Размышления над русским вопросом
2015-12-03 Dominik Jaroszkiewicz
Если не по содержанию, то по форме борьба пролетариата против буржуазии является сначала борьбой национальной. Пролетариат каждой страны, конечно, должен сперва покончить со своей собственной буржуазией.
<...>
Рабочие не имеют отечества. У них нельзя отнять то, чего у них нет. Так как пролетариат должен прежде всего завоевать политическое господство, подняться до положения ведущего класса нации, конституироваться как нация, он сам пока еще национален, хотя совсем не в том смысле, как понимает это буржуазия.[1]
Термин «русский вопрос» старопольский по происхождению. Он имел неширокое хождение ещё до того, как прилагательное ruski утвердилось в польском пренебрежительном лексиконе[2] и стало заменяться в академической литературе чисто географической характеристикой «восточнославянский». Более-менее широкое хождение термин «русский вопрос» закончил в 1930 годах, когда он был вытеснен термином «вопрос Восточных Окраин» (Wschodnich Kresów), который почти полностью покрывал собой проблемы белорусской и украинской автономии, целостности этих земель и политической независимости их народов. Сама постановка русского вопроса до некоторого времени была характерна только для интернационалистских фракций польского освободительного движения. До образования социалистических советских республик Белоруссии и Украины самым радикальным элементом в составе русского вопроса был вопрос о государственной независимости и самостоятельности народов между Бугом и Днепром. Вне зависимости от мнения о государственной состоятельности белорусов и украинцев польские интернационалисты обычно признавали их право на самоопределение вплоть до отделения. В отличие от ППС, которая активно спекулировала на забитости белорусского крестьянства, сторонники линии Ярослава Домбровского и Людвика Варыньского понимали, что народ, порабощающий иные народы не может не порабощать теми же самыми цепями и себя. Тот факт, что в эпоху феодализма народ обычно доказывал свою жизнеспособность порабощением иных народов полностью утратил актуальность к моменту завершения шляхетского этапа в польском освободительном движении. Как теоретическое воззрение этот факт воспринимался в Первом «Пролетариате» преодолённым наследием гегелевской системы. Действительно, к тому времени Энгельс имел вполне связную теорию того, как должна была преодолеваться колониальная зависимость при победе в метрополии демократической коалиции во главе с пролетариатом или при его организационном превосходстве над иными фракциями. Русский вопрос почти совпадал в первоначальном историческом контексте для Польши с колониальным вопросом. До аграрного переворота в России, который открывал дорогу капитализму, русский вопрос не только субъективно не мог быть поставлен - объективно прогрессивным было тогда лишь восстановление польской полуфеодальной нации с её полуколониями - страны не менее чем четырёх народов[3].
Особенностью колониального вопроса в Германии, Польше и России является то, что колонии располагаются к востоку от метрополии и очень часто не отделены от неё резкой этнографической границей. Например поляк XIX - начала XX веков, относящийся к лехитской группе славян совсем не считал для себя чуждым белоруса, относившегося к русской группе славян. Поляк рассматривал белоруса как территориально иного, а если и видел в нём чуждое, то разве только с культовой стороны (как греко-католика или «шизматика»). Нечто похожее имеет сейчас место в массовом восприятии украинцев Слобожанщины великороссами. Сходные явления определяли отношение немца к литовцу из Восточной Пруссии. Грамотный интернационалист понимает, что в таких ситуациях историческое значение имеет не слияние в патриотическом или «расологическом» экстазе, а наоборот, обеспечение за политически менее развитым народом прав на максимально широкое и свободное обустройство своих отношений с соседями. Становясь политически свободным, бывший угнетаемый народ не только берёт дело своего освобождения в свои руки, но и продолжает служить зеркалом бывшему народу угнетателю. Мера способности порвать колониальные связи для угнетающего народа есть мера способности освобождать себя. Бывший угнетаемый народ ставится тем самым в положение чуткого индикатора освободительного процесса как у себя так и у бывшего угнетателя. Здесь уместно вспомнить логику Фурье, который в похожем смысле рассматривал освобождение женщин от экономической зависимости меркой для процесса всеобщего освобождения.
Какое значение русский вопрос имеет сейчас? Самое очевидное его значение состоит в разделении патриотического уклона и интернационалистской линии в польском и российском освободительном движении. Именно по русскому вопросу в 1863 году наиболее сильно разошлись фракции «красных» и «белых», позиции которых представляли Домбровский, Калиновский и Врублевский с одной стороны и аристократическая партия Мерославского и Замойского с другой. Кажется, что ныне русский вопрос в исторической постановке не имеет никакого значения кроме собственно исторического, ведь УССР и БССР в границах Потсдамской системы, как казалось, навсегда решили его. Но если из архива была извлечена частная собственность, то следом за ней из пыльных полок на свет извлекается и русский вопрос как закономерный результат колониального передела Центральной Европы финансово-промышленными группами. А для развитого теоретического ума этот вопрос не может формулироваться иначе как вопрос форм и сроков преодоления частной собственности в Центральной и Восточной Европе: в Польше и России, на Украине и Белоруссии. Собственно вне развития этого процесса на собственном основании долгосрочное (в несколько человеческих поколений) существование таких общественных организмов как Белоруссия и Украина представляется не больше чем случайностью. Со стороны теоретического сознания само признание их права на обособленное существование и самостоятельное решение своей судьбы является для представителей российского и польского освободительного движения признанием серьёзности своих намерений в борьбе за преодоление частной собственности. Достаточно сказать, что в российской политике среди тех, кто безоговорочно отстаивал право украинской политической самостоятельности почётное место занимает Ленин[4]. Ещё ранее Чернышевский признавал художественную самостоятельность украинской литературы и готов был признать украинскую самостоятельность настолько глубоко, насколько глубоко её смогли бы провести самые решительные фракции зарождающегося украинского революционного движения. Договор польских и российских революционных демократов начала 1860-х годов предусматривал также демократическое решение белорусского вопроса.
О контрреволюционности малых наций и их человеческой эмансипации
Общие принципы интернационализма и борьбы за национальное освобождение подлежат не абсолютизации, а подчинению задачам борьбы за преодоление частной собственности, которое должно иметь своим закономерным масштабом всемирный масштаб. Польский колониальный вопрос не исчерпывался в своё время русским вопросом. Его разновидностью является игнорируемый обыденным сознанием так называемый балтский вопрос, который до известной степени родственен русскому вопросу, но распространяется на литовцев и латышей. Абстрагируясь от первоначальной исторической формы литовского и латышского вопроса, нужно чётко зафиксировать, что революционные возможности этих наций резко отличаются от того, что может достигнуть немецкий или российский пролетариат, даже если он не имеет внешней поддержки. Если в мировом революционном процессе зачинателем нового этапа борьбы обычно становятся такие большие в демографическом и промышленном смысле нации как Германия, Китай, Россия, США, Бразилия, Индия и прочие, то нации поменьше, вроде Уругвая или Литвы, могут вносить свой вклад в мировой революционный процесс только в качестве вспомогательных отрядов или побочного театра борьбы. Именно так можно рассматривать действия латышских стрелков в России или действия литовских частей Красной Армии на этнографической Литве в период Литовско-Белорусской ССР.
Традиционный союз некоторых малых наций с контрреволюцией имеет свои экономические корни в частичности национального совокупного трудящегося (в современных условиях - совокупного пролетария). Эта частичность происходит из невозможности для малой нации иметь на своей территории современный промышленный комплекс, качественно и количественно охватывающий существенную часть передела материалов от сырья до технологически сложного изделия. Законы империалистического этапа капитализма исключают движение в сторону индустриализации для Литвы, Латвии, Греции, Словакии и множества других наций, не превосходящих демографический рубеж в 10 миллионов. Игнорировать долгосрочную склонность таких экономических образований к поддержке контрреволюции вряд ли стоит, но утверждать, что историческая роль этих нацией состоит в том, чтобы быть побеждаемой Вандеей, как минимум, опрометчиво. Совокупный пролетарий России или Украины лишь на первый взгляд более широк и менее уродлив чем литовский. На самом деле, уродливость примерно обратно пропорциональна демографической численности трудящихся данной нации и происходит от общего для всей Европы восточнее Эльбы отношения к совокупному мировому капиталисту, который обычно имеет политическую форму США. Отсюда критерий обретения национальной независимости в освободительном процессе - чем в более широкое объединение преодолевающее товарность попадёт страна, тем больше элементов национальной независимости она разовьёт, тем более будет преодолена частичность её совокупного трудящегося, совокупного пролетария. Но каковы политические предпосылки этого процесса?
На протяжении небольшого периода времени для трудящегося большинства малых наций, или на протяжении десятилетий для некоторой общественной группы таких наций, вполне возможно революционное действие и сопутствующее ему мышление. Подлинное искусство классовой борьбы состоит в том, чтобы исторически неустойчивую революционную тенденцию в малой нации использовать с максимальной пользой для мирового революционного процесса. Так, как смогли применить себя латышские стрелки, большинство из которых застало при своей жизни формирование Латышской Советской Социалистической Республики в границах Потсдамской системы.
Участие в качестве вспомогательного отряда, пусть иногда и много решающего своей стойкостью, вероятно исчерпывает возможности революционных классов малых наций в мировом революционном процессе. Тот уровень культуры, который делает большие нации теоретическими или историческими, для малых наций в условиях товарной формации недостижим, и потому население соответствующих стран достигнет его лишь в условиях ускоряющегося преодоления товарности, т.е. при политической форме диктатуры пролетариата. Соответствующий уровень теоретической культуры и культуры обществопреобразовательного действия почти не будет национальным по форме[5], он будет происходить не из культуры революционных классов исторических наций, а из культуры всесторонне-развитых индивидов бесклассового общества.
Если говорить о марксизме, то эта теория не утверждает, что все нации обязаны стать теоретическими или историческими или пройти превращение из теоретической нации в историческую. Марксизм утверждает нечто большее - он показывает экономическую необходимость превращения всего действующего населения во всесторонне развитых индивидов, стоящих на передовом уровне современности в отношении нравственности, физической культуры и мышления. То, что эта необходимость не проходит через формирование всех наций как исторических или теоретических, факт если и обидный, то лишь для пронационалистических элементов. Желание сформировать свою нацию как теоретическую или историческую вне зависимости от объективных возможностей является важной точкой превращения национализма в его противоположность - интернационализм. Впрочем, более развитая форма освободительного желания готова ради конечной победы над частной собственностью абстрагироваться от большинства свойств своей нации за исключением разве что её физического воспроизводства.
Общеметодологический аспект русского вопроса состоит в том, что по своей приверженности свободе белорусов и украинцев от частной собственности поляк или великоросс может понять свою подлинную приверженность освобождению от частной собственности как своей нации, так и всего человечества вообще. Не давая белорусам и украинцам удовлетворения как обособленной общности буржуазного типа, т.е. как отдельному государству, великоросс или поляк демонстрирует этим только то, что сам он не дозрел даже да того освободительного уровня, который связан с буржуазными по сути идеями. С такого уровня сознания тем труднее согласиться на самостоятельное государство засыпающего типа у белорусов и украинцев - на пролетарскую демократию. А это дело не только великороссов и поляков, но и украинцев и белорусов. Они имеют право не быть историческим объектом в руках соседей, ибо это подкосит как их собственную борьбу против частной собственности, так и совпадающую с ней по целям борьбу в самозваной метрополии. Абстрактно поставленный русский вопрос решается так, что возможность победы белорусского и украинского пролетариата (а, следовательно, необходимого и долгосрочного национального существования Украины и Белоруссии) связана с победой пролетариата соседних стран: Германии, России и, в меньшей степени, Польши. Вне социалистического объединения федеративного или конфедеративного толка на востоке (по типу СССР) или на западе (в зоне преимущественного господства германского капитала) Белоруссия и Украина в своей качественной определённости невозможны. Это не только мнение сторонников Валлерстайна, но убеждение некоторых представителей освободительного движения, действующего между Бугом и Днепром:
«Нетрудно догадаться, что Белоруссия - следующая на очереди. Наше государство тоже является реликтом советской эпохи. Оно в большей мере гомогенное с точки зрения национального вопроса, меньше по размерам. Но тем не менее, её нынешнее устройство явно не соответствует лекалам мирового капитализма. Сохранение Белоруссии на карте мира зависит от того, как быстро руководство страны начнет реформировать государство. Уже слышны разговоры о либерализации и модернизации, поговаривают о реформе системы здравоохранения, о прекращении старой системы кредитования и государственной помощи. Можно уверенно предположить, что белорусская власть, поглядев на пример Януковича и сотоварищей, решила идти в светлое капиталистическое будущее вперед лицом, а не ногами. Для народа это будет означать падение уровня жизни, усиление неравенства, скупку страны российским и европейским капиталом. И возможный конфликт по образу украинского: кому же, ЕС или РФ будет принадлежать Белоруссия?»[6]
Абстрактное решение русского вопроса почти ничем не может помочь реальной борьбе украинцев и белорусов за преодоление общественного разделения труда. Собственно сама старопольская форма термина показывает, что либо на восток смотрит поляк, либо на запад смотрит великоросс (в этом случае вопрос не будет назван русским, а скорее западнорусским или белорусско-украинским). Для самих украинцев и белорусов русский вопрос не имеет конкретной целостности, как не имеет он и конкретного тактического решения. Социалистическая конфедерация или федерация в настоящее время в перспективе двух ближайших десятилетий едва ли возможна как на западе, так и на востоке от Белоруссии и Украины. Освободительное движение России и Польши в настоящее время не является общественным движением. Не является оно и общественной тенденцией. Нельзя его полноправно назвать даже умственным движением отдельных прослоек, ибо ума в нём не так уж много, а перспектив превращения в тенденцию отдельных классов ещё меньше, чем ума.
Белоруссия versus Украина
(зарисовка в гегелевском стиле)
Абстрактному решению русского вопроса противостоит его конкретное решение, которое находит свою опору не в восточном взгляде поляка и не в западном взгляде великоросса, а во взгляде белоруса на украинца и украинца на белоруса. Когда в чреве СССР формировались основы современной белорусской промышленности, на Украине завершалось формирование теоретической нации. Украина была последней теоретической нацией Европы, которая формировалась под воздействием Великого Октября, подобно тому как немецкая теоретическая нация формировалась под воздействием Великой Французской Революции. Как бы ни сильна была украинская промышленность и белорусский теоретический коммунизм, история прекратила их воспроизводство и приняла в своё тело Украину как теоретическую нацию, а Белоруссию как нацию практическую. В нашу эпоху реальной абсолютизации общественного разделения труда это значит, что белорусы поражены в способности мышления, а украинцы - в способности действия. Практичность майдана в общем совпадает с теоретичностью белорусского коммунизма. Подобно тому, как белорусский государственный рассудок держится в теоретической пустоте, в практической пустоте держится и украинский теоретический коммунизм. И то, и другое в настоящее время предстаёт как дело отдельных лиц, которое, как они сами рассчитывают, будет небезразлично следующим поколениям. Между тем, запустить эту небезразличность не может сам по себе ни украинский коммунизм, ни белорусская промышленность. Между ними нет действительного отношения, лишь в общем отношении к своей основе времён социализма они находят свою взаимность: основательность украинского теоретического коммунизма приравнивается к основательности белорусской промышленности, а её устойчивость к его устойчивости. Подобно тому, как немецкая классическая философия стала отражением французской революции, украинский коммунизм стал отражением белорусской промышленности. Это поднепровское отражение происходит из общих условий остановки преодоления товарности подобно тому, как у Рейна оно происходило из общих для Германии и Франции потребностей буржуазной революции. Почему Белоруссия, покончившая с преодолением товарности, не состоялась как теоретическая нация? Потому, что было сохранено его материальное наследие - промышленность. Почему Украина, покончившая с преодолением товарности, состоялась как теоретическая нация? Потому, что не было сохранено его материальное наследие - промышленность. Белорусы сделали историческую ставку на сохранение материи без идеи, украинцы на сохранение идеи без материи. Белорусское освободительное движение надеется, что промышленность в будущем поддержит теоретическое мышление, украинское - что теоретическое мышление создаст промышленность. Белорусская ставка приземлённее, тогда как украинская ставка гораздо выше. На белорусские надежды история пока что действует более разрушительно, потому что промышленность не может быть сферой, выживанием которой заняты отдельные лица, тогда честь своей теоретической нации может спасти и один человек. Этапы деградации тесно связанной с мировой экономикой белорусской промышленности никак не отражались на украинском теоретическом коммунизме, который с мировой экономикой связан через длинную цепь опосредствований одних факторов другими.
Искусство любого теоретического коммунизма в наше время состоит в том, чтобы до известной меры, обеспечивающей свое воспроизведение идти в противотакт экономическим тенденциям, толкающим к деградации.
Искусство находиться в противотакте с ближайшими условиями своей жизнедеятельности не имеет ничего общего с тем, что демонстрирует Россия как теоретическая нация. В то время как Польша избавлялась от иллюзий по отношению к коммунизму, Россия активно их приобретала. Пока Семек штудировал работы Фихте, чтобы понять логическое содержание преодоления субъективного идеализма в ленинизме, в России усиливался рык позитивистов. Что характерно, травля Семека так и не приняла такого настойчивого характера, как травля Ильенкова, хотя в обеих случаях можно говорить лишь о жёсткой борьбе, а не об организованной и хорошо продуманной травле. Польские позитивисты, в большинстве не имевшие даже ясного представления о ленинизме, нашли для себя достаточным объявить Семека «поднеметчиком» и натянуто шутить о гегельянщине, следы которой теряются в кабинетах Stasi[7]. Противники Ильенкова были немного более образованными позитивистами - даже позитивизм они поднимали на знамя после «принципиальной ленинской критики», заключавшейся в шулерской модификации терминов. Поэтому противники Ильенкова очень легко отождествили его линию с ленинской и со всей ответственностью отнеслись к травле того, кто подорвал их монополию на позитивистскую трактовку ленинизма тем, что показал действующий ленинизм. В этом смысле мы видим некую противоположность России и Польши, которая привела к тому, что если польское освободительное движение в 2014 году было в лице своих крупнейших фракций как никогда далеко от любых патриотических иллюзий, то Россию патриотические иллюзии оставили в 2014 году без организованного освободительного движения. Под организованностью в данном случае понимается наличие небольших сообществ (хотя бы в несколько десятков человек каждое), которые стремились бы отделить свои иллюзии о создавшемся положении от действительности, ибо без этого успешной практики не бывает, также как истины не бывает без познающего субъекта. А без таких сообществ очень печально выглядят перспективы не одной только России.
<...>
Den Kommunisten ist ferner vorgeworfen worden, sie wollten das Vaterland, die Nationalitдt abschaffen. Die Arbeiter haben kein Vaterland. Man kann ihnen nicht nehmen, was sie nicht haben. Indem das Proletariat zunдchst sich die politische Herrschaft erobern, sich zur nationalen Klasse erheben, sich selbst als Nation konstituieren muЯ, ist es selbst noch national, wenn auch keineswegs im Sinne der Bourgeoisie.
(Karl Marx und Friedrich Engels, Manifest der Kommunistischen Partei, http://www.mlwerke.de/me/me04/me04_459.htm).
(Ф. Энгельс. Доктрина национальности в применении к Польше.)
Obgleich nicht dem Inhalt, ist der Form nach der Kampf des Proletariats gegen die Bourgeoisie zunächst ein nationaler. Das Proletariat eines jeden Landes muß natürlich zuerst mit seiner eigenen Bourgeoisie fertig werden. ↩︎
Аналогично пословицам про татар в лексиконе великороссов. ↩︎
Поэтому, когда люди говорят, что требовать восстановления Польши значит взывать к принципу национальностей, то они этим только доказывают, что не знают, о чем говорят, потому что восстановление Польши означает восстановление государства, состоящего, по крайней мере, из четырёх различных национальностей. ↩︎
см. Ленин и Украина. ↩︎
Возможно остатком национальной формы будет национальный язык теоретической литературы. ↩︎
См. Александр Кратковский, Рождение новой Украины, журнал LEF. ↩︎
Ministerium fьr Staatsichereit - Министерство государственной уверенности - многопрофильный официальный орган Немецкой Демократической Республики. ↩︎