Я творю мир (философско-педагогическое эссе) ч.1

2015-11-08 Валерий Суханов

«Собственно, почему мы читаем эссе? Многие - ради поучения; но немало и тех, кого в эссе притягивает что-то совсем иное... Форма эссе до сих пор все еще не прошла путь обретения самостоятельности, который давно пробежала его сестра, поэзия: путь развития, началом которого было ее примитивное, недифференцированное единство с наукой, моралью и искусством. Но это начало было столь мощным, столь величественным, что позднейшее развитие никогда по-настоящему не достигало его уровня и смогло лишь в лучшем случае пару раз к нему приблизиться. Разумеется, я имею в виду Платона, величайшего эссеиста, какой когда-либо жил и писал, который все получал непосредственно от разыгрывающейся перед ним жизни, не нуждаясь ни в каком посредствующем медиуме. Который смог сомкнуть с живой жизнью свои вопросы - самые глубокие из всех когда-либо поставленных. Величайший мастер эссеистской формы был также самым счастливым из всех творцов: в непосредственной близости к нему жил человек, чья сущность и судьба явились для этой формы парадигматическими сущностью и судьбой. Наверно, такая парадигматичность проявилась бы и в самых сухих записках о нем, а не только благодаря своему чудесному художественному выражению: настолько сильным является тут согласие этой жизни и этой формы. Как бы то ни было, Платон повстречал Сократа и был вправе использовать его судьбу в качестве рычага для своих вопросов к жизни о судьбе. Ведь жизнь Сократа является типичной для формы эссе - типичной в такой высокой мере, какой никакая другая жизнь не является для любого из поэтических жанров... Сократ всегда жил [в огне] последних вопросов, всякая иная жизненная действительность была для него столь же мало жизненно важной, как и его вопросы - для обыкновенных людей. Понятия, в которые он вогнал всю жизнь целиком, он переживал с самой непосредственной витальной энергией. Все прочее было для него подобием той единственно истинной действительности, годным лишь в качестве средства выражения таких переживаний. Глубочайшая, сокровеннейшая тоска звучит в этой жизни, исполненной самых яростных битв»

Георг Лукач «О сущности и форме эссе»

Предисловие

Когда в декабре 2011 года на заседании семинара по философским основам педагогики в СГА выступил Г.В. Лобастов, его выступление было сверхнеожиданным. Геннадий Васильевич рассказывал о педагогическом эксперименте, который он проводил в РГГУ и в МИЭТе. Суть его была вкратце в следующем. Студентам предлагалось «все снять с себя» и остаться в чистом поле своей души. Нет ничего - только твоя творческая способность. При этом студенты должны были строго соответствовать трем пунктам эксперимента. Первое. Ты должен писать. Второе. Ты занимаешь позицию Абсолюта, Бога, т.е. можешь творить (писать) абсолютно все. Не можешь только одной вещи - не писать. Третье. То, что ты сотворил и есть ты сам.

Сказано предельно лаконично и предельно ново, даже для старожилов общества «Диалектика и культура». Именно этот старожил - С.Н. Мареев - зав. кафедрой философии СГА - и оппонировал Г.В. Лобастову после доклада. Сергей Николаевич не был согласен ни с одним пунктом высказанного и с позиции всей философской классики пытался расшатать сам фундамент эксперимента, имеющего явно фихтеанское содержание. Но докладчик не сдавался. Вообщем, завязался диспут. Остальные, в том числе и я, молчали. Действительно, слишком лаконично и слишком ново. Но когда семинар закончился, некоторые товарищи поняли, что нам есть что сказать друг другу по заданной теме, есть желание обсудить ее со всех сторон, в свободной беседе вне стен вуза. И мы зашли в соседнее кафе. К сожалению, сам Г.В. Лобастов пойти с нами не мог, но может оно и к лучшему - нам самим нужно было понять, зачем так кардинально менять систему обучения и почему именно Фихте. Сидя в кафе, мы с удивлением обнаружили, что среди нас нет ни одного профессионального философа: четыре «технаря» - Г.В. Бородастов, В.А. Лазуткин, К.В. Сорвин, В.Н. Суханов и один экономист - Н.К. Попадюк. Действительно, почему технарям, пришедшим в философию, интересна философия, новое в ней, а профессионалам нет? Конечно, здесь собрались необычные технари...

«Валера, - обратился ко мне Кирилл Сорвин, - а ты на каком самолете хотел бы лететь, на котором пилот был бы обучен по всем классическим правилам или на том, где пилота обучили по эксперименту?» Ну что тут было ответить? Сразу я и не нашел, что сказать, но задумался. Лишь когда ехал домой из Москвы в Зеленоград, то в памяти всплыла недавняя авария в небе Европы, при которой столкнулись два самолета, отказала техника, а пилоты, привыкшие ей доверять и ни о чем не думать, растерялись. Погибли люди. Это, конечно, случай крайний, предельный. Но то, что в наших школах души детей гибнут миллионами и никто (!) это трагедией не считает, разве это не предел?! Разве это не граница, за которой только одно - смерть человечества?! Потому и предлагается в эксперименте «снять с себя все», снять эти калечащие робы абсолютов, с детства одеваемые на малышей и лишающие главной способности - самим творить этот мир.

Так или примерно так рассуждал я, когда ехал домой, и поклялся себе отдать все силы по внедрению эксперимента в жизнь. Первым человеком, к которому я пошел, был мой товарищ по спорту, детский тренер. Он, выслушав все, занял позицию, близкую к позиции С.Н. Мареева. «Нет, объяснять надо», - сказал, как отрезал, мой друг. Потом я неожиданно встретил женщину, с которой не виделись двадцать лет. В начале 90-х она работала в школе учительницей младших классов, а я там был тренером по баскетболу. Сейчас она доросла до учительницы рисования и очень любит свой предмет и постоянно растет в нем. Я был очень рад нашей встрече, тем более, что рост в предмете «изобразительное искусство» ощутил на себе. У нас закрутился бурный роман, и моя возлюбленная тут же потащила меня в Третьяковскую галерею на выставку Марка Шагала, хотя если честно, кроме «Обнаженной над Витебском» там и глаз положить было не на что. Но, так или иначе, проснулось давно утраченное желание стоять у одной картины подолгу. Раньше я всегда так выставки посещал. Одна, максимум две картины. Я действительно был благодарен своей пассии, поскольку сразу замыслил и написал статью об образном мышлении, теперь в Третьяковку и Пушкинский ездил сам, в любое свободное время...Можно сказать, у нас была идиллия. По утрам вместо «кофе в постель» мы разглядывали репродукции Серова, Кончаловского. Все бы хорошо, но Инга (так звали женщину) была учительницей, и я не мог не сказать об эксперименте. Момент, на мой взгляд, был выбран весьма удачно - мы сидели у меня дома на кухне, и ее взгляд упал на кувшин в шкафу. «Валерка, подари мне этот кувшин, у него такая классическая форма! Буду ставить его детям для первого знакомства с классикой». Я понял, что счастливая учительница готова к разговору о детях, спросил: «Инга, а ты сразу даешь рисовать кувшин?». «Да». «А ты никогда не пробовала положить перед ребятами чистый лист бумаги и сказать - рисуйте что хотите, сотворите свой мир, в котором вы хотите жить». «Валера, да это же будут каляки-маляки». «Ну и пусть». «Есть определенный уровень, - здесь у Инги уже прорезалась жесткая интонация училки, - вот его-то я и держу, а дети должны до него дорасти». «Но должен же существовать какой-то допуск свободы, а потом живопись - это же творчество», - как мог, отбивался я. Но спор наш закончился ничем, кувшин я конечно Инге подарил, но с ней самой вскоре расстался. И опять почувствовал вакуум вокруг себя.

В течение четырех лет я выступал с докладами об этом эксперименте, естественным было и обращение к самой философии Фихте, но, так или иначе, - везде на меня смотрели как на марсианина. Последний раз я выступил на эту тему на конференции памяти А.Н. Потемкина, в г. Ростов-на-Дону 17 сентября 2015 года. За лето я основательно подготовился к докладу, хотя о конференции узнал за три дня до ее начала. Сама же тема была проработана мною в генезисе - от древнегреческих богов до Фихте. Я понял, почему философия эллинизма заканчивается скептицизмом, понял, почему древнегреческая религия и философия и философия эллинизма являются предтечей христианства, а вовсе не иудаизм, штудируя «Философию религии» Г.В.Ф. Гегеля и «Очерки из истории классической философии» К.В. Сорвина. Понял, почему в парадигме именно христианского мировоззрения был отработан предел противоположный скептицизму в лице Фихте.

Перед докладом я очень волновался, поскольку выступать надо было «прямо с трапа самолета», т.к. в последний момент конференцию перенесли на день раньше, и мы попадали на заседание ко второй половине дня. Когда вышел к аудитории, то волнение куда-то улетучилось, и я увидел перед собой пятьдесят пар горящих молодых глаз. Да, такое нечасто встретишь в наше время. Конечно, я понимал, что это два потока философского факультета, которых сняли с занятий, плюс аспиранты. Но пятьдесят все-таки пришли. И глаза горят, хотя моей заслуги здесь было мало - передо мной выступал Г.В. Лобастов. А ведь когда зашли в послеобеденную аудиторию, то лица у студентов были скучающие, унылые. Наверное, Геннадию Васильевичу было еще труднее, чем мне, - он выступал первым...

Когда меня объявили, я понял, что забыл все слова и пошел к дальнему столу за президиумом, где оставил свои тезисы, кое-как перелез через провода (там был телемост с Москвой), надо сказать, что эти провода я не заметил и зацепил ногой, зайдя первый раз в аудиторию. Сейчас же я старательно перелазил и благодарил их, поскольку пауза между выступлениями была необходима. Мне даже вспомнился конкурс Чайковского в Малом зале консерватории в Москве, в июне 2015-го, когда объявили Сергея Поспелова, люди отхлопали, тишина... и из артистической раздалась гамма. Народ раскрепостился, расслабился, весело зашумел. Тут и появился Поспелов играть на скрипке тот же концерт Моцарта, что и у предшественника - Гарика Айзизяна. Так вот, мое лазанье над проводами было своеобразной гаммой ... Взяв тезисы в руки, обнаружил, что листы вместе с руками ходят ходуном, это меня разозлило, и уже более энергично я перелез обратно, бросил тезисы на стол президиума, взял микрофон и в состоянии боевого подъема повернулся к аудитории.

Мои глаза сразу нашли самую красивую девушку и три четверти доклада я говорил только для нее. Это не значит, что я других не видел, просто, как мне казалось, что с нее начинается и ею заканчивается все наше «мультимедийное пространство». Ближе к концу выступления я увидел, что девушка начала вилять взглядом. «Долго говорю», - мелькнула мысль, но закругляться не хотелось, за четыре года накопилось много интересного, непридуманного практического материала, связанного с рассмотрением эксперимента со всех сторон. Но заканчивать все-таки было надо, и, рубанув неожиданно сплеча, что «если мы не обретем субъектность, то наш шарик развалится к чертовой матери», выдохнул.

«Какие вопросы?», - спросил ведущий. Вопросов было море. При этом вся суть сводилась к главному - как же это - творить «из ничто»? Одна уважаемая преподавательница даже задала вопрос-уточнение: «Вы в эксперименте предлагаете творить из ничто?». «Да». Женщина посмотрев на меня с недоверием, спросила вторично: «Из абсолютного ничто?». Тогда встал сам автор эксперимента, Г.В. Лобастов и, повернувшись к уважаемому преподавателю, ответил: «Да, из ничто». И здесь я понял, чем наше выступление с профессором Лобастовым отличается от конкурса Чайковского. Несмотря, на то, что на конкурсе единая субстанция - музыка, но все-таки, там каждый сам за себя, как в спорте. Здесь же, наоборот - «за себя» - это значит помочь своему товарищу занять позицию Бога, тогда и сам ты будешь Богом.

Несомненно, эту мысль я оформил позднее, но сейчас чувство единства с аудиторией меня не покидало, впервые за долгое время ушло состояние вакуума. И как бы определяя мое состояние, вопрос задал Н. А. Потемкин, дословно вопрос не помню, но суть, была в том, откуда у человека возникнет контакт с окружающим миром, если творит он в трансцендентальном ключе, т.е. как решить проблему коммуникативности при таком творчестве? В ответе я обратился к трудам Фихте, о том, как немецкий философ ставил и решал проблему «другого Я» в поздний период своего творчества в работе «Назначение человека».

После Ростова я буквально набросился на «Науку логики». Именно в свете ответа Николаю Алексеевичу. Хотелось так преобразовать текст Гегеля, чтобы он был понятен другому, свободно творящему Я. Летом я безнадежно увяз в середине разбора категории мера. Сломался на примере с температурой. Решив больше не буксовать на завершающим отрезке «бытия», перешел ко второму тому. «Сущность» пошла значительно легче. Тем более, что в Ростове в своих ответах на вопросы я постоянно поднимал тему рефлексии. Теперь я уже мог ответить и на вопрос Инги, касательно того, чем отличаются свободные каляки-маляки детей от взмахов ослиного хвоста, окунутого в краску и водящего по холсту. Внешне, в большинстве случаев ничем, но ребенок способен обнаружить свою сущность за счет рефлексии содеянного. Осел - никогда.

Когда дошел до места, где Гегель, говорит о принципе движения рефлексии, я понял, что уже писал об этом, еще не читая второго тома, в статье «Гегель и педагогика», что суть любых экспериментов в педагогике - в таком движении бытия ребенка, чтобы он сам обнаружил момент его ничтожности, и этим, самостоятельно обнаруженным противоречием бытия и ничто, определял всю свою дальнейшую деятельность. Так что мне были понятны слова Гегеля: «Становление в сущности, ее рефлектирующее движение, есть ... движение от ничто к ничто и тем самым движение обратно к самой себе» [1, с.360]. Радостный от состояния единства с Гегелем, я открыл «Философские тетради» В.И. Ленина и прочитал комментарии к приведенному отрывку из Гегеля: «Остроумно и глубоко. Бывают в природе и жизни движения «к ничему». Только «от ничего», пожалуй, не бывает. От чего-нибудь всегда» [2, с.119]. Радость моя после такого комментария поубавилась. Как бы Ленин оценил этот эксперимент? Может прав мой друг тренер, объяснять надо? Объяснил слегка комбинацию - и творите мальчики «от чего-нибудь». Ну не с чистого же листа, - такого «в природе и жизни» не бывает... Но почему тогда «остроумно и глубоко»? «Ну вот, а Ленин непонятен», - с грустью подумал я, и, отложив книги в сторону, прошел прогуляться по вечернему лесу.

И здесь, в красивом осеннем лесу мне в голову пришла удивительно простая и свежая мысль: «Я уже четыре года комментирую эксперимент, а сам-то!» Действительно, самому-то слабо «все снять с себя»? Творить «от ничто к ничто»? Вот тогда, может, и пойму Ленина?

Все, решено, завтра еду к родителям на дачу, беру тетрадку, ручку и - вперед. Заодно и невиданный урожай яблок соберу. Думаю, пару часов на сотворение мира мне хватит...Но, забегая вперед, скажу, что девять десятых урожая остались на ветках, отец обиделся на мою «интеллигентскую гнилость», а эксперимент...но обо всем по-порядку.

Я творю мир

Итак, я с чистого листа творю мир. Нет ничего, только моя творческая способность. То, что я сотворю и есть я сам. Заманчиво... И немного непривычно. Ведь все другое, отличное от меня, будет тоже я сам. И даже девушка. А ведь именно ее мне хочется сотворить в первую очередь. Красивую, улыбчивую, ненавязчивую... И она неожиданно возникла. В легком белом платье, на высоких каблуках со сверкающей улыбкой. Радостная волна поднялась у меня изнутри.

Но! «То, что ты сотворил - и есть ты сам», - таково третье условие эксперимента. Получается, это первое явление меня, мужчины. Во как. Я то знаю, что я мужчина, не знаю, так чувствую наверняка, но после первого акта творения выяснилось, что я еще и женщина, причем очень красивая, отзывчивая, понимающая меня же, мужчину; то есть, я уже не абсолютный мужчина, а мужчина с червоточиной, с надломом - я одновременно и женщина. Хорошо это или плохо для моего абсолюта, у которого одна единственная работа - творить? С одной стороны - я уже не абсолютный абсолют, который пашет себе и пашет, создает элементы мира и создает. Я теперь могу быть и женщиной, у которой основная сила в слабости. Но с другой стороны, я могу взлетать на такие вершины вдохновения, на которые без женщины и взглянуть не хочется...

Попробовав раз эту женщину для себя, почувствовав невиданную мощь и энергию, обретя спокойствие духа, говорю себе - пусть будет. Это - моя женщина. Это - я сам. Получается, я сам себя вдохновляю? Получается так, но не совсем. Сам себя без женщины не вдохновишь. Это будет онанизм. А здесь - творчество. Разница существенная.

Куда двигаться дальше? Честно говоря, никуда не хочется. После женщины. Что я, дурак что ли? Я Бог, могу делать что хочу, кроме одной вещи - не могу не писать. О чем? Конечно о своей женщине! О своих отношениях с ней. Точнее с собой. Писать о Красоте. О Красоте ее явления. Все-таки хорошую девчонку я сотворил! Но почему она меня так порадовала при первом явлении? Ведь у нас же не Солярис, я не вспоминал ее, а создал с чистого листа. Потому, наверное, и белое платье, и легкость ее необычайная. Девушка, снимающая чистоту белого листа... Но там же на белом листе ни-че-го не было. А она возникла! Откуда? Поразмыслив, решаю, что девушка и есть моя творческая способность, вся, целиком, точнее ее образ, явление. И если уж писать о чем-то (ведь не писать я не могу), то, как от этого прекрасного явления добраться до сути.

Суть, сущность...Что-то я заразмышлялся. Ведь по условиям эксперимента - я в чистом поле своей души, и мне не ведомы ни сущность, ни явление, а уж тем более то, что сущность должна являться. Видно Гегеля вчера вечером перечитал, вот и просачивается в чистое поле всякая «ученость». Н-Е-Т! Эксперимент так эксперимент! Нет ни сущности, ни явления - только Женщина - ее настроение, улыбка, горящий призывный взгляд и общение, общение, общение на самом страстном и темпераментном уровне. В перерывах - питье чая, - вот, оказывается, что я сотворил во-вторых, - чай, ароматный, душистый, черный, крепкий. К чаю? - карамелька «Москвичка» - опять просочилась из запретной сферы снятого. Но карамельку не выбрасываю, я же теперь еще и женщина - проявляю слабость. Не хочу уходить от женщины. Да и уходить некуда - есть только я и она.

Что еще хочу я сотворить для своей Женщины? Да конечно же стихи!

Сегодня сотворил тебя

В красивом, легком, белом платье,

Не часть меня - ты вся есть Я,

И потому сладки объятья.

С Тебя я начинаю мир,

Первее Логики законов,

Пускай сначала будет «Пир», -

Свободный, творческий, греховный.

Так-так...хорошо, но я же хотел написать «пир» со строчной буквы, думая лишь об утехах с моей красавицей, а рука как-то сама написала с прописной, да еще в кавычках...Слаб человек! Карамелька-то ладно, но «Пир» - это уже серьезно, это уже Платон, диалоги и прости-прощай свободное творчество! Есть, правда, радикальное средство - сотворить надсмотрщика к Женщине с хлыстом, назвать его Заратустра, и, я уверен, это будет последнее просачивание из запретного снятого. Дальше эксперимент пойдет как по маслу. Но пойдет ли? Захочет ли рука вообще писать...без Женщины? Так что буду терпеть проделки моей Женщины, поскольку это - я сам, а я - господь Бог по условиям эксперимента.

Но подведем итоги первых шагов - я сотворил Женщину, как начало начала, а она обернулась Платоновским «Пиром». Нет причин для паники - сотворил Женщину - люби ее. Так вместе с чаем и карамелью на наших коленях оказалась книга диалогов Платона. Моя женщина как-то притихла, кожей почувствовав мою ненависть к книжке, написанной не мной. Читать книгу я явно не хотел. Но она не была бы моей Женщиной, мной самим, если бы не нашла выход. Интуитивно почувствовав ее желание, я сотворил... самого Платона.

Появился Платон в белой одежде, напоминающей простынь. Моя любимая поначалу была тоже в легком белом платье, но сейчас...как-то я об этом не подумал. Но мудрец и бровью не повел. Остался спокоен, он же мудрец! Тем более, что это я сам. Ловлю себя на мысли - чаем и конфетами, даже книгой диалогов я себя не считаю, хотя формально по условиям эксперимента это - я сам, а вот представить себя и любимой Женщиной и Платоном - могу. Понимаю, что это другое обличие меня как Бога, т.е. существа, наделенного абсолютной способностью творения.

Итак, я как абсолютное творящее существо, но почему-то способное быть мужчиной, явился еще в двух ликах - красивой женщины и мудреца. Очевидно, настало время неоформленному мужчине, любящему Милу (пусть будет такое имя, раз она такая милая), и страстно желающего общения с мудрецом, оформить свой внешний вид. Осмотрев себя критически, думаю, оставлю как есть. Конечно, пресс можно до квадратиков докачать, подтянуться больше 10 раз, кросс пробегать регулярно по 10 км, но меня ждет увлекательное занятие - общение с красивой женщиной и мыслителем.

Как бы исправляя свою слабость, я незаметно прячу книгу диалогов - вроде бы и не было ее. Все - исправил, книги нет, только один Платон, мудрый человек, ничего не знаю о нем, кто он и откуда - сам расскажет. Пока же, поцеловав Милу, съев карамельку для подкрепления сил, предчувствую умные вопросы и ответы...

И первым было обращение к нашей супружеской паре - уж буду нас с Милой так называть.

Здравствуйте, молодые люди! Приятно оказаться в доме, где правит любовь. У нас иногда говорят эрос.
Здравствуй, мудрый человек!
Вы сказали мудрый? Но откуда вы это знаете? Сам-то я себя мудрым не считаю.

Пришлось сознаться в том, что это я его сотворил, что он родился как воплощенная в человеке потребность наполнить отношение к Женщине смыслом. Но для меня мудрость - всего лишь слово, пустой ярлык, лишь предчувствие смысла.

И для меня тоже, - сказала Мила, - мне тоже захотелось, чтобы связь с Валерой была крепкой и надолго, чтобы нам всегда было интересно вдвоем.
Вот вы говорите мудрость. Тогда вам надо было сотворить моего старшего друга - Сократа.
Расскажи нам о нем.
Мудрость Сократа заключалась в его принципе: «Я знаю, что ничего не знаю».
Но и у меня так, уважаемый Платон, я сотворил Женщину и ничего не знаю о ней. Разве я мудр?
В чем-то да. Ведь другой бы сказал, что знает Женщину, раз уже был близок с ней. Познать чувствами невозможно.
А чем же люди познают мир?
Разумом.
Но что это, любезный Платон?
Разум - это способность увидеть то, что находится под сенью чувств. Я даже знаком с людьми, которые выкалывали себе глаза, чтобы лучше видеть истину.
Но что есть истина?
То же, что и разум. Внутренний закон существования вещи, логос, как сказал бы Гераклит.
Но вещей великое множество, Платон!
Это так.
Значит и истин, разумов много.
Нет, истина одна.
Тогда как же?
Скажи мне, искусный Валерий, ты творишь мир согласно какому-то плану?
Да нет, собственно говоря, никакого плана. Творю, что хочу и кого хочу.
И эту прелестную сестру Эрота ты сотворил без всякого плана?
Без всякого.
Но когда ты пожелал сотворить Женщину, ты не хотел бы, чтобы она получилась кривой, с морщинистой кожей и плоской грудью?
Не хотел.
Получается, еще до творения ты знал, кого сотворишь?
Получается.
Сотворенная Женщина обманула твои ожидания?
Нет, но приятно удивила.
Чем?
Абсолютным тождеством моим ожиданиям ... и даже больше.
А в чем заключается это больше?
В белом платье и высоких каблуках.
То есть ты хотел просто женщину, а появилась Женщина, способная делать сюрпризы.
Вот именно. И вторым ее сюрпризом был ты, мудрый Платон.
Да какой же я мудрый, если я вместе с тобой запутался.
В чем, Платон?
В понимании истины.
Ты лукавишь, Платон, мудрец все знает.
Да нет, Валерий, Сократ «ничего не знал».
Понимаешь, Валерий, когда ты сказал «абсолютным тождеством моим ожиданиям», я хотел тебя похвалить свысока и сказать: «Вот это и есть истина», то есть мы с тобой почти уже пришли к истине, как ее понимал Парменид: «Мысль и то, о чем она мыслит - одно и то же». Но белое платье и каблуки - это же сверх программы...
Но я же потом снял это платье...и каблуки. Получается и обрел истину.
Да. Но лишь на какой-то краткий миг, момент. Потом опять появилось это «больше» и я хочу понять, где здесь прячется истина.
Да. Потом появился чай как средство общения, потом появился ты Платон, мой друг.
Почему ты меня так назвал, Валерий?
Потому что с тобой пришло первое понимание истины.

Наши взгляды одновременно устремились на Милу. Ее глаза сверкали. Это была истинная сестра Эрота.

Продолжение следует...

Литература

1. Гегель Г.В.Ф. Наука логики. СПб, 2002.

2. Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Издание пятое. М., 1980.