): Почему это должен отвечать я? Будешь у Златки на Влатве, спроси.
Янек: Ладно, давай не будем выяснять, кто самый бестолковый. Ведь мы в любом случае занимаемся делами, которые важны для всех.
Пауль: И ни для кого в особенности.
Янек: Я думаю хорошо, что этим хоть кто-то занимается.
Идут десяток секунд молча.
Пауль: Ты точно толком объяснил, где мы будем?
Янек: Думаешь, я плохо знаю Варшаву?
Пауль: Я не думаю, я это знаю. Мало того, что я знаю Берлин, так если я еду в Прагу, то должен знать город за себя и за «того парня». Если я еду в Варшаву, то...
Во встречном направлении идёт Яся с туристическим рюкзаком средней набитости.
Яся: Господа не подскажут, где тут ближе мост?
Пауль: В Вашем случае мосты не нужны.
Яся (останавливается): Вот как... Тогда давайте разбираться, кто из Вас Янек, а кто Пауль. Думаю, Вы Пауль (оборачивается на Янека), а Вы Янек.
Янек: Нет, я Янек.
Яся: Интересно. Я полагала, что только к немцу воображение может так органично дорисовать пивную кружку на пивном фестивале.
Пауль: Поверьте, товарищу Янеку в Берлине говорили почти то же самое. Когда на прогулке в Тиргартене нас случайно остановили полицейские, он показал какой-то польский документ, и они сразу расхотели затевать международные разборки. Мы могли бы задержаться, если бы они попросили что-то сначала у меня.
Яся: Часто вы бываете в Берлине?
Пауль: Я там живу.
Яся: Вот как.
Янек: А товаришка в Варшаве?
Яся: Второй раз. Первый была проездом.
Пауль: Значит, товаришка тоже не знает города?
Яся: Почему тоже?
Пауль: Потому, что это закон: варшавяне почти не знают Варшавы, пражане Праги...
Яся: А минчане - Минска. Я вижу здесь собрались серьёзные люди. Но Варшаву я знаю неплохо, если смогла найти это место.
Янек: Тогда давайте куда-нибудь пойдём и заодно, Яся, расскажите нам про Белоруссию.
Начинают движение. Янек идёт посередине.
Пауль: Хорошо, но сначала я хотел бы узнать как товаришка Яся нашла нас.
Яся: Пару лет назад я прочитала книгу «Идея трансцендентализма у Фихте и Канта».
Пауль: Марека Яна Семека.
Яся: Да, его. И когда набрала денег, то записалась выступать на одну тематическую конференцию. Мне показалось, что с марксизмом в Польше лучше должно быть чем у нас.
Пауль: О чём товаришка докладывала?
Яся: О возможностях борьбы против позитивизма, которые открывает понимание трансцендентализма в трактовке Канта, Фихте и Гегеля. Конечно, Гегель это уже по-иному называл.
Янек: Доклад был хороший, но мне казалось, что ораторка вот-вот перейдёт на белорусский.
Яся: Товарищ очень любезен в своих комплиментах. Чем богаты, тем и рады. Я первый раз услышала правильное польское произношение в Тересполе, а до этого только читала книжки.
Пауль: Я вижу товаришка делает успехи.
Яся (едва заметно кивая): На этой же конференции докладывал Янек.
Янек: Популяризация наследия Гегеля в современной Польше.
Яся: Да.
Пауль: Политическое значение докладов кто-нибудь понял?
Яся и Янек (одновременно[1]): Я этого не знаю.
Яся: В Белоруссии точно никто не разобрался бы, что такого я там сказала. (на лице проступает чуть заметный румянец).
Пауль: Я вижу, вы ещё более оптимистичны в отношении своей страны, чем польский товарищ.
Янек (иронично): Как же, как же, в шапке воду носим, лаптем щи хлебаем.
Смеются.
Яся: Думаю товарищи позвали меня не для этого. Я ведь должна рассказать вам о своей стране и по возможности доказать, что и за Бугом жизнь есть.
Пауль: Я не кантианец, но считаю, что a priori жизнь есть везде, где читают и применяют наследие классических мыслителей и их сторонников. Того же Семека, например.
Янек: Давай проще, Пауль. Мы можем поверить эмпирическому доказательству жизни за Бугом.
Останавливаются. Яся снимает рюкзак с одной руки. Янек берёт его, «взвешивает» на руке и укладывает на скамейку.
Яся: Думаю, товарищ чувствует, что эмпирия весомая. Там полно ненужных мне вещей. Дурная привычка.
Пауль: Вполне извинительно. Я привёз ненужных вещей куда больше.
Янек: Правда.
Садятся. Пауль в середине.
Яся: Если без шуток (загадочно замолкает на мгновение), то лаптем, конечно, у нас щи едят.
Янек: Какие товаришка цели имеет в Варшаве, кроме нашей встречи?
Яся: Я собираюсь встретится с белорусскими эмигрантами.
Пауль: Как я понимаю это те самые реакционеры, которые доносят на поляков, что те «занимаются научным коммунизмом»?
Яся: Не только.
Янек: Хочу заметить, что убеждения Белорусского Национального Фронта многие в Варшаве быстро теряют. Некоторые переходят от идеологии на сторону теоретического мышления. Немалая часть переквалифицируется на польских националистов. А самая большая часть живёт по принципу «что пан хочет».
Яся: Товарищ похвально информирован. В моём случае речь идёт о четырёх читателях Ленина.
Янек: О таком я не информирован.
Пауль: Это, надо думать, самый решительный случай избавления от иллюзий? Вот, скажем, сторонниками Маркса обзывают себя больше эмигрантов?
Яся: Да, среди нашей тухлой проституированной гуманитарщины, купленной здесь, есть те, кто ужасается своему положению. Конечно, на популярности Маркса желает заработать очки куда больше народа, чем желает разобраться в его мыслях. В его методе, точнее.
Янек: А прикрывать Марксом национализм не научились?
Яся: Такое в Варшаве есть. Однако это переходное состояние. Невозможно долго поддерживать шизофреническое состояние.
Пауль: А польские теоретические книжки товаришку интересуют?
Яся: Конечно. Однако я немало испорчена российскими изданиями.
Янек: Но не российским мышлением?
Яся: Нет. Я согласна с тем, что в эпоху глубокого упадка теоретическая работа имеет высочайшую важность. Ведь неудачные опыты можно критиковать пушками, а идеи это демоны, порабощающие нашу душу. Потому теоретическое обоснование нашей тактики и стратегии куда более опасно, чем любые неудачные опыты. От него не отделаешься просто так.
Пауль: Значит, товаришка целиком на нашей платформе.
Янек: Однако что подтолкнуло товаришку к посещению Варшавы? Вот я не имею намерений ехать в Лондон к нашим эмигрантам.
Яся: По всей видимости, мне придётся здесь обосноваться.
Пауль: Товарищество имеет право узнать подробнее о характере причин?
Яся: Да. Ничего хорошего в них нет, как и особенно плохого. Один из моих знакомых очень активно что-то делает в БНФ. В результате академической «чистки» некоторым настоятельно предложат заниматься своим «образованием» в иных странах.
Янек: Есть угроза, что товаришка попадёт в «чёрный список»?
Яся: А почему нет. У нас КГБ не особенно разбирается в том, кто что и сколько сделал не так как нужно. Я конечно не посещаю и не поддерживаю мероприятия БНФ, но меня много раз могли видеть не только с представителями БНФ, но и с самыми разными людьми. Как с нежелательными так и с безразличными. Но именно из-за БНФ у меня, вероятно, будет проблема на родине и, возможно, ещё одна большая проблема тут.
Пауль: Потому что товаришка не сможет проституироваться польской или американской буржуазии?
Яся: Да.
Янек: Я могу помочь. Знаю одних людей из гуманитарных факультетов, которые помогут сымитировать формальности и продолжить академическую жизнь здесь.
Яся: А цена компромисса?
Янек: Формальные обязательства, которые можно игнорировать. Фактически товаришка сможет заниматься материалистической диалектикой и иметь от этого все бонусы для тех, кого «преследует КГБ». Не стоит забывать, что наше гуманитарное канцелярское дерьмо не только успело забыть, что такое научный коммунизм, но и никогда не знало, что это такое даже на уровне узнавания. Поэтому можно здесь развивать ленинизм много лет перед тем, как в канцеляриях поймут, что же на самом деле происходит. Главное, не придавать делу излишней огласки.
Яся: Это стоит обсудить позднее.
Пауль: Когда встреча с эмигрантами, читающими работы Ленина?
Яся: Завтра вечером.
Янек: Тогда утром я приглашу товаришку к нашим «гуманитаристам». Будет ли интересна польская теоретическая литература?
Яся: Да. Я могу купить в пределах 7 килограмм.
Пауль: Оригинальное ограничение. У меня тоже есть что-то. Товаришка читает на немецком?
Яся: Почти нет. А товарищ зачем выучил польский?
Пауль: Почти случайно. Наперекор шовинистическим настроениям. А потом тоже случайно наткнулся на ту самую книгу Семека.
Яся: Вы выступали на той самой конференции?
Пауль: Нет.
Янек: У товарища свои конференции. На них, между прочим, не выдают ленинские выводы за развитие каких-нибудь трактовок «Энциклопедии...» Гегеля. Так и говорят: у Ленина в такой-то работе...
Яся: Неужели у вас всё можно?
Пауль: У нас всё можно, только если все свои. А здесь всё можно, только пока тебя никто не понял.
Янек (растеряно): Это правда. Польша держится беспорядком. Тем и живём.
Пауль: А как у товаришки?
Яся: А у нас всё можно, только пока ничего не делаешь.
Пауль: Поэтому, чтобы хоть что-то делать, товаришка потратила столько денег на визу?
Яся: Да. Скоро кончается срок действия.
Янек: Значит, виза бралась под конференцию?
Яся: Конечно. Но была бы глупость, если бы я так написала в заявлении.
Пауль: Очевидно. Значит, туризм?
Яся: Да.
Пауль: Я тоже иногда бываю туристом.
Янек: Где товарищи берут деньги, которые надо показывать?
Яся: Одолжила у знакомых.
Пауль: Аналогично. Быстро. Просто. Результативно. Ведь в Белоруссии так не только деньги собирают? Про немецкую классику Вы тоже рассказываете быстро, просто и результативно?
Яся: Увы. С этим никак. Совсем никак. Я думаю, перед вами не менее, чем пятая часть всех, кто читал «Науку Логики» в нашем краю.
Пауль: Значит, у вас в стране нет этого, как это называют польские пересмешники?
Янек: Индоктринации?
Пауль. Да.
Яся: Нет, такой латыни у нас нет. И не скоро заведётся. Если товарищ говорит об изучении и усвоении теории, а не об настоящей индоктринации.
Пауль: Сколько же у товаришки в стране жителей?
Яся: Миллионов десять. Куда как меньше, чем в ваших странах.
Янек: Вам не одиноко там?
Яся: А товарищ не думает, каково было Дембовскому, когда он сидел над работами Гегеля.
Пауль: Да Дембовский в Польше был тогда почти что один, а сейчас у меня дома лежит сборник одной польской конференции уж никак не тоньше товарища Янека.
Янек: Товаришка слышит, мной теперь измеряют толщину сборников. А ведь он был не только толстым, но и состоял не из макулатурных статей.
Пауль: Надеюсь, такая толщина - это только начало. Думаю, что скоро закончится то время, когда польские ленинцы известны публике как польские гегельянцы.
Яся: Я могу оскорбить товарищей, но я так не считаю. Для того, чтобы наш посев дал заметный росток, по моему мнению, нужно никак не меньше двадцати лет.
Пауль: Что же товарищ Янек будет говорить в пятьдесят лет?
Янек (задумчиво вспоминает строфы):
Как часовой на рубеже свободы
Лицом к врагу стоял я тридцать лет.
Я знал, что здесь мои промчатся годы,
И я не ждал ни славы, ни побед.
Пока друзья храпели беззаботно,
Я бодрствовал, глаза вперив во мрак.
В иные дни прилёг бы сам охотно,
Но спать не мог под храп лихих вояк.[2]
Пауль (иронично): Немецкими словами на немецкий вопрос. Никакого самостоятельного мышления.
Янек: Конечно, пафос, друзья. Я просто не могу знать, что мне придётся говорить в пятьдесят лет. Товарищи должны понимать, что и прошлые шесть лет мне непросто было держаться. «Иметь или быть» вопрос очень непростой в практическом плане.
Яся: Товарища впечатлил Фромм?
Янек: Я предпочитаю ему Блоха. Фромм - слабый мыслитель, он совсем не знал диалектики, поэтому его школа разложилась ещё при его жизни.
Пауль: А я немецкому Блоху предпочитаю польского Семека. Как-никак, их политические ошибки несравнимы. Не думаю, что тут скоро станут опасны ошибки Семека. А ошибки Блоха быстро ведут к субъективизму.
Яся: А как же тогда быть с Фихте?
Пауль: Я бы предпочёл Фихте Блоху. Фихте не стал бы проталкивать императивную надежду под видом ленинизма. (Опирает голову на спинку и смотрит в небо)
Янек: А разве нам не надо сейчас надеяться на результат?
Яся: Ах, товарищи. Нам надо не больше надеяться, а больше знать. Надежды - это наркотики для духа. Так и до богостроительства недалеко. Вряд ли у «философии надежды», вопреки всем заявлениям Блоха, можно отнять заметный момент подавления активности. Успокоения или чего-то подобного.
Пауль: Товаришка Яся верит тем, кто говорит, что Фихте вредно читать?
Яся (останавливаясь на запятых): Я верю, что вредно читать тех, кто считает, что вредно читать Фихте.
Молчат с десяток секунд
Пауль: Товаришка не скажет, есть ли у вас какие-нибудь курсы по материалистической диалектике?
Янек: Товарищ хочет завербовать на свои курсы в Берлин. Думаете, о чём он повёл речь сразу после приезда? Он так почти со всеми новыми знакомыми.
Яся: Ответ очевиден. Курсов нет и не было. Мне кажется, что из меня очень прилежная слушательница, но плохая преподавательница. Я ведь сама себе курсы. Конечно, я рассказывала о ленинизме подругам и друзьям. Не всем, а тем, кому доверяла.
Пауль: К вам приходили?
Яся: Нет. Товарищ Янек не скажет, не придут ли к нам тут?
Янек: Думаю, не должны.
Пауль: Янек даже не знает, обратили на него внимание или нет.
Яся: Это хорошо или плохо?
Янек: Этого я тоже я не знаю. Кажется, мы настолько ничтожны, что какой к нам интерес? А если, при всей ничтожности, мы интересны? Хорошо это или плохо?
Пауль: Прикладная диалектика. Товарищ Янек должен решать противоречия. Мы ведь не можем думать за него. В конкретную истину должна войти вся польская практика.
Янек: Думаю, что и не польская тоже.
Яся: «То, что нужно человеку».
Янек: Товаришка давно читает Ленина?
Яся: С институтских времён.
Пауль: Как это началось?
Яся: Тупой академический доклад о формировании нашей системы образования. Я копировала с интернета, потом читала. Там была цитата Ленина. Меня сильно удивило, что в основе нашей институтской тупости и непрактичности было что-то совсем другое...
Пауль: Какое?
Яся: Классически ясное. Ленин был самым решительным и самым умным противником школьности. В безграмотной стране он проводил тенденцию на универсальное образование.
Пауль: А потом люди, воспитанные такими, как Макаренко, по классическим идеям Ленина, оградили нашу Германию от национал-социализма. К сожалению, после Победы всю линию от Гумбольдта и Гегеля до Макаренко стали хуже слышать.
Яся: Да, а потом и вовсе придумали теории отборов по одарённости, которые не сильно отличались от нацистских. И это в стране, победившей фашизм.
Пауль: Это выводы товаришки?
Яся: Нет, об этом писал наш советский мыслитель Ильенков.
Янек: О нём очень хорошо отзывался Семек в одной из статей. Его «Диалектическая логика» издана на польском.
Пауль: Я читал отрывки. Кажется, это были 2 и 3 очерки первой части.
Янек: Могу распечатать сегодня со сканера.
Яся: Товарищ об оригинале или переводе?
Пауль: Я пойму и оригинал, но польский проще.
Яся: Янек не подскажет, сильно испортили?
Янек: Увы, оригинал мне почти не доступен.
Пауль: Наверное, испортить можно только переводами с немецкого. Портили все. Даже Ленин.
Яся: Товарищ знает конкретные места?
Пауль: Да. Вы знаете, что такое «общественно-экономическая формация»?
Яся: В Белоруссии ходит такой термин.
Пауль: Как думаете, откуда он пришёл?
Яся: Не буду угадывать.
Пауль: Так Ленин перевёл фразу про экономическую общественную формацию. Экономическую или, проще говоря, товарную.
Яся: Наши «мыслители», получается, потрудились над фантомной категорией.
Пауль: Именно. Лучше бы трудились над «Наукой Логики».
Яся: Но кто же откроет «Науку Логики» в своём рассудке?
Янек: Думаю, что откроют даже без разума. Он ведь не всегда был в разумной форме. Откроют, когда поймут, что по-другому никак. Ваши, Яся, знакомые это поняли?
Яся: Самое умное, что они смогли сделать после моих рассказов про ленинизм, это пойти в политику.
Пауль: Мои соболезнования.
Янек: Но ведь ты сам по уши в политике.
Пауль (иронично*-*напыщено): Нам в Германии всё можно. Хотим - воду шапкой носим, хотим щи лаптем хлебаем.
Янек и Яся улыбаются.
Яся: Нет, Пауль прав. Политика - не наше белорусское и, может быть, не польское дело.
Янек: Правда, не наше польское дело.
Пауль: Но ведь ты сам по уши в политике.
Янек: Да, в организации. Но я же понимаю, что ещё лет двадцать ничего не выйдет.
Яся: О, я вижу, мои идеи очень быстро находят поддержку.
Пауль: Приезжайте, Яся, к нам в Берлин. Там они ещё быстрее найдут поддержку.
Янек: Вот, я же говорил, опять будет вербовать на курсы.
Пауль: А что плохого в том, что у нас группами изучают «Капитал»?
Янек: Я и не говорил, что в Берлине плохо. Просто я вспомнил по конференции, что товаришка почти ничего не понимает на немецком. Даже так медленно, как я.
Яся: Увы. Можно мало отличаться от вас, товарищ Пауль по мышлению, но я не освою немецкий язык быстрее, чем останусь без денег.
Янек (полусерьёзно): Их можно попросить у Фонда Розы Люсембург.
Пауль (иронично): Или у Фонда Эберта[3]?
Яся: Может, лучше попросить денег у фонда Носке-Шейдемана?
Пауль: Глупо предполагать наличие фондов, которые поддержали бы борьбу за то, чтобы фондов не было. Ведь диктатура пролетариата - это как раз название политических форм, преодолевающих товарность, организующих достижение такой производительности труда, которая несовместима с частной собственностью, а значит и с обособленными фондами тоже.
Яся: Кстати, Фонд Розы Люксембург недавно помог организовать у нас журнал «Прасвет».
Вынимает из рюкзака два журнала и передаёт Янеку и Паулю.
Пауль: И как? Организовалось?
Укладывает журнал в портфель и передаёт Ясе два журнала на немецком.
Яся: Я читала редакционную статью. Они приглашают к сотрудничеству даже оппортунистов. Хотят сначала получить весь спектр мнений.
Янек (просматривает журнал): Получают ли?
Яся: Как бы не так. Репутация. У нас не знают, что хуже: легальный или нелегальный журнал. Я не знаю ни одного комсомольца, которому хотя бы раз в полгода любопытные люди не рассказывали бы о том, какого цвета трусы он покупал на рынке. А про то, кто кого куда и когда приглашал, просто не вспоминают, потому что если об этом рассказывать каждому, то не хватит времени. Они ведь тоже на зарплате сидят.
Пауль: И как товаришке в таком окружении?
Яся: Я чувствую свою вину в том, что рассказала о материалистической диалектике, но не смогла дать понимание нашей эпохи. Пробивание стены головой не может быть сейчас главным. Хорошо бы нам разобраться, что там за ней, и где кладка подряннее.
Янек: Товаришка считает, что лучше было оставить их невеждами?
Яся: Нет, по таким законам субстанция не ходит. Но ведь со своими предрассудками они могли найти спокойную и животную жизнь.
Пауль: Нет, Яся, именно «спокойных животных» законы разворачивания субстанции некогда вытолкали в людей. И будут толкать. И ты не могла иначе. И я не могу. (молчит секунд пять) Уж чем быть животным, лучше быть прасветовцем. Товаришка знала кого-нибудь оттуда?
Яся: Да, знала. Были такие активисты...
Пауль: Были?
Яся: За Бугом нет никаких гарантий, что как организация они протянут хоть десятилетие. Такой срок у нас вообще ни одна толковая организация не прожила.
Янек: А кроме того, ведь деньги могут сильно сдвинуть их гносеологическую позицию?
Яся: Деньги, без которых у тебя ничего нет, могут не просто сдвинуть, а опрокинуть почти любую гносеологическую позицию. Особенно, если в тебе самом почти ничего нет.
Пауль: Поэтому товаришка против внешнего финансирования даже тех начинаний, которые направлены на диктатуру пролетариата?
Яся: Да. Пока за нами нет ничего, кроме гносеологической позиции, внешнее финансирование губительно. Потом можно будет брать откуда угодно, если не предложат компромиссов в гносеологии.
Янек: Позиция верная. Я ведь тоже не вполне серьёзно вспомнил Фонд.
Яся: В каждой шутке - доля шутки. А как же наша конференция? Могла бы она быть без Фонда?
Янек: Мой малый дух, о котором говорил Сократ, говорит мне, что брать можно почти из любых рук, но нельзя приучаться даже к самой доброй руке. Даже самая хорошая чужая мысль - это не убеждение, если ты не посоветовался о ней с логикой и со своим малым духом.
Пауль: Но черпая из ладони, ты приучаешь себя к ней. В этом противоречие, товарищ Янек. А кроме того, Фонд даже своим добродеянием говорит нам, что мы ничтожны. Логика тут объективно такая: сами мы без Фонда ничего не можем. Значит, и можем уже не мы с Фондом, а Фонд может нами. Итак: почти безличная машина Фонда - это субъект, а мы его предикат.
Янек: Да, это проклятое раболепие. Как трудно не лизать руку, дающую тебе плоды...
Пауль: И не только раболепие, но и заискивание перед нами, немцами. Ваш Семек в своё время мог бы быть украшением нашей немецкой науки, если бы он был немцем. Поэтому запомни, что говорит товарищ немецкой культуры: по сравнению с Семеком далеко позади и Блох.
Янек: Но у Семека почти нет каких то ярких и крутых идей.
Пауль: В этом и состоит величие. В умении отстоять то, что очевидно, что было утверждено в классической философии ещё до того, как философия закончилась. Очевидное ой как часто противоречит банальностям... А потому Семек выше Блоха и, тем более, Ульбрихта.
Яся: А Герека[4]?
Пауль: Тех, кто только и занимался, что позорил свою страну кредитными траншами, и вспоминать не стоит. Неужели кто-то считает, что такую позорную политику можно обосновать Теорией?
Янек: Увы, сейчас почти никакая политика не нуждается в обосновании Теорией. Даже та, которая объективно является самой правильной среди всех остальных.
Молчат секунд десять.
Яся: Янек не скажет, как давно он рисовал агитацию на стенах?
Янек: Больше года назад.
Яся: А чем же был занят этот год?
Янек: На прошлой неделе на лекции я объяснял товарищам, что такое идеальное.
Пауль: По Семеку?
Яся: Или по Марксу?
Пауль: Или по Ильенкову?
Янек: А разве есть существенная разница?
Все смеются.
Яся (грустно): Я не могу завидовать Янеку, хотя и не читала ещё в Белоруссии ни одной лекции по материалистической диалектике.
Пауль: Почему товаришка Яся так грустна?
Яся: Только потому, друзья, что те, кому служит наша мысль, похоже, будут обретать мышление самыми последними. И это не наша местная специфика.
Пауль: Верно. Увы, наше положение не так плохо, как говорит товаришка Яся. Оно гораздо хуже. Ведь мыслит не общество и не личность, а класс. И не всякий, а тот, который переделывает мир на уровне общественной формы движения.
Янек: А наш класс не очень-то и торопится переделывать что-то, а, значит, и мыслить. Без этого мы не сможем придумать что-то хорошее и новое. Как же нам можно понять, что именно будет нужно, если сейчас почти ничего не нужно?
Яся: Остаётся только честно работать на своём участке фронта и работать так, как будто на нём начнётся главный удар. Тогда хотя бы субъективно мы сделаем столько, сколько сможем. А гнилую эпоху остаётся только переждать. Товарищ Пауль, верно, что-то может об этом сказать?
Пауль: Только в нашей совместной научной теоретической работе, Яся и Янек, мы сможем добиться таких успехов, которые дадут в будущем не только радость, но и результат во всей человеческой практике. В другом мы пока бессильны.
Яся: А потому товарищи, давайте держать свой культурный уровень не ниже, чем сейчас, и по мере сил зажигать теоретическое мышление в других. У нас ведь почти ничего нет, кроме того, что наше субъективное живо и неудержимо влечётся к объективному. Даже если без посторонней помощи не можешь быть понятым на нужном уровне, даже если понимаешь, что полученные результаты далеко впереди сознания тех, кто рядом, то всё равно осознаёшь, какая великая эта вещь - истина.
Занавес.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.
Сцена первая.
Перед началом сцены играют 40 секунд записи 1-й части 9-й симфонии Бетховена. На 30 секунде занавес полностью открывается. С наступлением тишины герои оживают.
Поздняя весна 20* года. У стен Варшавской Цитадели. Близится вечер. Яся без рюкзака, Пауль без портфеля. В руках у Янека бумажный карманный атлас Варшавы. Все трое стоят по центру сцены.*
Янек: Вот, товарищи, наша Варшавская Цитадель. Здесь в Десятом павильоне провёл много времени Дзержинский. Здесь он раздумывал над своим «Дневником заключённого». Потом его публиковал «Пшеглонд». А Цитадель до сих пор занята военными. Теперь уже польскими.
Пауль (задумчиво оглядывает стены): А как думает Янек, не решат ли наполнить павильон по-старому?
Яся: Это у товарища такой юмор?
Пауль: Я и сам не знаю, смешно это или грустно.
Янек: Не знаю. Даже если собрать со всей Польши, и то павильона не заполнить. Потому живи на воле и, знай, шапкой воду носи.
Яся: Пока посев не взойдёт...
Молчат. Пауль смотрит на товарищей.
Пауль: Дожить бы нам до первых всходов. Я не выдержу, если моя старость будет такой бездеятельной, как молодость. Что значит - иметь признательность товарищей за объяснение работ Фихте, когда вокруг столько людей не имеют часто даже еды вдоволь. И это при том, что их «Я» призывал Фихте в творцы мира. А когда они нас услышат?
Яся: Кто не жил в эпоху бури, тот цены не знает силам...
Янек: Цены бессилья мы тоже не знаем. История, которую я вам расскажу, случилась в начале шестидесятых в Модлинской Цитадели. Она непосредственно связана с нашим восстанием и подготовкой к нему.
Модлинская цитадель устроена примерно так же, как эта. Во многом похожа на Брестскую и тоже сохранилась до сих пор. Почти полтора века тому назад у валов Модлина случилась история нравственного выбора посильнее той, что показали в фильме «Мост»[5].
В тот день на плац на допрос с проходом сквозь палочный строй привели рядового Андрея Щура. Он знал что-то о порядке реализации плана восстания и командовании сил восставших, а также о российских офицерах, которые вместе со своими подразделениями поддержат план восстания.
Ярослав Домбровский, командующий Варшавской операцией восставших, стоял на валах и наблюдал за издевательским допросом. Если бы рядовой проговорился, то нужно было бы менять план и порядок восстания. Как российский офицер Домбровский опасался, что он будет назван, и потому здесь же в отдалении ждал результата допроса, чтобы при опасности скрыться и подать сигнал к перепланированию восстания. Если же допрос ничего не дал бы, то он мог бы спокойно уйти. Но спокойно ли? Он знал Андрея Щура как умного и решительного солдата, доверил ему небольшой участок работы, на котором тот столкнулся с предателем.
Яся: И что же Домбровский мог думать на валах Модлина?
Янек: Лучше нам того никогда не думать. «Благодаря кому сейчас он страдает? Нет, здесь не только вина предателя! Но как спасать? Вокруг многотысячный гарнизон из новых частей, которые готовы стоять за царя. А как не побежать выручать Щура вопреки всему? Велика ли цена, когда там жизнь, а тут план восстания. Пока ещё безжизненный. А если жизнью руководителя восстания спасти жизнь солдата? Спасти ли?»
Стоят в молчании несколько секунд
Янек: Домбровский был решительным и смелым, но чувствовал, что не выдержит. И тогда он приказал Зыгмунту Сераковскому стоять рядом и, не глядя на допрос, держать его на прицеле, а при малейшем движении нажимать курок.
Мысли его, быть может, были такими: «Вот упало на песок тело Андрея Щура. Сколько раз его проводили сквозь строй с палками и подводили к столу? Сколько раз его спрашивали? Но никто не выдан. Глуховатый звук. Можно бежать. Но куда? Хоть куда-нибудь, чтобы этого не видеть. Вот и Сераковский отпустил курок».
Яся: А что потом?
Янек: А потом, когда убрали труп и плац опустел, пришёл Домбровский и взял щепотку песка с кровью того человека, который его спас.
Яся: А восстание?
Янек: А восстание пошло хуже. Магнат Замойский добился отстранения Домбровского от военного руководства. Он не мог принять план, в котором восстание ставилось в зависимость от российских офицеров не польского происхождения, хотя бы проверенных и преданных делу освобождения от царизма.
Яся: Но это безумие.
Янек: Это безумие зовётся история, товаришка Яся, а сейчас это называется патриотизмом.
Пауль: Это не самое страшное безумие. Куда страшнее фашизм, который на полтора десятилетия победил у нас, в Германии. Кто знает, что нам готовит история. Товарищи говорят, что вот-вот ударит очередной десятилетний кризис, который позапрошлый раз был сглажен крахом народной демократии. А теперь-то его и сглаживать нечем. Для истории мы пыль, и нашего сознания едва-едва достаточно, чтобы нас не сдуло на обочину.
Яся: Пауль не прав. Нам очень нужны те, кто умеет взлетать при снеге против ветра. (проворачивается вокруг и показывает вверх). Каких вершин достигнут наши ученики, если мы их научим летать в нашу эпоху, а взлетать им придётся при ясном безветренном небе?
Яся, Пауль и Янек отодвигаются или уходят в глубину сцены.
Сцена вторая.
9 мая 2011 года. Берлин. Трептов-парк. На аллее недалеко от входа напротив розария. На лавке сидит и читает листы А4 Пауль. От входа идёт Янек.
Янек: Приветствую!
Пауль: Доброго ...(оторвав взгляд от листов) Приветствую! Товарищ Янек всё же смог добыть средства на поездку?
Янек: Да, удачно случился случайный заработок. А у товарища, как вижу, случилось случайное рецензирование на немецком?
Пауль: Знакомые каламбуры...
Садится на лавку. Начинает разглядывать листы у Пауля.
Пауль: А откуда ясно, что я рецензирую статью на немецком?
Янек: Если бы товарищ читал на польском, он бы и ответил мне сразу на польском.
Пауль. Верно. Но моя рецензия не так уж и случайна.
Янек: А почему бумага?
Садится рядом, берёт отложенные просмотренные листы.
Пауль: Так привычнее. Я слишком стар, чтобы даже маргиналии писать в электронном виде. Прочитать - пожалуйста, и то только то, во что не нужно напряжённо вдумываться. «Капитал» и «Науку Логики» я не воспринимаю на экране.
Янек: Значит, тут что-то непростое. Я вижу, тут про Фихте?
Пауль: Именно. Автор прочитал про Наукоучение из первоисточника и предлагает новый взгляд на «Что делать?» Ленина.
Янек: Интересно, насколько оппортунистический этот взгляд?
Пауль: Пока непонятно. С виду ничего оппортунистического в статье я пока что не нашёл. На мой вкус, материалистически прочитывать Фихте можно было бы и немного поаккуратнее, но в любом случае придётся очень многое оценивать самостоятельно.
Янек: Замечательно. Товарищ Пауль считает, что этот автор глубже Семека?
Пауль: Не знаю. Но результатам Семека он не противоречит. И всё то, что он достиг, тоже не игнорируется. Я так и не понял, читал он Семека или додумался до всего сам.
Янек берёт лист с началом статьи. Все углубляются в чтение.
Янек (показывает на место в статье): А вот по этому поводу я помню мнение товаришки Яси.
Пауль (отрывается, быстро смотрит и возвращает взгляд): А почему об этом должно быть неизвестно в Белоруссии?
Янек: Подумать только! В этом можно разобраться даже в Белоруссии?
Пауль: А почему даже? Если иметь ум, в этом можно разобраться даже в Германии...
Углубляются в чтение. Янек дочитывает лист, протягивает руку к следующему. Пауль отвлекается и вкладывает лист.
Пауль: Кстати, что там сейчас с Ясей?
Янек: Агнешка из Кракова сказала, что она поехала зарабатывать в Россию и хочет распространять там наш практический материализм.
Пауль: А что с академическими репрессиями?
Янек: Надо думать, ты не поедешь на заработки, если тебе нужно ждать университетский диплом.
Пауль(сожалеюще): Значит имматрикулировали за компанию с националистами. Ожидаемо. А что с Варшавой?
Янек: Ко мне пока она не обращалась. Наши из Университета тоже ничего не знают. Возможно, она в России зарабатывает на поездку или на завершение университетского курса. И пытается что-нибудь продвигать там.
Пауль (отрывает взгляд от листов): Не что-нибудь, а материалистическую диалектику. Тяжело, должно быть, с практическим материализмом в такой непрактической стране.
Янек: Уж куда непрактичней. Отказаться от достижений мирового значения. Боюсь, что переселение в такую страну будет очередной личностной трагедией.
Пауль: Это белорусское сухое болото вынудило её на такое безрассудство.
Янек: Как там у Горького? Безумству храбрых...
Пауль: Поём мы песню.
Мимо возбуждённо и громко проходят трое в форме российских десантных войск с трёхцветным флагом, использовавшемся в РОА. Янек и Пауль провожают их взглядом.
Пауль: Что думает товарищ Янек о таких?
Янек: А что тут думать? Разве нужно решать какие-то противоречия, чтобы понять, что с ними сделал бы тот самый Солдат-Освободитель? (указывает взглядом в сторону далёкой скульптуры)
Пауль: Не сомневаюсь. Но я спрашивал тебя не про очевидные выводы. Я хотел спросить про то, кому это нужно. Ведь если есть путаница до неразличения противоположностей, значит она кому-нибудь нужна.
Янек: Не полякам же.
Пауль: Да я не про то. Кто-то там у них есть внутри, кому это нужно.
Янек: А зачем это может понадобиться?
Пауль: Такое обычно нужно для кровопускания. Чтобы было удобно выдать власовцев за продолжателей дела красноармейцев.
Янек: Вот и ответ. Кажется, я что-то понимаю в майевтике.
Пауль: Или я что-то понимаю в России.
Голос за сценой: Слава России!
Пауль: Вот что таким ответить? Как охота доказать им, что нельзя вечно плевать на мировые исторические законы. Но они ведь глухи к голосу разума.
Янек: Охота-то охота, только ничего умного от такого желания не сделаешь.
Пауль: Давай пойдём на центральную поляну. Там сейчас товарищи из Национальной Народной Армии будут возлагать венки нашему Освободителю от гитлеровцев, бандеровцев, власовцев и других сторонников свободного предпринимательства.
Янек: А мы вот этим незваным гостям теперь даже не можем испортить праздник. Они нам могут портить праздник, на котором они чужие, а мы им нет!
Голос за сценой: За ВДВ!
Пауль: Почему нет? Очень даже можем. (Громко) Героям слава! (Янеку) Пошли.
Уходят. Спустя десять секунд выходят туристы в форме российских десантных войск.
Один: Откуда-то отсюда кричали.
Другой: Тут никого нет.
Третий (громко): За ВДВ!
Голос за сценой: Героям слава!
Другой: Туда!
Уходят.
Через десять секунд выходит Пауль со знаменем Демократической Германии и проходит по сцене. Под музыкальный ряд песни «День победы» занавес равномерно закрывается.
Сцена третья.
Играет вступление из „Die Moldau" Бедржиха Сметаны. Под музыку открывается занавес.
Май 2014 года. Прага. Парк или сквер на Подоле. На скамейке сидят Златка, Янек и Пауль. Разговор на немецком. Пауль говорит быстро. Янек и Златка медленнее. Златка говорит с тщательной расстановкой интонаций в предложении.
Златка: Рада приветствовать товарищей перед нашей конференцией.
Пауль: Спасибо, я тоже рад. Но маловато радости на фоне увеличивающегося потока трупов.
Златка: Я тоже хотела сказать об этом. Соотнести работы Фихте и «Что делать?» наверное полезно, но я думаю товарищи могли бы поставить подписи под воззванием с требованием сохранить народ Донбасса.
Янек: Фройляйн[6] полагает, что воззвание само по себе что-то изменит?
Златка: Не фроляйн, а геноссин[7]. Я прошу без оскорблений.
Пауль: Янек говорит, что думает. Даже когда не прав. Вы должны ценить это.
Златка: Больше народа Донбасса?
Пауль: Почему?
Златка: Ирония означает явный отказ помогать народу Донбасса.
Янек: Вот как! Думайте, что хотите, но я знаю только один случай, когда сбор подписей был не заменой делу тех, для кого их собираешь, а его продолжением.
Пауль: Кубинская Пятёрка?
Янек: Да.
Златка: Что же вы будете делать, когда сами окажетесь в такой же ситуации как на Донбассе?
Янек: То же самое, что народ Донбасса. Не надеяться на сбор подписей в Чехии. Погибать почти бессмысленно.
Пауль: Вряд ли мы сможем стать отдельной целью, а вот случайной можем. Надо иметь историческое мужество, чтобы признавать свою близость с массами даже в том, что угрожает твоей жизни.
Янек: Это элемент смертельного риска в нашей практической работе, которая сейчас имеет теоретическую форму.
Златка: Значит вы враждебны к народу Донбасса?
Пауль: Не более враждебны, чем сами к себе и друг к другу. Такова логика истории.
Янек: Одна белоруска говорила нам, что мы не просто песчинки на исторической дороге. Я помню её слова, что мы не можем заниматься по преимуществу политическими акциями. Наступят времена, когда массы не позволят дурить себя, и тогда они спросят у нас, что нужно делать и где узнать, как решить реальные проблемы. А мы окажемся не готовы ответить на это. Потому что писали на стенах, ходили на демонстрации и собирали подписи. Да и будут ли массы нам доверять, если увидят, что мы не готовы к их вопросам? Будут ли они нам доверять, если мы не сможем ответить ничего по существу?
Пауль: Я тоже так считаю, геноссин Златка. Не беда, если нас без всякой защиты накроет бомбой или осколком. Беда, если те, кто делает одно с нами дело, не смогут потом ответить живым на их вопросы или даже понять, что на вопросы придётся отвечать. А отвечать на них придётся.
Что такое человек и что такое личность?
Зачем нужно мышление и что такое ум?
Как понять что такое революция и как её делать?
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Сцена первая
Восточная Германия. Зима 201* года. Солнечный день.
Янек в двухцветной бело-серой флисовой куртке. Пауль в сером свитере с чёрным и белым орнаментами. Яся одета так же, как и летом, но вместо жакета на ней жилет из чёрного синтетического меха средней длинны.
В комнате средних размеров стоит стол, вокруг него пять стульев образца 1970-х годов. На стене портрет Мюцера и несколько циферблатов, показывающих разное время. Окно с видом на заснеженное поле. На тумбочке в углу стоят компьютер, монитор, динамики, клавиатура и площадка для мыши с мышью.
На столе стоят чайник и четыре разных кружки. Часть стола застелена стеклотканью. Над ней Агнес держит паяльник. Другой рукой прижимает пластинку. Янек медленно разливает кипяток в одну из кружек и просматривает книжку.
Разговор до прихода Пауля и Яси ведётся на немецком языке. Янек говорит заметно медленно, а Агнес уверенно и иногда скороговоркой.
Янек: Сколько времени ты думаешь затратить на сборку этого чуда вычислительной техники?
Агнес: Три часа и пятнадцать евро превращаются в компьютер с весьма неплохими возможностями. Удивительно быстрое усовершенствование и удешевление техники. Чем сложнее техника, тем проще с ней обращаться.
Янек: Увы, время профессиональных кретинов пока не думает проходить. Хотя они становятся всё опаснее.
Агнес: Есть такая тенденция, что даже социальная революция превращается в сферу профессионального кретинизма. По форме.
Янек: Хорошо уже то, что по существу этого никогда не произойдёт.
Агнес: Однако урон от так называемых профессиональных политиков у нас в Германии колоссальный. Они не желают думать сами и других отучают думать. Выучили, что буржуазию нужно бить, и даже не задают себе вопроса о том, что такое буржуазия.
Янек: Не могу сказать, что у нас в Польше иначе. Вообще по этой книжке я вижу, что у нас очень много общего.
Агнес: А что за книжка?
Янек: «Философия в Немецкой Демократической Республике». Написал некий Франк Рихтер из Фрайбурга. Он умер ещё в 2003 году.
Агнес: Не раз замечала, что вы, поляки, постоянно лезете в теоретические проблемы. Но у нас, немцев, мне кажется, уже не будет ни нового Гегеля, ни нового Маркса. Мировой дух не посещает одну нацию дважды.
Янек: Ты ошибаешься. У немцев уже есть новый Кирхгоф. Кстати, женского пола. Я, вот, например, паять не умею.
Из динамиков раздаются первые такты „Auferstanden aus Ruinen" в ксилофонном исполнении.
Агнес: Четырнадцать часов. Должны бы они уже прийти.
Янек: Знаешь, почему мы пытаемся совершить революцию в мысли?
Агнес: Потому, что не можете совершить революцию в действительности.
Янек: Всё верно. Польша для этого ещё очень слаба. Но немцы тоже не должны отказываться от попыток осмысливать действительность. Тем более, что со времён Экхарта и Кузанца вы имели десятки лучших теоретиков мирового уровня. И потом «Капитал» Маркса - это величайший триумф немецкой науки. А теперь я вижу всё больше желания подождать, пока другие начнут революцию. Вы, немцы, десятилетиями умеете ждать и держать в мобилизации все ресурсы.
Агнес: Что же в этом плохого? В одиночку начинать мы не можем. Ты сам знаешь, что до того, как мы скинем американскую военную оккупацию, Германия не станет свободной даже в национальном смысле. Да и упрекаешь в нетеоретичности ты не тех. У меня ведь не только рука с паяльником - это орган мышления. «Науку Логики» и «Капитал» я в прошлом году вполне успешно освоила на курсах, если верить их научному коменданту.
Янек: Помню, Пауль переводил твою статью на польский. Но польский язык у тебя не задался?
Агнес: Нет. Я предпочла испанский и эсперанто. Хватит того, что польский знает мой муж. Ведь многие поляки знают немецкий.
Янек: Я одобряю твой выбор. В Латинской Америке сейчас очень нужен наш опыт. Им нужна и хорошая техника, и хорошие мысли.
Агнес: Пока мировое противостояние решается к югу от Рио-Гранде. Но кто знает, не нужны ли наши мысли где-то больше?
Янек: Ты про области к востоку от Буга?
Агнес: Я про эту белоруску, которая взялась там поднимать уровень теоретического мышления.
Янек: Думаешь, она чего-то достигла?
Агнес: Не знаю. Не могло же ленинское наследие совсем испариться.
Янек: А сколько времени прошло? Помнишь как Мюнцер поехал в Прагу искать гуситов спустя сто лет? Да ведь вы сами называете Россию «нацией предателей». Ленин для них такой же чужой, как мы. Там в России наверняка невозможно найти даже человека, который бы знал крупнейшие города на пути из Варшавы в Берлин. Для них мы все по определению враждебное и однородное пятно.
Агнес: Всё же хочется надеяться, что там что-то живо.
Янек: Это мы узнаем сегодня.
Сцена вторая
Там же. На столе остались только чайник и кружки.
Агнес читает электрическую схему. Янек читает ту же самую книжку. Из динамиков раздаются первые такты „Auferstanden aus Ruinen" в ксилофонном исполнении.
Агнес: Пятнадцать часов.
Входят Пауль и Яся с колёсным чемоданом.
Яся: Добрый день!
Агнес: Saluton![8]
Янек: Шчыра вітаю![9]
Пауль (берёт Агнес за руку и показывает Ясе на стул): Кто против перехода на польский язык?
Агнес: Я буду немного осваивать.
Дальнейший диалог на польском языке.
Янек: Товаришку имматрикулировали?
Яся: Да. Думаю, из-за того, что меня много раз видели рядом с представителями БНФ.
Пауль: И каков на данный момент результат на востоке?
Яся (достаёт из чемодана небольшую подшивку): Мне было предложено составить компанию Дитеру, Ульриху, Петеру и Андреасу.
Янек: Кому именно?
Пауль: Дитер
Ульрих
Петер
Андреас[10]. Мне всё понятно. (к Агнес на немецком) Провал неизвестной глубины.
Янек: Ожидаемо.
Пауль: Но вряд ли стоит делать из этого глубокие выводы. Пусть товаришка не попала на конференцию по Семеку и поехала в Варшаву «делать мышление».
Янек: Результат был бы такой же. Я думаю, многое зависит от того, к кому обращаться.
Пауль: Хотя кое-что зависит от того, есть ли вообще к кому обращаться.
Яся (показывает фотографию). Катаржина. Прочитала восемь томов Ленина. Два из них неплохо поняла. Помогла с жильём на пять месяцев, живёт с родителями. Она мне очень помогала, но ничего из наших задумок пока что не вышло.
Янек (разглядывает фото) Она не великороска?
Яся: Великороска лишь по матери, по отцу она черемиска. Это поволжский народ, который испытал вся тяготы российской колонизации и долго боролся против захватчиков. Сами себя они называют «мари». Какие-то части этого народа ещё четыреста лет назад эмигрировали за Днепр и растворились в русском населении. Встречаются белорусские сёла с памятными названиями.
Пауль: А как настроения в России вообще? Что думают те, кто хочет прикрыть свою наготу щитом с портретом Маркса?
Яся: Пока что там эпидемия патриотизма.
Янек: А Катаржинка?
Яся. Каця весьма болезненно это всё переживает. Ведь национальный вопрос не решён, и это не может не привести к росту шовинистических настроений. На горизонте тридцати лет речь идёт о безвозвратной ассимиляции черемисов. Игнорировать это также глупо, как и быть черемисским националистом. Но никто не думает хоть в сознании облегчить участь малых народов. «Те, кто хочет прикрыть свою наготу щитом с портретом Маркса» не признают иной культуры, кроме великорусской. Да и ту не в очень то демократической и социалистической части.
Потом около моей подруги вращался какой-то хлопец. После неудержимых восторгов о присоединении Крыма Каця предложила ему уйти в ту самую компанию Дитера, Ульриха, Петера и Андреса.
Пауль: Сложно представить, но страшно поставить себя на это место. У нас в Германии лужичане, будучи относительно удовлетворены в национальных и языковых правах, и не думают поддерживать реакцию. Да и немцы тоже вполне доброжелательны к местным славянам.
Янек: Но «Науки Логики» на лужицких языках ведь ещё нет?
Пауль: Нет, но есть на польском.
Янек(весело): Гол засчитан.
Хотя в принципиальном высокомерном пренебрежении интересами малых групп также мало смысла, как и в раздувании проблемы малых народов в основной вопрос мироздания.
Пауль: Кстати, об основном вопросе.
Яся: Попытки организовать курсы по «Науке Логики» и «Капиталу» провалились. А браться за «Капитал» без «Науки Логики» - это безумие.
Агнес: Но освоить «Науку Логики» не просто.
Пауль: Да, польский язык стоит получше выучить для таких реплик.
Яся: Верно. Но желающие освоить «Науку Логики» были отделены от нас не только отсутствием силы воли.
Янек: Их ещё нужно найти в публичном или условно публичном пространстве.
Яся: Всё так. С этим и были проблемы.
Пауль: Товаришка обращалась исключительно к «политикам»?
Яся: Пришлось. Больше не к кому.
Янек: Могу представить, что само начинание с «Наукой Логики» они считают вредным. Тут две опасности.
Яся: Критическое мышление в перспективе и отрыв от демонстраций и другой жижи уже сейчас.
Янек: Именно.
Пауль: А они там ещё считают себя центром всего? Центром мышления и политики?
Яся: Центром мышления точно считают.
Янек: Что-то понимают в философии?
Яся: Нет. Потому и считают. Они не знают даже того, что философия закончилась уже как много лет.
Пауль: У нас тоже не все это знают.
Янек: Оспорю, товарищ. Я тут у тебя взял «Философия в кризисе» Франка Рихтера. 1991 год. Там явно есть похожие мотивы.
Пауль: Слушай, последователь Семека, много ты от него взял?
Янек: По правде, не так уж и много из хорошего.
Пауль: А почему ты считаешь, что я лучше?
Яся: Однако на востоке совсем иначе понимают не только философию, но и наследие Ленина.
Янек: Неужели господствуют гносеологические извращенцы?
Яся: Хуже. Вот Каця полностью добросовестно читала Ленина. Для неё это сборник виртуозных рецептов на самую неожиданную политическую конъюнктуру. И это ещё относительно широкий взгляд, потому что вообще-то из тех, кто пытается прикрыть свою наготу Лениным, почти никто его наследие не изучает.
Пауль: А если изучают?
Яся: То его читают совсем не так, как тут. Ленина там считают политиком, как будто дело в том, чтобы создать правильную партию и искать арсенал для того самого дня.
Янек: При таком подходе тот самый день не наступит никогда.
Яся: Но поймите, тут нет злого умысла. В России действительно не умеют читать Ленина как последователя классической линии философии, вышедшего за её пределы. Они не видят его размышлений в упор. И ленинское завещание там тоже никому не интересно. «Материалистические друзья гегелевской диалектики» на востоке - это гонимые одиночки аж до того, что никаких контактов не получается, если они вообще есть.
Пауль: Хорошо. То есть, плохо. Но исправлять что-то можно?
Яся: Да. Каця прочитала с моей помощью 29 том.
Янек: Не весь? И хоть с результатом?
Яся: Мне показалось, что да.
Пауль: В каком смысле Каця усвоила примат гносеологии над политикой?
Яся: Думаю, примерно в таком же, как и все мы. Но интересное наблюдение, Ленину-мыслителю Каця поначалу очень сильно не доверяла. Хотя с Лениным-политиком в России таких проблем нет.
Они устали от бессмысленности и безрезультатности, и им нужны мысли.
Пауль: Но настоящей теории они боятся.
Яся: Увы. Отторгают как могут. Вылезают из себя, лишь бы не схватить умных мыслей, лишь бы не породить критическое мышление.
Янек: Боязнь критического мышления - это форма сохранения слабости?
Яся: Скорее, её апологии. Они же чувствуют, что наличные организации не выдерживают никакой добросовестной критики.
Пауль: Но критиков всё равно отторгают?
Яся: Да. (Достаёт фотокарточку) Вот этот человек где-то в 2009 году сделал конспект «Науки Логики». Я не знаю, где он сейчас. Знаю лишь, что была травля. И сейчас в интернете нам ничего не удалось выяснить о нём.
Пауль: Вы оставите?
Яся: Товарищ передаст на поиск?
Пауль: Поверьте, в Германии куда больший опыт поиска разных непонятных персонажей. Вы рассчитываете на поддержку?
Яся: Я ни на что не рассчитываю. Он мог уже давно спиться там в России.
Отдаёт фотокарточку Паулю.
Янек: Каков же итог?
Яся: У меня есть новая подруга. Она уже не ходит на демонстрации и куда более критически читает Ленина.
Ещё я заработала на эту поездку. С согласия товаришки Агнешки проживу здесь две недели.
Агнес: Приглашаем.
Янек: Политический туризм.
Яся: Политико-гнеосеологический. А в остальном пока что ничего.
Пауль: Куда же товаришка вернётся?
Яся: На восток. Буду либо будить мышление, либо всего лишь зарабатывать на образование в Варшаве.
Янек: А на востоке разве негде продолжить? Ведь российские и белорусские граждане имеют почти равные права.
Яся: Извините, мне не бумажка нужна. А академически заниматься материалистической диалектикой в России немыслимо.
Пауль: Я полагаю, хуже прямых политических преследований будет травля?
Яся: Всё так. Товарищ знает из немецкого опыта?
Пауль: Увы. У нас тоже так было где-то до 2002 года. Наше поколение этого уже не помнит и не знает. Для нас «Капитал» - это неотъемлемая часть мировой теоретической культуры, даже если мы его не читаем.
Яся: В России само упоминание «Капитала» даже в доброжелательной среде вызывает такие «задние мысли», что не знают как отвечать.
Янек: Лет двадцать назад так же было в Польше. Однако, ну и архаика там за Днепром...
Пауль: У нас хоть и почти нет архаики, есть реальный крах, который мы считаем нормальным состоянием, ведь других не знаем.
Яся: Кое-где даже не подозревают, насколько глубок этот крах.
Янек: Так товаришка возвращается в Россию?
Яся: Да. Пока буду пользоваться равными правами лишь для заработка.
Пауль: А пробуждать местное мышление?
Яся: «Распутывая следы ложности и лживости, вносить беспокойство в дела, выглядящие очевидными, отбросить освящённые авторитеты, пробудить сомнения, ставить вопросы непрерывно и агрессивно».
Пауль: Семек.
Янек: Из статьи о Сократе.
Яся: Да, Семек. Он ведь всё это пережил и всего лишь несколько лет назад он ходил по берлинским мостовым.
Янек: Значит, Россия.
Яся: Да. Ещё раз. А если надо, сил хватит и на третий раз. Попытаюсь собраться с волей, чтобы до победы, до первого выпуска курсов по «Капиталу».
Пауль: А на четвёртый раз?
Яся: Кто знает, товарищи...
Пауль:
Ты будешь к хлебу привыкать чужому,
Узнаешь ты, как горек он и солон,
Как лестница крута к чужому дому[11]
Это Данте Алигьери. Чтобы читать его, Маркс выучил итальянский язык.
Яся:
Но худшим гнётом для тебя отныне
Общенье будет глупых и дурных,
Поверженных с тобою в той долине.
Безумство, злость, неблагодарность их
Ты сам познаешь; но виски при этом
Не у тебя зардеют, а у них.
Об их скотстве́ объявят перед светом
Поступки их; и будет честь тебе,
Что ты остался сам себе клевретом.
Товарищ это имел виду?
Пауль: Извините, наверное, не совсем это. Желаю товаришке этого избежать.
Яся: Тут ведь ставка большая чем жизнь.
Под исполняемый на дудке полонез «Прощание с Отчизной» Михала Клеофаса Огинского закрывается занавес.
В польском варианте фразы гораздо меньше звуков. - Пер. ↩︎
Начало стихотворения Гейне «Enfant perdu» (фр. часовой передового отряда). ↩︎
Вожди крайних реформистов в Социал-Демократической Партии Германии Эберт, Носке и Шейдеман были заказчиками и организаторами убийств Розы Люксембург и Карла Либкнехта. ↩︎
Председатель ПОРП, политика которого состояла в неумеренных и почти необоснованных кредитных заимствованиях в капиталистических странах вместо решения реальных экономических проблем переходом на нетоварные рельсы. ↩︎
Имеется ввиду известный фильм «Мост», сюжет которого основан на ситуации острого нравственного выбора. ↩︎
Нем. панна. ↩︎
Нем. товаришка. ↩︎
Приветствие на эсперанто. ↩︎
Белорусское приветствие к гостю. ↩︎
К польскому dupa привязаны многочисленные обструкционные выражения, происходящие, во многом, из контекстов полностью совпадающего по смыслу латинского слова anus. ↩︎
Приводятся фрагменты XVII песни «Рая» из Божественной комедии Данте Алигьери. Здесь и далее приводимые фрагменты весьма далеки от польского перевода. ↩︎