Нравственное значение Октябрьской революции. Часть 1

2015-11-07 Мих. Лифшиц (Михаил Лифшиц)

Нравственное значение Октябрьской революции. Часть 1

В один из осенних дней 1914 года, когда на западном фронте догорало первое большое сражение мировой войны, в библиотеке швейцарского города Берна работал скромно одетый посетитель, с виду русский. Беглым, но разборчивым почерком он записал в этот день в своей тетради: "Опыт и история учат, что народы и правительства никогда ничему не научались из истории и не действовали согласно урокам, которые из нее можно было бы извлечь. Каждой эпохе свойственны столь своеобразные обстоятельства, она представляет собой столь индивидуальное состояние, что только исходя из него самого, основываясь на нем, должно и единственно возможно судить о ней".

Эти слова принадлежат Гегелю. Посетитель швейцарской библиотеки был Ленин. Сделав выписку из "Философии истории" Гегеля, он заметил на полях тетради: "Очень умно!" (29, 281-282)[1].

Говорят, что первая мировая война стоила человечеству больше жертв, чем все бесконечные войны целого тысячелетия от Карла Великого до фельдмаршала Мольтке. Мутная волна одичания поднялась со дна европейской цивилизации. Вместо мирного торжества гуманности, долголетия, гигиены и других торжественных обещаний положительного XIX столетия Европа в конце 1914 года погрязла в тине окопной жизни. Никто, даже главные режиссеры этой драмы не знали, чем она кончится. Впереди была неизвестность - газовая война, призрак голода и разрухи.

Вот что можно прочесть между строк в старой тетради, сохранившей для нас живую память времени. Уходила в прошлое целая полоса мировой истории, и нужно было сделать вывод из катастрофы, которая обрушилась на большинство людей неожиданно. "Европейская война,- писал Ленин,- означает величайший исторический кризис, начало новой эпохи" (26, 102).

Война произвела неотразимое впечатление на психологию масс, затронув ее глубоко и обнажив такие бездны, что было от чего прийти в отчаяние. В цюрихском "Кабаре Вольтер" кривлялись дадаисты - все кончено, говорили их странные позы, мы исполняем последний танец на краю пропасти. В Германии Шпенглер предсказывал гибель Европы вследствие биологического истощения ее богатой культуры. Во Франции Поль Валери писал о кризисе разума. Обозначилось что-то похожее на выход за пределы всякого смысла, открылась закраина жизни, в которую прежде никто не хотел заглядывать.

Но времена общественных кризисов, даже самых жестоких, имеют свой исторический быт, и люди продолжают жить в самых напряженных условиях, несмотря на то что их сознание рисует им сцены гибели мира. Один современный роман называется "Двадцать пятый час", одно музыкальное произведение-"Катастрофа, среди которой мы живем". В одной книге по истории философии мы читаем, что реализм сегодняшнего дня есть обращение к непонятному, тревожному и злому, "прыжок в глубину, где нас встречает своим неотвратимым взором чуждая нам, жуткая и враждебная действительность". Без всякой литературной метафоры можно сказать, что мрачные пророчества стали товаром широкого потребления. Чаще всего обращаются к тем признакам современной эпохи, которые можно выразить словами Канта - радикально-злое.

Добра всегда не хватало в атмосфере нашей планеты. Существует даже особая теория об отставании моральной культуры от прогресса науки и техники. Но этого в данном случае мало. Радикально-злое не есть простой недостаток, это отрицательная величина, зло активное. В обширной литературе по "кризисознанию", как называют социологию, речь идет о подъеме темной, иррациональной стихии, всегда таившейся под внешним слоем цивилизации. Миф ХХ века имеет много различных версий в зависимости от политического направления и философской окраски, но каждая из них начинается с рассказа о бунте агрессивных инстинктов против моральной цензуры, о разрушении канонов истины, добра и красоты, неспособных больше сдерживать напор горячей, как лава, жизни.

Почему Чарлз Джозеф Уитмен, взобравшись на тридцать первый этаж здания университета в Техасе, убил из снайперского ружья несколько десятков человек, случайно оказавшихся на площади? Можно ли объяснить такие припадки бесцельной злобы (а их все больше и больше в отчетах мировой печати) какими-нибудь рациональными причинами? Откуда возникает желание изгадить мерзкой надписью чистую стену только что построенного дома? Какое странное чувство рождает в груди живого существа желание сломать другую жизнь? И нет ли в сердце всего человечества тайной жажды самоуничтожения, заставляющей его, подобно мотыльку, лететь на огонь?

Марксизм третирует человечество как сволочь, писал в начале века Зомбарт. Теперь мы чаще слышим другие упреки. Современные Зомбарты пишут, что марксизм прошел мимо необъяснимой, дьявольской стороны в истории рода "человек". Современные Зомбарты пишут, что экономические причины не могут объяснить активное отвращение к духовной жизни, растущее в недрах современной культуры, явления массовой жестокости, фанатизма, погони за обманчивым и уродливым призраком власти над другими людьми. Почему целые поколения бездумно идут на войну, чтобы убивать себе подобных? А если они обмануты военной пропагандой, то почему находятся люди, способные обманываться?

В конце июля 1914 года по всем европейским странам прокатилась волна антивоенных демонстраций. Берлинский полицей-президент фон Ягов и префект парижской полиции Мальви пугали свои правительства возможностью переворота. В царском Петербурге политическая всеобщая стачка против войны охватила более ста тысяч человек. И все же, несмотря на протест сознательных рабочих, через месяц вся Европа была объята военным угаром. Громадную роль в этом сыграли измена вождей социализма и обман народов шовинистической пропагандой, но факт остается фактом: самые низменные настроения ненависти и недоверия к другим нациям, черносотенного и лицемерно-демократического патриотизма на время оказались сильнее. Они оказались настолько сильнее, что Ленин допускал для социалистов возможность "подчинения большинству нации", при условии, что даже в окопах революционер остается верен себе и продолжает готовить массы к братанию и будущей гражданской войне (см.: 26, 123).

Откуда же этот прилив бессмысленной ненависти к другим народам, разбивший сплочение рабочего интернационала? Не означают ли такие факты и тысячи других подобных фактов XX века, что роковые свойства человеческой природы сильнее классовых интересов и всякой рациональной мысли? В этом направлении движется теперь большой поток буржуазного мышления.

Один немецкий врач-психиатр объясняет происхождение войн XX столетия "необузданной жаждой практической деятельности у человека, которому цивилизация закрыла все пути для осуществления подобной самодеятельности". В историческом смысле сознание этого врача есть сознание больного, а по сознанию больного нельзя судить о болезни. Однако сознание больного является тем не менее материалом для клинического анализа. Так и теории современной эпохи, открывшие в ней присутствие отрицательного потенциала, грозящего взорвать все здание человеческой культуры, если не будут найдены средства для ослабления или разрядки этого напряжения, являются с научной точки зрения ложными теориями, сохраняющими все признаки классовой мифологии. И все же им можно верить как человеческим документам, которые выражают болезнь времени. Отрицательный потенциал и связанная с ним нравственная проблема - не выдумка, они действительно существуют.

Реальный факт возрождения радикально-злого в общественной и частной жизни людей XX столетия, освещаемый в разных его проявлениях современной социологией и философией культуры, показывает с новой очевидностью, что картина этой ступени, набросанная Лениным в период мировой катастрофы 1914-1917 годов, верна во всех своих основаниях. Но сделаем из нее нужные выводы.

Войны нашего времени ведутся в эпоху исторического подъема масс, кипящего общественного недовольства безличной властью экономических условий, сделавших громадное большинство людей рабами капитала. То, что на языке политической экономии называется господством монополий, олигополии, государственного капитализма, для каждого отдельного человека есть личная зависимость его от слепой, невидимой силы, как бы всеобщей, распространяющей свою железную волю на все уровни жизни - на рабочего в синем комбинезоне, на конторского служащего в белом воротничке, на офицера, воюющего в колониях, на ученого, чиновника и лавочника. Где-то вдали таинственные господа положения завязывают первые узлы этой сети, но этих людей немного, и они хорошо укрыты от излишнего любопытства и ненависти людской толпы.

Поздний капитализм с его переходом от свободной конкуренции к монополии создал условия, в которых большинство человечества лишено всякого подобия самостоятельной деятельности. Люди - безгласные исполнители, марионетки, играющие определенную роль в их собственной жизни без убеждения в том, что принимаемые ими позы оказывают действительное влияние на эту жизнь. Так человек стал homo ludens, пo известному выражению одного из властителей дум современного Запада, человеком, играющим в какую-то удивительно дурную игру при всем напряжении его физических и духовных сил.

Бывало и в прежние времена, что проклятие рабства ложилось на целые слои людей, превращенных в слепые орудия чуждой власти. Это было их исключительное положение, вне гражданского общества. Большинство населения сельских и городских общин также страдало от угнетения и произвола. Но при всех бедствиях, неотделимых от их общественного состояния, эти люди могли найти известный выход для своей самодеятельности в упорном земледельческом труде, в развитии ремесла и художественного творчества, в народных празднествах и обрядах. Современное капиталистическое общество оставило лишь узкие щели для подобного удовлетворения. Среди кажущейся свободы и действительного подъема массовой воли к человеческому достоинству оно создает еще небывалый в мировой истории новый казенный мир, отравляя всякое движение личности сознанием не настоящего, а искусственного, заранее данного по определенным стандартам удовлетворения.

Мы часто слышим, что современный капитализм оставил далеко позади закон абсолютного обнищания. Поскольку речь идет о завоеваниях трудящихся, это отчасти так. Однако закон, открытый Марксом, возвращается в другом виде. Во-первых, все удобства жизни, достигнутые массами в богатых капиталистических странах, куплены ценой такого нервного напряжения на производстве и в обыденной жизни, что баланс утрат и приобретений остается недостаточно ясным. Во-вторых, подъем производительных сил и культуры делает средства развития не менее важными, чем средства существования. На этом историческом фоне растущая духовная нищета вполне заменяет физическую. В-третьих, что наиболее важно, свобода - тоже потребность, и голод в этой области, признаваемый всеми свидетелями прямо или косвенно, есть самое большое лишение.

И если в наши дни значительный слой вольноотпущенников капитала живет достаточно сытно, то эти люди каждый день чувствуют свое ничтожество. Вот почему они опьяняют себя новизной потребления, гонятся за престижем и мстят другим, сознавая свое бессилие. Все эти психологические симптомы описаны теперь в неисчислимом количестве книг и статей, которые скоро можно будет изучать только методами статистики. Отсюда массовое сознание неполноты жизни, или, как сегодня говорят, неустройства среди культуры.

2

Из этого следует, что экономический вопpoc сам по себе принимает нравственную форму. В ней проявляется одна из ярких особенностей современной эпохи, бросающих свет на другие культуры, другие миры, созданные человеком. Экономический вопрос не сводится и никогда не сводился к одной лишь сытости. В этом теперь суть дела, то, что важно понять и что по-своему, разумеется, понимают создатели современной политической мифологии, лидеры буржуазных и правых социалистических партий. Человек может получить нужное число калорий, он может пользоваться автомобилем, но он не живет, если подавлена истинная потребность его реальной природы - потребность в самоопределении, самодеятельности. Ибо это потребность самой жизни и всякого материального живого существа, такая же, как потребность есть и пить. А если вы посадите человека в клетку, то жажда свободы может обнаружить себя даже сильнее, чем потребность в калориях.

Чем больше сжимаешь пружину, тем сильнее, а иногда и страшнее ее обратное действие. В этом смысле немецкий врач-психиатр прав. Обратная нравственная сила современной эпохи, иначе говоря, протест живого существа против отнятия у него "самости", легко может принять разрушительный и реакционный характер. Чем гуще кровь, текущая в жилах современного капитализма, чем чаще она создает затор общественного кровообращения, тем больше неустройства среди культуры, тем больше скопляется взрывчатого вещества, способного освободить мир от его цепей, но способного также развязать все силы радикально-злого в человеческой природе.

На благо или на зло, мир действительно уже не тот, что в прежние времена, и даже верной общей схемой экономического процесса его объять нельзя, минуя факт более существенный для нашего времени, чем открытие атомной бомбы. Речь идет о присутствии в мире новой силы, силы высокого напряжения, доведенной до накала массовой энергии, проявляющейся иногда в грозном безразличии, иногда в диких взрывах отчаяния. Если эта новая сила, рожденная страшным сжатием пружины, не находит себе прямого выхода, она становится источником различных форм общественного разложения, начиная с преступности, растущей теперь в самых богатых капиталистических странах во много раз скорее, чем растет население, и кончая добровольным одичанием молодежи в движениях "битменов", "черных курток" и так далее.

Американский социолог Гудмен пишет: "Несовершившиеся революции нашего времени - их недостаточность и компромиссы - вот что сложилось в условия, мешающие нормальному росту молодежи в нашем обществе" [2].Нельзя не признать эту мысль справедливой, но она справедлива не только по отношению к трагедии младших поколений. Это общий закон, имеющий глубокие нравственные последствия. Проклятие несовершившихся перемен написано огненными буквами на стенах этого мира.

Вот откуда растет отрицательный потенциал, сделавший современность эпохой страха по, общему убеждению культур-пессимистов нашего времени. Если в дни великого обновления после Октябрьской революции капитализму удалось сохранить свой порядок жизни в большинстве государств, то за все несвершенное миру пришлось уплатить дорогую цену, и проценты еще идут. Нельзя безнаказанно сдерживать движение пружины и без того сжатой веками рабства. Старого, оправданного привычкой подчинения меньшинству нет и не будет. Решения назревших задач все равно не избежать, но утраченные возможности придают массовой энергии ложное направление. Они делают всю эпоху перехода в иное общественное состояние более длительной, более трудной и жестокой.

"Этический жизненный кризис наших дней,- пишет один западный автор,- тесно связан с экономическими и политическими революциями современности"[3]. Старательно собирая факты, не пропуская ничего из того, что было и чего не было, враги Октябрьской революции возлагают ответственность за этот кризис на исторический подъем народных масс. Известный реакционностью своих взглядов и своим конкордатом с гитлеровским правительством папа Пий XII утверждал, что в эксцессах фашизма виновны массы. Генерал Гудериан называет Гитлера человеком из народа. О "растворении в массе", о "стадности", "грегаризме" много писали неолибералы Репке, Мизес и другие. Ученая литература, отражающая в тысяче разных зеркал взгляды современной буржуазной аристократии, иногда очень тонко, иногда более грубо рисует жестокость и хамство большинства как последний источник страшной угрозы, нависшей над всеми созданиями культуры.

Реакционный историк Георг фон Раух говорит об Октябрьской революции: "Большевизм - это явление технического массового столетия, громадный факт двойного значения. Одна сторона его есть продукт рационализации и механизации человеческой культуры, тогда как другая означает призыв, обращенный к иррациональным силам и демоническим инстинктам, которые идеализм и гуманизм считали давно уже изгнанными" [4].

Нельзя оставить без ответа этот поход против масс, льстящий малой интеллигентности и образующий для нее легкий способ возвыситься в своем воображении. Но нельзя и ответить простым отрицанием, так как опасность действительно существует. Существует также связь революционной эпохи с нравственным кризисом современности. Но связь эта другая, прямо противоположная той, которую указывает мысль, разъединяющая хороших, добрых, культурных людей и массу звероподобных поклонников грядущего Хама.

Читайте Монтеня, Пушкина, Толстого... Нет большего хамства, чем презрение к народу. Народ и толпа - не одно то же. Народы создают великое сплочение революции, тогда как толпа, руководимая демагогами, его разлагает и губит. Движения, подобные фашизму, превращают народ в толпу; движения, подобные Октябрьской революции, поднимают толпу до уровня народа. Это два противоположных потока сил, мировая борьба, перед которой битва Ормузда и Аримана - незначительный эпизод.

Не исторический подъем народных масс к самостоятельной деятельности, а те плотины, которые возникли перед этим движением на его пути,- действительная причина всех нравственных сдвигов, пугающих ум. Кто не желает иметь дело с иррациональными силами и демоническими инстинктами, тот должен стремиться к тому, чтобы эти плотины были устранены. Скажем более прямо: все, что способствует освобождению скованной энергии людей, нравственно и хорошо; все, что задерживает это движение казенным забором, в том числе и казенной проповедью добра, вызывающей в ответ демонический протест обманутой совести, все это безнравственно и дурно.

Однако возможно ли нравственное возрождение человечества за пределами личных отношений? Ведь существует давно заведенный механизм, работающий на старый порядок вещей, особенно страшный в наше время именно потому, что мы живем в эпоху подъема широких масс. Это механизм извращения демократии ее уродливым двойником - демагогией, подъема народных сил и талантов снизу - карьерой немногих, сплочения трудящихся - расколом людей по цвету кожи, национальности, религии и множеству других источников темной вражды, посредством которой всегда утверждали свою роковую власть реакционные силы.

Империалистическая война невозможна без переключения общественного недовольства во вне, без превращения бунта против тупого автоматизма жизни в ненависть к другим народам. Война нуждается в массовой базе, военной истерии. Она является продолжением реакционной утопии социал-империализма, вроде той, которую рисовали Джозеф Чемберлен и Сесил Родc. Такой утопией была и немецкая "революция справа" до Гитлера включительно, и то, что в англо-саксонских странах называют правым радикализмом, а у нас черносотенством. Не надо забывать, что само черносотенство, которое показало себя в этом веке опасным соперником марксизма, также является демагогическим извращением подавленной энергии.

"В нашем черносотенстве,- писал Ленин,- есть одна чрезвычайно оригинальная и чрезвычайно важная черта, на которую обращено недостаточно внимания. Это - темный мужицкий демократизм, самый грубый, но и самый глубокий" (24, 18). И как ни отвратительно черносотенство, какие бы подлые интересы ни скрывались под этой демагогией, раздувающей закоренелые предрассудки людей, сам по себе факт участия в нем массовой силы, испорченной и обманутой, отрицать нельзя. "Той или иной связи с народом приходится искать каждой политической партии, даже и крайним правым" (там же).

Современная буржуазная мысль, прошедшая через этот классовый опыт, превращает драму народной энергии в неразрешимый конфликт двусмысленной и порочной натуры человека. Несмотря на известную схему, согласно которой причины зла нужно искать в радиации слепых коллективных движений, какой-то инстинкт подсказывает сильным мира сего, что возможность искажения массовой энергии является последним резервом их обеспеченного положения в мире.

Реакционные политики давно изучили науку игры с этим опасным взрывчатым веществом. И та же наука по-своему выражается в самых тонких умственных построениях, отвечающих общему курсу современной буржуазной политики, основанной на учете стихийных движений общественной психологии и управления ими. Даже люди, разделяющие иллюзии буржуазного сознания искренне, без всякой задней мысли, ищут формулы для морального и эстетического оправдания бунта агрессивных инстинктов, которые сами они объявляют источником разложения, "дезагрегации" общества. Считается доказанным, что в человеке открыты глубины более темные, чем простое зло старой морали. Источник громадной, можно сказать, уличной славы так называемого психоанализа состоит именно в том, что это учение находит коренную двусмысленность в душе каждого человека, открывая ему, что он является носителем опасного и вместе с тем сладкого внутреннего бунта против цензора, сидящего в нем самом.

Чтобы развязать и выпустить на большую дорогу внутреннего зверя, способного растоптать элементарные основы общественности, есть последнее, хотя и рискованное средство удержания власти, о котором знали правящие классы еще перед войной 1914 года, и не только в царской России. Сатрапы промышленности, как называл их Ленин, сидевшие в наших "Продаметах" и "Продуглях", были родные братья организаторов нового казенного мира на Западе. Эти хозяева жизни не могли не прибегнуть к попытке задушить единство рабочего класса волной черносотенного шовинизма, но они не предвидели, какой поворот может принять движение массовых сил, вызванных из глубины войной и объединенных самой обстановкой на фронтах. Драма скованной народной воли кончилась революцией.

Мировая война 1914 года и Октябрьская революция впервые с невиданной остротой столкнули два проявления массовой силы, накопленной ходом истории. Либо бессмысленная жестокость в кровавой схватке, которая легко могла стать новой тридцатилетней бойней и привести к гибели европейской культуры, либо сплочение людей труда против тех, кому выгодны раскол и взаимное озверение одних против других.

За этим противоречием двух путей стоял нравственный вопрос нашего времени во всей его полноте. Этот вопрос поставлен самой историей, поставлен не зря, не для внутреннего комфорта образованных людей, не для спасения души, как бы ни была она оскорблена и подавлена в здешнем мире. Это вопрос продолжения человеческой сказки в бесконечном времени, при условии, что история не сказка, рассказанная идиотом, как говорит Шекспир.

Если взглянуть на дело с этой единственно верной точки зрения, то всякий честный человек должен будет сказать, что Октябрьская революция означала не развязывание иррациональных сил и демонических инстинктов, а великую победу над ними. Революция сделала то, что не могли сделать ни пацифисты, ни гуманисты, ни квакеры, ни четырнадцать пунктов велеречивого президента Вильсона. Она рассеяла кровавый туман над Европой и показала дорогу к миру.

Накануне войны 1914 года паразитическая Европа созрела для катастрофы, подготовленной длинным рядом отсрочек и компромиссов. Царские портреты и хоругви на время оттеснили революционные лозунги. Воевали за Дарданеллы, за немецкую культуру, за французскую демократию, за последнюю войну. Нужен был гений Ленина, чтобы среди этого безумия предвидеть неизбежный перелом в настроении миллионов и звать народы не к возвращению в старый хлев империалистического мира, а к превращению испорченной, искаженной, но все же выпущенной на свободу энергии масс в революционный энтузиазм гражданской войны против паразитов и милитаристов. "Раз война началась,- писал Ленин,- уйти от нее немыслимо. Надо идти и делать свое дело социалиста". Если случится при этом погибнуть, то лучше Heldentod, геройская смерть, чем подлая смерть. Лучше уйти в нейтральную страну и оттуда сказать правду, чем поддерживать шовинистический угар у себя дома (см.: 26, 32, 11, 26).

Мы знаем, что эта позиция, сохранившая свою независимость в тесном товарищеском сплочении небольшой организации революционеров, устояла против течения. Она достигла невиданной широты, перешла в классовое сплочение, товарищество, братство миллионов по ту сторону мировой казармы, созданной для них стихийным экономическим развитием и нескончаемой цепью отвратительных заговоров против большинства с целью устранить его от общественных дел и управления своей судьбой. Революционная нравственность Октябрьской революции наглядно показала, что нет абсолютной необходимости радикально-злого в человеческой природе, что отрицательный потенциал можно превратить в положительную величину.

Прекрасно писал Ромен Роллан в 1918 году: "Народы, ранее не знавшие друг друга или же видевшие друг друга только на карикатурах, поняли за четыре года, проведенных в грязи окопов, что они - единая плоть, равно подверженная страданию. Никто не избежал испытания, оно объединило многих. И это чувство будет только расти. Ибо, пытаясь предвидеть, какие перемены в отношениях между нациями произойдут после войны, люди недостаточно серьезные думают о том, что после войны придут другие потрясения, которые могут изменить самую сущность наций. Пример новой России, каков бы ни был непосредственный результат, не останется без воздействия на другие народы. Глубокое единение рождается в душах народов, это гигантские корни простирающиеся под землей вопреки всем границам".

3

Перед глазами историка - тысячи документов революционной эпохи: резолюции местных органов Советской власти, наказы, речи депутатов... Кипящее море революционной активности масс, их праздничной энергии, исторического творчества. Какое удивительное единство воли, выраженное самобытно, всегда по-своему, несмотря на условные формы красноречия, принятые всеми! Какая искренняя жажда сплочения, начиная с окопного братства людей, узнавших на опыте, что они - единая плоть, и кончая организацией домашней прислуги, не желающей больше безропотно служить господам!

Главная идея всех документов первых лет Октябрьской революции - это идея сплочения. Сплочения наций, равно уставших от империалистической бойни, сплочения всех людей труда перед лицом разъединяющей их силы денег, сплочения рабочих и крестьян. Нас гнали, натравливали друг на друга, мы были разделены и были рабы. Мы больше не рабы, потому что едины - попробуй взять нас! Эта идея везде - она в речах о новой международной политике, открытой и честной, без подлостей тайной дипломатии, без провокаций и борьбы за престиж, она в призывах к самоорганизации для отпора классовому врагу, она и там, где крестьянский сход просит наладить обмен товаров с деревней.

Иногда встречаются наивные преувеличения, понятные в устах людей, впервые втянутых в политику. Солдат-отпускник с турецкого фронта просит прислать в деревню красной литературы - "несколько программ и самых влиятельных, с тонкостями, доказательств и разъяснений для пробуждения энергии к достижению социализма, блаженства на земле". Председатель чрезвычайного совещания делегатов от сел и деревень глухого уезда Нижегородской губернии призывает крестьян "объединиться в единую семью", чтобы дать отпор врагам революции и сохранить ее завоевания. "Стойте же, товарищи, дружно и смело и не сдавайте дорогую свободу, держите крепче и выше трудовое Красное знамя, которое скоро взовьется над всем миром, и тогда на всем земном шаре настанет тот рай, который проповедовал Христос".

Наивно до крайности, но эти извлеченные из массы примеры рисуют грандиозный размах мечты о всеобщем братстве, захватившей миллионы. Такую наивность можно найти и в брошюре одного из старейших деятелей английского рабочего движения Джорджа Ленсбери "Что я видел в России" (1920). Ленсбери сравнивал Ленина с Толстым и советовал русской церкви объединиться с большевиками для совместной борьбы за "моральный подъем великой нации". Кто не помнит, что в поэме Блока "Двенадцать" призрачный образ Христа ведет за собой в снежную даль ватагу красногвардейцев, изображенных без всякой лести, с теми чертами грубой реальности, которые пугали буржуазную интеллигенцию, осудившую поэта за его сочувствие "хамову племени"?

Но поэзия есть поэзия, и ее нельзя буквально перевести на язык политики. Если же взять этот язык в его собственных рамках, то сравнение Октябрьской революции с религиозным движением нужно признать сомнительным. Возможность такого сравнения со стороны самых искренних доброжелателей новой власти указывает лишь на присутствие в спектре нашей революции широкой нравственной полосы. Неисчислимы примеры массового героизма, забвения личных целей в общем подъеме революционной эпохи, и этот подъем ничто не может вычеркнуть из биографии нашей страны. Однако религия здесь не при чем. Историк революционных нравов мог бы, скорее, показать естественную связь новой этики, угаданной великим поэтом в суровых сердцах его современников, с антирелигиозным направлением массового сознания и жаждой чисто научного просвещения. Не в книгах Владимира Соловьева нашел автор "Двенадцати" идею своей поэмы. Революционная нравственность не нуждается в санкции божества - ни церковного, ни придуманного какой-нибудь социалистической сектой для "религии человека". Сплочение, лежащее в основе этой нравственности, растет из реальных фактов жизни, или его нет.

Октябрьская революция не молилась за врагов своих и не благословляла проклинающих ее, но она сделала реальные шаги к действительной солидарности большинства людей. Это была классовая нравственность, ибо, например, говоря о братстве народов, революция защищала прежде всего права угнетенных наций и национальных меньшинств. Это была нравственность, ибо Октябрьская революция осуществляла свои заповеди на деле и у себя дома, то есть обращала их на самое себя. Революционная Россия пошла на такие большие уступки народам, входившим в состав прежней царской империи, что, по словам Ленина, это могло показаться даже толстовством.

Революция создала невиданный на земле нравственный климат, требуя особой деликатности по отношению к национальным чувствам обиженных раньше народов, больших и малых. Это было что-то действительно новое, убеждающее, и такие исторические факты не проходят даром. Ничто не может стереть их в сердцах людей - ни клевета, ни грязная проповедь раздора и шовинизма. Без классовой нравственности Октября не могло быть и тех явлений национального сотрудничества, которые замечаются ныне во всем мире.

Другой нравственной заповедью Октябрьской революции стало отвращение к нетрудовому образу жизни. Прежде гордились возможностью жить без труда, пользуясь услугами других. Теперь начали стыдиться своих преимуществ и, по крайней мере, прятать их от других людей. Даже наивные с нашей нынешней точки зрения черты времени вытекали из убеждения в безнравственности всякого барства. Было неловко пользоваться трудом носильщика, официанта. Классовая мораль труда оказала большое влияние на все слои общества, и зажиточный крестьянин, как рассказывал Ленин в одной из своих речей, искренне не хотел, чтобы его считали буржуем.

Могут сказать, что жить за счет общества, прикрываясь какой-нибудь общественной необходимостью, не лучше прежнего барства. Возможность такого лицемерия, рано возникшая в раздутых штатах советских учреждений, не прошла мимо внимания Ленина. Но презрение к паразитам крепко сидит в душе народа, и это не шутка!

Так же точно вошло в обычай неистребимое знание собственного человеческого достоинства, как бы оно ни проявлялось. Слово чиновник стало презрительной кличкой, и быть чиновником или сановником, "совбуром", как называл их Ленин, начальником с приемами Тит Титыча значило теперь извращать коренной принцип нового общественного строя. Люди узнали разницу между подавлением масс особой силой государства и подавлением угнетателей всеобщей силой большинства народа, рабочих и крестьян. А так как все посты в новом государстве начали занимать выходцы из этого большинства, не отличающиеся от других ни голубой кровью, ни наследственным капиталом, то презрение к Тит Титычам из своей среды стало естественным чувством миллионов. Только действительное сплочение на почве товарищеской дисциплины, не исключающей, конечно, единоначалия, принимается за чистую монету- будь то в строительстве, труде или под огнем врага.

Без рассуждений о милосердии новое общество признало право больного на заботу со стороны других людей, не унижающую его и обеспеченную законом. Без утешительных слов о нищих духом, их же царствие небесное, революция отвергла старый взгляд на образование как источник привилегий и особого чванства. Всякое культурное преимущество, полученное за счет общества, налагает обязанность поднимать на более высокую ступень людей труда, у которых в свою очередь есть чему поучиться самому образованному человеку. Впервые было официально признано революционной властью, что культура является средством соединения, а не разобщения нации. Это принцип, все остальное - его нарушение.

Октябрьская революция заложила основу товарищеской солидарности всех людей без различия пола и возраста. Она проявила свой классовый характер, защищая не на словах, а на деле интересы женщины и ребенка. Ибо новое государство признало себя обязанным восстановить справедливость по отношению к слабым и униженным. В своей известной речи на съезде союзов молодежи Ленин выдвинул именно раскрепощение женщины от ее трудной доли в качестве практического оселка, на котором можно проверить действенность коммунистической морали. Трудно с чем-нибудь сравнить эту заповедь века по важности ее для действительного прогресса и позору ее нарушения.

Лишь на почве революционной самодеятельности, открывающей молодежи путь к влиянию на общественные дела, может быть решен спор поколений, которым занято в настоящее время внимание ученых и публицистов во всех странах мира. Вы не хотите хунвейбинов? Вы боитесь поджогов и бесчинств, стихийных, бессмысленных разрушений, разгула "демонических инстинктов"? Следуйте заветам Октябрьской революции. Никто не скажет, что это легко, но другого выхода нет.

У нас часто спорят о гуманизме абстрактном и неабстрактном. Действительно, сентиментальные елейные фразы о доброте никого не научат быть добрым. Они только помогут новым лицемерным хищникам обманывать дураков. Исполнение реальных заповедей Октябрьской революции - вот что нужно современному миру, чтобы оставить далеко позади законы Моисея и Магомета, слова сокрушения и любви блаженного Августина и святого Франциска.

Нет, не беден нравственным смыслом мир Октябрьской революции, и счастлив тот, в ком не погасли зажженные ею огни. Многие великие истины, известные еще с древних времен, получили новое крещение в дни Октября, и многие практические идеи нашей революции постепенно отразились в завоеваниях трудящихся далеко от нас.

  1. Здесь и далее в томе цитаты из произведений Ленина даются по изд.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. (сначала указывается том, затем страницы).

  2. Goodman P. Growing up absurd. Problems of. youth in the organized system. N. Y., 1960, p. 231.

  3. Heinemann F. Die Philosophic im XX Jahrhundert. 2. Aufl., Stuttgart, 1963, S. 451.

  4. Ranch G. Geschichte des bolschevistischen Russland, S. 581.

  5. Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 15, с. 532.

6.Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 8, с. 214.

Собрание сочинений в трех томах. Том III. Москва, "Изобразительное искусство",1988, С.230 - 258.

Последниее изменение: