Нравственное значение октябрьской революции. Часть 3

2015-11-14 Мих. Лифшиц (Михаил Лифшиц)

Собрание сочинений в трех томах. Том III. Москва, "Изобразительное искусство",1988, С.230 - 258.

Видимо, существуют такие стороны классовой борьбы, которые сами по себе выдвигают на первый план вопрос нравственный. Человеческие свойства имеют в последнем счете историческое происхождение, но, раз возникнув, они становятся фактором жизни и оказывают свое влияние на ход истории. Именно после революции разница между людьми, отбор и его общественные формы приобретают самое большое значение. Ссылаться на козни помещиков и капиталистов часто уже нельзя. Начинается громадный, насыщенный глубокими противоречиями период практического анализа собственных сил, размежевания внутреннего, столкновения различных потоков, идущих из глубин на поверхность. "Познай самого себя"- говорит победителю история.

Поскольку приспособление к новому строю становится выгодным с материальной точки зрения и удобным для удовлетворения своего ущемленного самолюбия за счет других, для борьбы за престиж, возникает резко проведенная Лениным разграничительная черта между идейным коммунистом и бунтарем-обывателем, достаточно активным, чтобы участвовать в общественной перестройке, но неспособным к моральному "сплочению, легко сворачивающим на свою особую дорожку, карьеристом, хищником и демагогом, эксплуатирующим революционную обстановку в свою пользу. Словом, возникает вопрос о мнимых друзьях народа, и это тоже не частный, а большой общественный вопрос, имеющий свое историческое содержание и свой, в конце концов, классовый контур.

"Всякий знает,- говорил Ленин,- что в числе "друзей" большевизма, с тех пор, как мы победили, много врагов. К нам часто примазываются элементы совершенно ненадежные, жульнические, которые политически колеблются, продают, предают и изменяют. И мы это хорошо знаем, и это нас не меняет. Это исторически неизбежно. Когда меньшевики нас укоряют, что среди советских служащих масса примазавшихся, нечестных, даже в общегражданском смысле, элементов, мы говорим им: откуда же нам взять лучших, как сделать нам, чтобы лучшие люди сразу в нас поверили. Революции, которая бы сразу могла победить и убедить, сразу заставить поверить в себя, такой революции нет" (37, 227-228).

Как видно из всей деятельности Ленина, он страстно искал возможность привлечь к управлению обществом лучшие элементы, имеющиеся в нем. Эти элементы он перечислил в своей последней статье: "Передовые рабочие, во-первых, и, во-вторых, элементы действительно просвещенные, за которых можно ручаться, что они ни слова не возьмут на веру, ни слова не скажут против совести" (45, 391). Не раз высказывал Ленин также свое недоверие к "худшим элементам из интеллигенции", которые пользовались колебаниями тех, кто не сразу поверил в революцию, чтобы занять важные места в советских учреждениях. Обывателя, похожего на бурсака Помяловского, Ленин узнавал безошибочно даже там, где обыватель чувствовал себя бунтарем и отрицателем старого, выдавая свои разрушительные фантазии за новую революционную культуру.

Часто является у Ленина и другая мысль великой глубины, развивающая в самых практических оттенках некоторые общие идеи Маркса и Энгельса. Старое классовое общество имело две стороны - лицевую, позитивную, и оборотную, отрицательную. Законы его существования выступают в виде системы рациональных норм, абстрактных истин права и нравственности, но под этой внешней корой кипит стихия частных интересов, хаотическая борьба сил, не знающая пощады. Всякая мелкая собственность восстает против более крупной и становится, в свою очередь, консервативным оплотом порядка по отношению к "империализму голодранцев", как называли в эпоху первой мировой войны великодержавные претензии нищей Италии. В общем, "анархия- мать порядка", но порядка, основанного на борьбе всех против всех.

Вот почему не всякое отрицание старого имеет социалистическое содержание. Бунт и революция - не одно и то же. Более ста лет назад в связи с критикой "философии бунта" одного из основателей анархизма Маркс и Энгельс перевели эту разницу понятий на язык действительной жизни. Бывает такое отрицание, которое может только усилить известный порядок вещей путем обновления его свежими силами в лице бунтарей, выскочек и анархистов, которым революция может сказать словами поэта - "ты для себя лишь хочешь воли".

Хотя дьявол является отрицанием божества, отвергает его благие предначертания и официальные добродетели, он в конце концов необходим божественному закону. Мало того - в опасный час он становится его последним прибежищем. Только сам черт может еще спасти католическую церковь, сказал один из участников Констанцского собора. И Маркс приводит это изречение в связи с цезаризмом Луи Бонапарта, сумевшего ради классовых интересов буржуазии опереться на деклассированные элементы, подонки общества, солдатчину и все агрессивные, темные инстинкты мелкого собственника, подобно тому как это впоследствии сделал Гитлер, как это делали и другие фюреры. "Только воровство может еще спасти собственность, клятвопреступление - религию, незаконнорожденность - семью, беспорядок - порядок!" [6].

Тайную внутреннюю связь частной собственности и преступления, рациональных норм старого общества и его иррациональной стихии Ленин выразил в своих известных формулах, рассчитанных на понимание широкой массы людей: "Богатые и жулики, это - две стороны одной медали, это - два главные разряда паразитов, вскормленных капитализмом, это - главные враги социализма". "Те и другие, первые и последние - родные братья, дети капитализма, сынки барского и буржуазного общества, общества, в котором кучка грабила народ и издевалась над народом,- общества, в котором нужда и нищета выбрасывала тысячи и тысячи на путь хулиганства, продажности, жульничества, забвения человеческого образа" (35, 201, 200).

За этими простыми словами - громадный перелом, меняющий всю систему равновесия, все отношения нравственной жизни общества. В течение веков сложилось прочно вошедшее в быт убеждение, согласно которому подъем угнетенных классов снизу грозит обрушить своды, возведенные всей предшествующей историей культуры. Сами защитники народных интересов выступали больше под знаком "идеи отрицания", как писал Белинский, и это было оправдано. Еще Лафарг назвал истину, добро и красоту великими проститутками. В зеркале всей общественной идеологии, включая сюда и художественную литературу, восставшие титаны были богоборцы, дети Земли, призванные взорвать светский порядок олимпийской цивилизации.

Теперь роли меняются. Старый мир богатства и угнетения вышел из полосы света, и его господствующая идеология погрузилась в хаос иррациональных представлений. Важные места заняли в ней идеи, принадлежавшие раньше анархизму. Ленин видел это уже в первые годы Октябрьской революции, хотя в те времена было еще не ясно, что это явление со всеми его превращениями, и крайне-левыми, и крайне-правыми, со всеми свойственными ему взрывами социальной демагогии может окрасить собой целую эпоху.

В наши дни отрицать присутствие бунтарского элемента в самых реакционных идеологиях невозможно. Эти духовные сдвиги отвечают реальным изменениям исторической обстановки. Капитализму империалистическому с его новой казенщиной сопутствует в качестве ее оборотной стороны не простая игра частных интересов, а роковая борьба за место под солнцем, слегка прикрытая нравственным лицемерием, но далеко ушедшая от старины "нормального" капитализма прошлого века.

Так далеко тянутся нити, которые нужно отделить друг от друга, распутав сложный клубок человеческих отношений на пороге возникающего мира. Революционное отрицание старой организации жизни должно перейти в отрицание старой дезорганизации. Это обязательное условие. Социализм отвергает классовую мораль буржуазного строя, но он не может победить без укрощения еще более опасного врага - присущего старому обществу аморализма, освобожденного от всяких норм. Задача, ясно очерченная Лениным, состояла в том, чтобы оградить здоровое ядро революции масс от всяких карикатур на общественные преобразования, от элементов распада прежнего общества, голого, "зряшного" отрицания с его атмосферой насилия, агрессивности, хамства, выдаваемых часто за что-то неподкупно революционное, с его возвращением к идеалу мертвого покоя в духе бюрократической утопии одного из учеников Хулио Хуренито, Карла Шмидта, или в духе известного нам "бравого нового мира". Долой бога, но долой и дьявола!

С этой точки зрения понятна также борьба Ленина за создание жизненной обстановки, в которой народные массы могли бы усвоить "вполне и настоящим образом" лучшие, классически развитые формы культуры вместо продуктов разложения этой культуры, сеющих только анархический бунт против нее. Устами Ленина Октябрьская революция объявила себя не восстанием разрушительных сил против человеческого образа жизни, созданного веками, а прочным оплотом истины, добра и красоты.

Нет ничего удивительного в том, что этот поворот революции к положительным ценностям человеческого мира, освобожденным от лицемерия и дряблости притоком нового народного содержания, это необходимое даже для простого сохранения жизни на Земле революционное отрицание отрицания навлекло на Ленина упреки в консерватизме. Еще в 1918 году эсер Камков кричал, что Ленин повернул назад - сегодня он говорит "не укради", а завтра скажет "не прелюбы сотвори" (см.: 45, 126). Борьба политическая удивительным образом сочетала в одном общественном потоке самые радикальные фразы мелкобуржуазной революционности и всякого рода отрицательные действия анархистов и полуанархистов с грубой стихией мошенничества, спекуляции и простого разбоя.

Тут поднял голову "некий маленький чумазый, число ему миллион" (36, 264). Этот новый паразит быстро приспособился к условиям жизни, и его защитная окраска, отвечавшая цвету революционного знамени, хорошо помогала ему в борьбе за существование. "У богатого взял, а до других мне дела нет" (36, 256). "Нас все время угнетали, нас давили все время - ну, как же нам не воспользоваться ныне столь удобным моментом" (36, 235). Таковы были плебейские формулы бунтаря-обывателя, втайне стремившегося стать наследником Октябрьской революции. Среди этого "миллиона" были, конечно, люди, далекие от сознания общественной природы своей активности. Они могли искренне чувствовать себя Маратами пролетарской революции. Но от их фанатических революционных жестов, так же как от всякой лишней, бесцельной ломки, тянулась нить к чему-то худшему - простому хулиганству, ради того чтобы показать свою независимость, и далее - к политическому авантюризму, насыщенному желанием командовать другими людьми, дорваться до личного произвола. За всем этим стояла опасность еще большего масштаба - растущие во всем мире новые формы буржуазного самовластия, окрашенного социальной демагогией. Ибо, по словам Ленина, "из каждого мелкого хозяйчика, из каждого алчного хапателя растет новый Корнилов" (36, 235).

В психологии этого микроскопического претендента на личное возвышение была заложена и возможность насилия, якобы революционного, над массой трудящихся, насилия, обращенного против своих. "Надо избегать всего, - говорил Ленин, - что могло бы поощрить на практике отдельные злоупотребления. К нам присосались кое-где карьеристы, авантюристы, которые назвались коммунистами и надувают нас, которые полезли к нам потому, что коммунисты теперь у власти, потому, что более честные "служилые" элементы не пошли к нам работать вследствие своих отсталых идей, а у карьеристов нет никаких идей, нет никакой честности. Эти люди, которые стремятся только выслужиться, пускают на местах в ход принуждение и думают, что это хорошо. А на деле это приводит иногда к тому, что крестьяне говорят: "Да здравствует Советская власть, но долой коммунию!" (т. е. коммунизм). Такие случаи не выдуманы, а взяты из живой жизни, из сообщений товарищей с мест. Мы не должны забывать того, какой гигантский вред приносит всякая неумеренность, всякая скоропалительность и торопливость" (38, 199).

Эта неумеренность, излишнее усердие за чужой счет, чтобы выдвинуться и показать себя, преувеличение государственной целесообразности и пользы, ведущее к обратному результату, вера в приказ вместо органической работы над товарищеским сплочением масс в труде и управлении государством, - все это связано, в глазах Ленина, с бюрократическим извращением Советской власти. Но откуда растет бюрократизм в революционной обстановке? Это Gegenstuck крестьянства, пишет Ленин в плане брошюры о продовольственном налоге (43, 384), то есть подобие мелкого хозяина и вместе с тем дополняющая его противоположная крайность. Это надстройка над множеством мелких и одинаковых центробежных сил, попытка создать объединение самым легким, административно-казенным путем вместо действительного единства воли трудящегося большинства. Бюрократизм - лестница для подъема тех социальных сил, которым нет и не может быть нормального выхода на почве советской демократии.

Анализ этой опасности в речах и произведениях Ленина останется навсегда образцом глубокой марксистской диалектики. Мы только в начале понимания тех философских и социологических оттенков мысли, которые вкладывал Ленин в свои выступления, вызванные всегда острой практической необходимостью. Эта практическая оболочка часто пугает своей простотой слабую мысль, умеющую ценить только дешевые побрякушки профессорской науки. Между тем после Герцена и Достоевского именно Ленин, и притом в явлениях громадного масштаба, раскрыл удивительные изломы психологии взбесившегося обывателя, больного манией величия ничтожного Фомы Опискина и вообще маленького чумазого, имя ему миллион.

Но указав на то, что Октябрьская революция имеет своего опаснейшего врага, очень похожего на дьявола in persona, Ленин должен был также указать верный путь к победе над этим злом.

Любое богатство, любые успехи науки и техники и все, что может отсюда произойти - телевизоры, холодильники, автомобили, сияние рекламы и лучшая организация обслуживания, ничто не спасет человечество от страшных бедствий, от неожиданных падений в море крови и грязи, если люди не сумеют устроить свои внутренние, общественные дела, то есть заменить казенную дисциплину старого мира товарищеским сплочением всех трудящихся, открыть дорогу скрытой энергии миллионных масс. На вершине личного благополучия, среди временного сытого счастья каждое избранное меньшинство подстерегает жестокий вопрос - прочно ли это благополучие, и покоится ли оно на справедливой основе? Не имея желания впасть в библейский тон, мы все же можем сказать о тех, кто слепо гордится своим копеечным раем, словами одного из героев Достоевского: "О, им суждены страшные муки, прежде чем достигнут царствия божия".

Ленин был сторонником материалистической философии и в царство божие не верил. Его анализ нашей эпохи исходит из реальных экономических отношений. Но он хорошо понимал, что общественная драма совершается не по ту сторону добра и зла, как думал Ницше. Нет, нравственный узел, связывающий между собой исторические явления, существует - за все нужно платить. Последнее относится, конечно, не только к старому миру. Во время революции тоже делают глупости - эти слова Фридриха Энгельса Ленин любил повторять. Делают и преступления. Но там, где зло совершается во имя реакционных целей,- это неизбежный след их содержания. Там же, где струя радикально-злого примешена историей к потоку революционного творчества, как это бывало и прежде во всех больших общественных движениях, ход вещей не остановится, пока не произведет своего неизбежного размежевания.

"Восходящей силе все помогает,- писал Герцен,- преступления и добродетели; она одна может пройти по крови, не замаравшись, и сказать свирепым бойцам: "Я вас не знаю, - вы мне работали, но ведь вы работали не для меня" (16, 130).

Противники Октябрьской революции отказывают ей в "метафизической глубине". Они сводят ее духовное содержание к идеям пользы, техники и силы. Но это может быть справедливо только по отношению к мнимым друзьям революции и людям, лишенным школы революционной теории, способным заблуждаться и понимать ее более по-ницшеански, чем по-марксистски. Будущий историк общественного сознания покажет, какую отрицательную роль играло после Октября наметившееся еще в эпоху первой русской революции смешение большевизма с "боевизмом". Все известные нам формы преувеличения целесообразности и насилия по своему историческому месту относятся больше к современному типу буржуазной идеологии с ее культом дьявола, чем к нравственному миру Октябрьской революции. Это голос "маленького чумазого", которому никогда не бывает тепло, пока другому не холодно.

В период взятия власти Советами Октябрьская революция была наименее кровавой из всех, но вооруженное сопротивление реакционных сил, выстрелы террористов вызвали взаимное ожесточение и красный террор. Народное правительство России сделало попытку осуществить переход к новым общественным отношениям постепенно, без особой ломки. Однако противная сторона пустила в ход все, чтобы, по словам Ленина, "толкнуть нас на самое крайнее проявление отчаянной борьбы" (44, 202). Возможно сбылось то, что предсказывали Герцен, Чернышевский, Лавров еще в XIX веке, предупреждая, что время не терпит и лучше имущим классам уплатить свой вековой социальный долг без задержки. Большую роль сыграли также последствия затянувшейся войны. В таком глубоком кризисе, который переживала страна, варварские методы борьбы с варварством были неизбежны - или белый террор, или красный.

Спор о насилии - одна из обычных тем современной общественной мысли. В открытом насилии не нуждаются классовые силы, господство которых достаточно прочно и без него, ибо это господство опирается на экономическую власть, разобщение нации, привычку к подчинению традиционному порядку вещей и другие подобные факторы. Но спокойствие силы не дает сильному никакого морального права гордиться своим миролюбием, тем более что при первой необходимости он показывает зубы. Поэтому пропаганда буржуазного либерализма есть лицемерие, в лучшем случае - это наивность. Насилие само по себе отвратительно, однако решимость применить оружие в правом деле - признак мужества.

"Есть ли разница между убийством с целью грабежа и убийством насильника?"-спрашивал Ленин. И действительно, чем можно ответить на этот вопрос, требующий прямого выбора? Идеей мирного непротивления злу? Но даже сторонники этой теории завели у себя танки и самолеты, как только создали свое государство. Идеалом чистой науки? Но за последние десятилетия наука так запуталась в делах мира сего, что ею злоупотребляют не меньше, чем любой революционной идеей. Стоять же воплощенной укоризной над своей эпохой, придумывая для нее устрашающие определения, вроде "эпохи дезагрегации", "эпохи отчуждения", "эпохи страха",- это вообще не выход для серьезной мысли, это нравственная поза, не более.

При известных обстоятельствах насилие есть неизбежная, хотя и тяжкая необходимость. Но только с обывательской точки зрения суть революции заключается в насилии. На деле это лишь одна из ее сторон, и далеко не главная. Вот мысль, которую Ленин настойчиво стремился утвердить в сознании коммунистов, своих сторонников, еще в те времена, когда вокруг бушевало пламя гражданской войны.

Можно ли обойтись без насилия? Такой путь есть. Он состоит в осуществлении на деле товарищеской дисциплины трудящихся масс вместо казенного подавления их самодеятельности, присущего старому обществу и вызывающего ответную реакцию безразличия, злобы, взаимного ожесточения. Исторически рабочий класс, по выражению Ленина, является классом-объединителем. Такова его общественная роль по отношению к громадному большинству населения, состоящему из различных социальных типов мелкого самостоятельного хозяина или зависимого от других "маленького человека" вообще.

Что нужно делать для того, чтобы такое объединение, поднятое на громадную высоту великим порывом Октябрьской революции, превратило общество в сплоченную силу, а не распалось на отдельные части, знающие только свое и озлобленные против других частей и против самого общества? К этому сводится главное содержание известного выступления Ленина на съезде союзов молодежи. "Воспитание коммунистической молодежи должно состоять не в том, что ей подносят всякие усладительные речи и правила о нравственности. Не в этом состоит воспитание". Воспитывать может только живое участие в общем деле, активной самоорганизации всех трудящихся против паразитов, эгоистов и мелких собственников.

Ленин не устает повторять эти простые слова широкой массовой политики, отражающие великий поворот неистраченной общественной энергии в сторону коммунистического товарищества и действительно всеобщего просвещения. Коммунист - слово латинское, оно происходит от слова "общий". Быть коммунистом - значит поднимать активные силы народа, объединять их, создавать сплочение, единодушие, добровольную организацию. Старая абстрактная мораль не оправдала себя - "для коммуниста нравственность вся в этой сплоченной солидарной дисциплине и сознательной массовой борьбе против эксплуататоров".

Перед нами громадный исторический факт. Неприкосновенный запас прочности, созданный Октябрьским переворотом вопреки всем усилиям врагов и мнимых друзей, оправдал себя на протяжении полувека и сохраняет свое значение до сих пор. Между тем испытания неслыханные, зигзаги великой сложности. Чего только не придумала старушка-история за эти пятьдесят лет! Целые поколения сошли со сцены, и среди них люди, сохранившие свои превосходные душевные качества, и люди, утратившие их, и люди просто случайные. Но исторический исход решают массы, даже когда на поверхности это не так. И самое главное - они продолжают его решать. Что бы ни было впереди, они решат его до конца.

Гарантией прочности нового строя были основания, заложенные в Октябре 1917 года, нашедшие отклик в сердцах миллионов людей, близкие им. Это не был прогресс из общественного далека, определяющий путь отдельного человека независимо от его собственной воли. Напротив, здесь прорвался поток деятельного участия необозримой массы людей в большой политике, возникло непосредственное единство их воли с ходом событий. Глубина достигнутых результатов всегда определяется тем, насколько общая схема исторического движения окрашена близкодействием, вошла в плоть и кровь людей, ибо только конкретное имеет силу и сохраняет ее в самых удивительных превращениях.

Раз люди однажды почувствовали, что они могут быть товарищами по совместному управлению собственной жизнью, вы не вышибете этого сознания из них топором, не оттолкнете их от него любым лицемерием Оно может иногда только дремать в них или находить себе неожиданный и странный выход, но присутствие его неоспоримо. Вот в чем основной капитал Октябрьской революции, и лишь по мере того как общество, созданное этой революцией, пользовалось им, прибыль росла. В этом последнем источнике общественного подъема всё: и развитие промышленности, и успехи науки, и победа над внешним врагом, вооруженным до зубов.

На любых дистанциях и в любой обстановке, даже неслыханно сложной, сила сплочения, созданная Октябрьской революцией, продолжала действовать. Она действует даже там, где люди озлоблены и где они имеют достаточно основания для горького чувства. Многое против нее, но отрицать ее существование может только слепой. В наши дни даже служители церкви и других религиозных организаций, проповедники непротивления злу насилием, выговаривая коммунистическому миру за его недостатки, вынуждены тесниться к нему ближе и ближе.

Полвека спустя после Октябрьской революции можно сказать, что человечество не нашло другого выхода и другой нравственной силы, которая ставила бы вопрос об оправдании человеческой жизни с такой неотразимой честностью, как трезвая, лишенная всякой позы революционная нравственность Ленина. Исполнение ее декалога может быть ниже или выше, оно иногда бывает прямой насмешкой над ее истинным смыслом, как это произошло, например, в Китае. Но без подлинной реализации нравственного примера Октябрьской революции мир никогда не найдет дорогу из современного исторического чистилища - это теперь очевидно.

На Западе часто писали, что ожесточение борьбы есть специфическая черта русской истории, однако так называемый демократический социализм не избавил самые культурные страны, такие, как Австрия или Германия, от кровавых диктаторов типа Дольфуса и Гитлера, а весьма относительные успехи социалистических партий, отвергающих насилие, после 1945 года были бы невозможны без разгрома гитлеровской военной машины. Октябрьская революция со всеми ее испытаниями, со всеми ее противоречиями и со всей суровостью того пути, который пришлось пройти нашему народу, больше двинула человечество, чем гуманные речи мирных социалистов. Если на другой день после Октября не совершилась мировая революция, которую исступленно ждали массы среди гражданской войны и разрухи, то совершилась мировая реформа и это было побочным результатом неслыханных жертв, принесенных нашим народом для общего дела социализма.

Удержавшись на краю пропасти, владельцы акций, крупные собственники стали добрее, они пошли на уступки. Рабочие массы повсюду - выиграли, ибо пример революционной России был слишком опасен. Повышение уровня жизни миллионов, расширив внутренний рынок, в свою очередь отразилось на более быстром развитии производительных сил. Никто не может отрицать прогрессивных завоеваний современного капитализма, никто не может отрицать и тот несомненный факт, что имущие классы были втянуты в этот прогресс насильно, против их воли. Однако не сила играла главную роль в исторических сдвигах нашего времени. Прежде всего нельзя забывать, что в начале революционной эры материальные преимущества были на стороне реакционных классов. Советская власть казалась неизмеримо слабее своих противников, слабее в хозяйственном и военном отношении, слабее оружием и деньгами, но она далеко превосходила враждебный лагерь своим обаянием. История будто нарочно создала такое испытание, при котором моральное превосходство и материальный вес не совпадали. И Ленин, великий трезвый реальный политик, презирающий бессильные фразы отвлеченной морали, не раз подчеркивал этот факт. Летом 1919 года он сказал английскому журналисту Уильяму Гуду, что морально советская система победила уже сейчас. Доказательство - тот страх, который испытывает перед идеями Октября международная буржуазия. Приблизительно ту же мысль выразил он в беседе с американским корреспондентом Линкольном Эйром в феврале 1920 года. Говоря о военном положении, Ленин сказал, что оно, "несомненно, свидетельствует об огромной моральной силе, которой мы обладаем" (40, 155). Эта сила более важная, чем экономическое могущество и нагромождение массы военных средств. В чем она? Весной 1921 года Ленин спрашивает о том, что помогло русскому рабочему перенести выпавшие на его долю неслыханные лишения. "Никогда страна не достигала такой усталости, изношенности, как теперь. Что же давало этому классу моральные силы, чтобы пережить эти лишения? Ясно, совершенно очевидно, что откуда-нибудь он должен был брать моральные силы, чтобы преодолеть эти материальные лишения. Вопрос о моральной силе, о моральной поддержке, как вы знаете, вопрос неопределенный, все можно понимать под моральной силой и все можно туда подсунуть. Чтобы избежать этой опасности,- подсунуть что-либо неопределенное или фантастическое под это понятие моральной силы,- я себя спрашиваю, нельзя ли найти признаков точного определения того, что давало пролетариату моральную силу перенести невиданные материальные лишения, связанные с его политическим господством? Я думаю, что если так поставить вопрос, то на него найдется точный ответ". И Ленин отвечает на этот вопрос следующим образом. Рядом с революционной Россией стояли не отсталые, а передовые страны. "Моральной силой русского рабочего было то, что он знал, чувствовал, осязал помощь, поддержку в этой борьбе, которая была оказана ему пролетариатом всех передовых стран в Европе". И далее: "Опираясь на эту поддержку, наш пролетариат, слабый своей малочисленностью, измученный бедствиями и лишениями, победил, так как он силен своей моральной силой" (43, 133-135).

Еще более важно в теоретическом отношении определение моральной силы, которое Ленин дает в другой речи 1921 года. "Материально в отношении экономическом и военном мы безмерно слабы, а морально,- не понимая, конечно, эту мысль с точки зрения отвлеченной морали, а понимая ее, как соотношение реальных сил всех классов во всех государствах,- мы сильнее всех. Это испытано на деле, это доказывается не словами, а делами, это уже доказано раз, и, пожалуй, если известным образом повернется история, то это будет доказано и не раз" (44, 300). Значит, моральная сила имеет свое объективное содержание, только более всеобщее, безусловное, чем простое количество материальных средств, брошенных на чашу весов. Моральная сила есть отношение историческое, классовое, но все же величина, которая может расти, которую нужно беречь как зеницу ока, ибо ее можно растратить попусту, зря и совсем потерять. А заменить эту великую драгоценность ничем нельзя - ни богатством, ни хитростью, ни оружием. Без нее все это будет не к добру.

В оценке моральной силы столкнулись три точки зрения. Во-первых, старая сентиментально-обывательская позиция с ее абстрактным пониманием свободы и справедливости, то, что Ленин назвал "слепком с отношений товарного хозяйства". Всякого рода злоупотребления властью, безобразия и ошибки в строительстве новой жизни усиливали эту позицию психологически. С другой стороны, соблюдение формальной демократии могло бы дать сильной стороне, то есть международной буржуазии и всем противникам советского строя внутри страны, возможность организации для контрреволюционного переворота. За общими благонамеренными фразами старой морали скрывались неравное отношение сил, кровавая расправа и восстановление капитализма. Не следует забывать об этом и теперь.

Другая точка зрения состояла в полном отрицании объективного и нравственного содержания общественной жизни во имя классовой позиции пролетариата, отвергающего всякие фетиши и признающего только язык целесообразности и силы. Такой взгляд представлен, например, во время профсоюзной дискуссии Троцким, но он может иметь и другие версии, вплоть до формулы "острие против острия" современного маоизма. Несмотря на свою классовую пролетарскую внешность, эта антимораль принадлежит дьяволу in persona старой буржуазной идеологии, а не марксизму.

Третья точка зрения, выражающая основную линию Октябрьской революции, исходит из всеобщего отношения классов во всем мире. "Как вы могли,- пишет Ленин Г. Мясникову 5 августа 1921 года,- с общеклассовой оценки, т. е. с точки зрения оценки отношений между всеми классами, скатиться до оценки сентиментально обывательской? Это для меня загадка" (44, 80). Кто хорошо помнит "Что делать?" Ленина, тому не покажется новой такая постановка вопроса. Ибо для Ленина класс - не эгоистическая общественная группа, способная видеть себя только в зеркале своих интересов. Область истинно классового сознания есть всегда связь всеобщего, отражение классовых сил и отношений во всем обществе. В письме к Мясникову речь идет о практической стороне этой общеклассовой оценки. В "Что делать?" Ленин рассматривал вопрос главным образом под углом зрения теоретического сознания рабочего класса, научного социализма. Но в обоих случаях исходный пункт один и тот же.

Таким образом, существует содержание моральной силы. Оно измеряется отношением данного класса к общественному целому. И так как оно объективно, его нельзя изменить простым напряжением воли заинтересованных общественных сил, при помощи насилия, хитрости или денег. С другой стороны, моральная сила может быть реализована в деятельном сплочении большинства против паразитов, и тогда взаимная поддержка, братское чувство делает чудеса, или же она может существовать только идеально, то есть как простая возможность. Для человеческой воли здесь открывается обширное поле деятельности. Лишь бы эта воля не вступала в безнадежный конфликт с исторической моральной силой, не нарушала условия, при которых эта сила может быть реализована в действительном объединении и братском подъеме людей, не вызывала своими действиями обратных результатов.

Чудес в истории не бывает, но в ней бывают великие повороты, иногда неожиданные и настолько богатые историческим содержанием, что они могут казаться настоящим чудом. Невыносимость мировой казармы создала в наши дни громадную массовую силу, пугающую обывателя и действительно чреватую большими бедами, если она не получит свободного выхода. Но эта сила является также великой надеждой человечества. Она способна порвать кровавую сеть международных несправедливостей, поднять людей над уровнем их борьбы за преимущества, карьеру, существование, сплотить их в большинстве, несмотря на все различия, единой волей к светлой деятельности. Это возможно. Хотите видеть пример такого чуда? Взгляните на Октябрьскую революцию.

1967

Здесь и далее в томе цитаты из произведений Ленина даются по изд.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. (сначала указывается том, затем страницы).
Goodman P. Growing up absurd. Problems of. youth in the organized system. N. Y., 1960, p. 231.
Heinemann F. Die Philosophic im XX Jahrhundert. 2. Aufl., Stuttgart, 1963, S. 451.
Ranch G. Geschichte des bolschevistischen Russland, S. 581.
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 15, с. 532.

6.Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 8, с. 214.