Основное противоречие советской философии. Часть 5.
2015-09-17 Василий Пихорович
Физика и философия
Так называлась книга В.Гейзенберга, которая, как уже говорилось, представляла собой изложение курса лекций по естественной теологии. И, тем не менее, она была переведена на русский язык и издана в СССР массовым тиражом в 1963 году, а потом переиздана в 1989 [1]. Вот начало предисловия, которое Гейзенберг предпосылает своей книге:
«В различных университетах Шотландии ежегодно читаются так называемые Гиффордовские лекции. Эти лекции, по завещанию основателя, имеют своим предметом естественную теологию. С естественной теологией связана такая точка зрения на вопросы бытия, которая является результатом отказа от какой-либо частной религии или мировоззрения. Чаще всего цели, которые преследуют эти лекции, предполагают не специальное изложение отдельных проблем науки, а ее философские основы и мировоззренческие выводы. Поэтому перед автором, когда в зимний семестр 1955/56 года он должен был читать Гиффордовские лекции в Университете св. Андрея, была поставлена задача показать связи между современной атомной физикой и общими философскими вопросами»[2].
Гейзенберг лукавит, когда пишет, что «с естественной теологией связана такая точка зрения на вопросы бытия, которая является результатом отказа от какой-либо частной религии или мировоззрения». Оно и так ясно, что невозможно «отказаться от какого-либо частного мировоззрения», разве что вы собираетесь отказаться от всякого мировоззрения вообще. Так же, как ясно, что «отказ от точки зрения какой-либо частной религии» не может означать чего-то иного, кроме как попытку вывести точку зрения, общую для всех религий [3]. Да и крайне сложно предположить, что ученый, которому предложили прочитать лекции по естественной теологии, перед этим не ознакомился хотя бы со значением этого словосочетания - «естественная теология». А оно всегда означало, означает и будет означать не что иное, как познание бога, которое опирается не на откровение, а на доводы разума или опыта (исключая мистический опыт). Но кроме того Гейзенберг сознательно извращает и цели Гиффордовских лекций, которые формулируются весьма однозначно:
«продвижение и распространение изучения естественной теологии в самом широком смысле этого слова, другими словами, знания о Боге» [4].
Гораздо более ясно свое отношение к религиозной вере Гейзенберг выражает в своей речи, которую он произнес 23 марта 1973 года в Баварской католической академии по случаю вручения ему премии имени Р. Гвардини:
«Но должен сказать, что, хотя я убежден в неоспоримости естественнонаучной истины в своей сфере, мне все же никогда не представлялось возможным отбросить содержание религиозной мысли просто как часть преодоленной ступени сознания человечества - часть, от которой в будущем все равно придется отказаться. Так что на протяжении моей жизни мне постоянно приходилось задумываться о соотношении этих двух духовных миров, ибо у меня никогда не возникало сомнения в реальности того, на что они указывают» [5].
Видимо, уважаемый физик забыл, что у него не просто возникали сомнения в объективности того мира, который изучает естествознание, но, например, в докладе, прочитанном им в Саксонской академии наук 19 сентября 1932 года, он заявлял следующее:
«Атом современной физики может быть лишь символически представлен дифференциальным уравнением в частных производных в абстрактном многомерном пространстве; только эксперименты наблюдателя вынуждают атом принимать известное положение, цвет и определенное количество теплоты. В современной физике для атома все качества являются производными; непосредственно он не обладает никакими материальными свойствами» [6].
Кто-то может подумать, что Гейзенберг действительно забыл о своей тогдашней точке зрения - ведь 40 лет прошло. Но вряд ли это так. Ведь саксонскую речь, где было сделано это по-юношески смелое заявление, он опубликовал 20 лет спустя после ее произнесения, когда он уже был весьма зрелым мужем. Так что не только сама мысль, но даже откровенно дикая ее формулировка, что, мол, атом не обладает никакими материальными свойствами, не вызывала у него смущения.
И вообще, невнимательность Гейзенберга к своим собственным высказываниям просто поражает. Например, яростно выступая против «поспешной догматизации существующих научных понятий», когда речь идет о понятиях классической физики, он с точно таким же жаром требует пересмотра философских понятий в соответствии с достижениями квантовой теории? Казалось бы - мы имеем дело с полным отсутствием логики, с ярким образцом отсутствия способности суждения, которое Кант в свое время определял как неспособность применить общее правило к конкретному случаю и называл глупостью, которую, по его словам, никак нельзя компенсировать ученостью.
Но почему такого рода логика не только не встречает сопротивления со стороны публики, а даже, я бы сказал, пользуется успехом, притом не только в науке, но и за ее пределами? Причину этого парадокса я бы посоветовал искать в аналогии, которая сама напрашивается в данном случае. Речь идет о так называемой «этике готтентота». Говорят, что на вопрос миссионера о том, знает ли он, что такое добро и зло, представитель этого африканского племени ответил: «Конечно, знаю: когда у меня украдут корову, это зло, а когда я украду - это добро».
У меня есть опасение, что современный читатель практического склада ума и не склонный к ханжескому резонерству даже не сразу сообразит, а в чем там, собственно, состоит юмор, поскольку согласно этой самой «этике готтентота» сегодня живет подавляющее большинство людей (хотя, возможно, не все ее исповедуют открыто). Так вот, похоже, что такая практика привела к тому, что привыкнув жить согласно «этике готтентота», многие люди потихоньку привыкли и мыслить согласно «логике готтентота» и уже не замечают того, что она противоречит обычной формальной логике. Особенно, если «логика готтентота» обнаруживается вдруг в мышлении людей авторитетных.
Но не нужно думать, что «логика готтентота» обязательно означает непоследовательность. Если мы вернемся к анализу мюнхенской речи Гейзенберга, то мы увидим в ней образцы последовательности просто поразительной.
Разумеется, что избрав темой своей речи взаимоотношения науки и религии, Гейзенберг не мог совсем обойти такие острые углы этих взаимоотношений, как преследование науки и ученых со стороны католической церкви, которые имели место в эпоху Средневековья. И он очень смело раскрывает эту тему. Смелее, я бы сказал, некуда. Нет, он не отрицает этих преследований. Он только замечает, что, например, в случае с Галлилеем «обе стороны были неправы». Притом если инквизиция стремилась к компромиссу, всего-навсего запретив публиковать полученные им научные результаты, то нетерпеливый Галлилей все испортил публикацией своего «Диалога о двух главнейших системах мира - птолемеевой и коперниковой». При этом руководствовалась инквизиция, по мнению Гейзенберга, исключительно интересами науки и самого Галлилея - чтобы последний смог еще раз проверить и перепроверить свои результаты. И это еще не все. Гейзенберг умудрился обвинить Галлилея в том, что тот, мол, тоже ошибался, поскольку он говорил не только то, что Земля двигается вокруг Солнца, но и то, что «Солнце находится в центре мира и поэтому неподвижно», а на самом деле Солнце двигается, а не покоится. Согласитесь, такому иезуитскому софизму мог бы позавидовать любой член инквизиции, судившей Галлилея.
Но Гейзенберг решил не ограничиваться ролью адвоката инквизиции в ее борьбе против Галлилея. Из услужливого и очень склонного к компромиссам адвоката он буквально в следующем абзаце превращается в грозного и бескомпромиссного прокурора, ни с того ни с сего начав сравнивать суд инквизиции над Галлилеем с конференцией по идеологическим вопросам астрономии, которая состоялась в 1948 году в Ленинграде. Эта конференция у него послужила примером того, как «конфликт между естественными науками и господствующей идеологией разыгрывается еще и в наше время - в тех государственных образованиях, где в качестве основы для всего мышления избран диалектический материализм». Уже в самой этой вопиющей логической непоследовательности (какое отношение имеет эта конференция к Галлилею, неужели советские философы не признавали, что земля обращается вокруг Солнца?) кроется просто железная последовательность - использовать любой повод, чтобы лишний раз пнуть ненавистный ему диалектический материализм. При этом следует напомнить, что в то время, когда Гейзенберг перед собранием ученых католиков громил диалектический материализм за его «конфликт с естественными науками», до официального признания Ватиканом своей ошибки в процессе над Галлилеем, а, соответственно, того, что Земля обращается вокруг Солнца, было еще практически 20 долгих лет.
Да и воспоминание о взаимоотношениях естественных наук и господствующей идеологией в нацистской Германии в данной ситуации было бы во всех отношениях более уместным. По крайней мере, Гейзенберг, который, в отличие о подавляющего большинства известных немецких физиков, покинувших нацистскую Германию, не просто остался работать на нацистов, но и возглавил работы по созданию атомного оружия, с помощью которого Гитлер очень надеялся покончить не только с диалектическим материализмом, но и с западным миром. Поэтому Гейзенберг мог бы рассказать куда больше интересного именно об этом, чем о никому неизвестной конференции по поводу астрономии, которая состоялась в 1948 году в Ленинграде и которая, по его же словам, была призвана «прояснить дискуссионные проблемы, сблизить мнения и достичь компромисса».
Впрочем, то, что Гейзенбег не слишком стремился вспоминать примеры из своего нацистского прошлого, вряд ли может вызвать удивление. Гораздо удивительнее то, что сотрудничество с Гитлером не стало препятствием для продолжения популяризации философских идей Гейзенберга в СССР.
Согласно нашим сегодняшним представлениям о нравах в тогдашней советской философии, о книге Вернера Гейзенберга в Советском Союзе должны были бы писать разве что в журнале «Крокодил» в разделе политической карикатуры в том духе, что, мол, ему не удалось побороть Советский Союз с помощью атомной бомбы, так он решил перейти к идеологическим диверсиям, насаждая поповщину под видом науки. Но, как мы уже попытались продемонстрировать с помощью обильного цитирования, не только не было ничего подобного, а было нечто ровно противоположное. Советские философы не только начали выдавать его откровенный философский идеализм за новейшую науку, но еще зачем-то начали выдумывать оправдания для его сотрудничества с нацистами. Даже в 1953 году в предисловии к книжке Гейзенбега «Философские проблемы атомной физики» не только ни одним словом не упоминается о его сотрудничестве с нацистами в атомном проекте, но и зачем-то в умилительном тоне пишется о том, что в одной из своих речей Гейзенберг говорит о том, что решение научных проблем может быть одинаково доступно всем людям, что в развитии науки могут принимать участие в равной мере ученые самых различных наций и рас» [7]. Казалось бы, лучше было бы промолчать, чем удивляться, что вчерашний руководитель гитлеровского атомного проекта в 1946 году вдруг великодушно признал право и способность людей других наций и рас заниматься наукой, а не только быть рабами у «юберменшей».
Надо сказать, что этим адвокатам Гейзенберга здорово повезло, что их «клиенту» так и не удалось достигнуть своей цели до завершения войны. А то бы он не просто не нуждался в их услугах, но и «услуживать» было бы, скорее всего, некому.
Притом, ладно, если бы в философских работах Гейзенбега были какие-то хоть минимально ценные или оригинальные, или, скажем, хотя бы идеологически полезные для СССР мысли. Но ничего ни ценного, ни хотя бы компромиссного с будто бы господствующей в СССР философией марксизма в работах Гейзенберга и близко не было, даже если это там и пытались найти. Таким «искателям» приходилось самим выдумывать эти «ценности», а то и вовсе перевирать оригинал, чтобы найти там идеологическую полезность.
Иногда доходило до смешного. Например, в сборнике статей сотрудников кафедры философии Академии общественных наук ЦК КПСС в статье «Ленин как философ» [8], посвященной работе «Материализм и эмпириокритицизм», есть такая цитата из Гейзенберга:
«Ученый должен быть готов к тому, что благодаря новым экспериментальным данным могут быть изменены и самые основы его знания... Эти общие идеи могут поддерживаться авторитетом церкви, партии или государства, и даже если это не будет иметь место, все равно очень трудно отойти от общепринятых идей, не противопоставляя себя обществу. Но результаты научных размышлений могут противоречить некоторым из общепринятых идей. Без сомнения, было бы неразумно требовать, чтобы ученый вообще не был лояльным членом общества, чтобы он принципиально отказался от всех благ, которые можно получить, принадлежа коллективу...».
Автор статьи утверждает, что так Гейзенберг характеризует обстановку, которая «наблюдается и в современном капиталистическом обществе» и что он, мол, рекомендует буржуазным ученым «в науке проявлять интеллектуальную честность, а философские обобщения делать в соответствии с тем, что требует общество».
А дальше идет просто изумительный пассаж:
«Когда В. И. Ленин писал о необходимости внимательного анализа всего, что создано ученым, с тем чтобы взять самое ценное и отсечь реакционное, он как раз имел в виду именно такое положение естествоиспытателя, которое так хорошо охарактеризовано Гейзенбергом».
Думаю, читателю будет интересно, как же на самом деле «производился анализ» и «отсекалось реакционное», в том числе, и автором цитируемой статьи. А это хорошо видно уже на примере приведенной цитаты. Автор статьи «провел анализ» и «отсек» от нее вот такое предложение:
«В наше время функции положительной религии в некоторых странах взяли на себя политические учения и общественные организации, но проблема, в сущности, осталась той же».
Из этого предложения напрямую следовало, что Гейзенбега при написании «Физики и философии» меньше всего волновало положение естествоиспытателя в современном капиталистическом обществе. Напротив, современную «теорию двойственной истины» он рекомендует ученым тех стран, где «функции положительной религии взяли на себя политические учения и общественные организации». Но если читателю несложно догадаться, какие именно страны Гейзенберг имел в виду, то сразу становится понятно, что то, что он подразумевал под «положительной религией» в этих странах, гораздо сложнее. Из дальнейшего цитирования станет ясно, что под такой «верой» в данном случае он имел в виду материализм вообще и диалектический материализм в частности.
И в книге Гейзенберга «Физика и философия» об этом говорится не единожды. Ее автор не скрывает своих целей. Он пишет с обезоруживающей ясностью и как бы специально используя образы, которые в свое время в «Философских тетрадях» использовал Ленин. Линия Демокрита и линия Платона - так охарактеризовал Ленин материализм и идеализм.
Вот что пишет Гейзенберг:
«Современная физика выступает против положения Демокрита и встает на сторону Платона и пифагорейцев. Элементарные частицы не являются вечными и неразложимыми единицами материи, фактически они могут превращаться друг в друга. При столкновении двух элементарных частиц, происходящем при большой скорости, образуется много новых элементарных частиц; возникая из энергии движения, столкнувшиеся частицы могут при этом исчезнуть. Такие процессы наблюдаются часто и являются лучшим доказательством того, что все частицы состоят из одинаковой субстанции - из энергии. Но сходство воззрений современной физики с воззрениями Платона и пифагорейцев простирается еще дальше. Элементарные частицы, о которых говорится в диалоге Платона «Тимей», ведь это, в конце концов, не материя, а математические формы. «Все вещи суть числа» - положение, приписываемое Пифагору».
Из этой же цитаты прекрасно видно, что утверждение, будто бы Гейзенберг рекомендует ученым «в науке проявлять интеллектуальную честность, а философские обобщения делать в соответствии с тем, что требует общество», есть самое откровенное перекручивание мысли автора, если не сказать проще - самое нахальное вранье.
Гейзенберг не скрывает своей задачи - преодолеть материализм - и рассматривает свою физическую теорию как инструмент разрушения марксизма в СССР и других социалистических странах. Вот что он пишет:
«Наконец, современное естествознание врывается в те страны, в которых в течение нескольких десятилетий создавались новые положения веры как основа для новых могучих общественных сил. В этих странах современная наука обнаруживает себя как в отношении содержания этих положений веры, ведущих свое начало от европейских философских идей XIX в. (Гегель и Маркс), так и в отношении феномена веры, который не признает никакого компромисса с другими взглядами. Так как современная физика из-за своей практической пользы и в этих странах играет большую роль, то едва ли можно избежать того, что и там будет ощущаться ограниченность новых положений веры теми, кто действительно понимает современную физику и ее философское значение. Поэтому, для будущего будет, по-видимому, плодотворным духовный обмен между естествознанием и новым политическим учением. Естественно, что не надо переоценивать влияние науки. Но открытость современного естествознания, вероятно, в состоянии помочь большим группам людей понять, что новые положения веры для общества не так важны, как предполагалось до сих пор. Таким образом, влияние современной науки может оказаться очень благотворным для развития терпимости к иным идеям и потому стать весьма полезным» [9].
Или вот еще одна цитата:
«Из всего рассмотренного выше прежде всего видно, как трудно втиснуть новые идеи в старую систему понятий предшествующей философии... С точки зрения здравого смысла нельзя ожидать, что мыслители, создавшие диалектический материализм более ста лет назад, могли предвидеть развитие квантовой теории. Их представления о материи и реальности не могут быть приспособлены к результатам нашей сегодняшней утонченной экспериментальной техники» [10].
Для мало знакомого с философией естествоиспытателя, да и для всякого человека, привыкшего рассуждать с точки зрения здравого смысла, к которому апеллирует Гейзенберг, этот довод кажется неопровержимым.
Разве могли за сто лет такого бурного развития науки не устареть представления о материи? При этом вряд ли кто-то из этих самых читателей заметит, что Гейзенберг, который так убедительно будто бы доказал, что взгляды создателей диалектического материализма не могли не устареть за сто лет, в другом месте ничтоже сумняшеся, утверждает, например, следующее:
«Если достижения современной физики элементарных частиц сравнивать с какой-либо из философий прошлого, то речь может идти лишь о платоновской философии; в самом деле, частицы современной физики суть представления групп симметрии - этому учит нас квантовая теория, - и, стало быть, частицы аналогичны симметричным телам платоновского учения» [11].
Перед нами образец логики, которую можно сравнивать разве что с той, которую продемонстрировал известный персонаж (хотя он скорее режиссер, чем персонаж) украинской «революции достоинства» Игорь Коломойский, который после назначения его губернатором Днепропетровской области, рассказав, что у него три паспорта, заметил, что украинской конституцией запрещено двойное гражданство, а тройное не запрещено. Так и тут - за сто лет представления не могут не устареть, а за две с половиной тысячи они, видимо, могут только помолодеть.
С огромным трудом верится, что всего этого не увидели советские философы. В общем-то, им положено было заметить даже то, что мог по простоте душевной не заметить и сам Гейзенберг - что представления, даже если это научные представления, и философские категории, то есть понятия - это далеко не одно и то же. И уж точно советским философам должно было быть известно, что материя - это философская категория для обозначения объективной реальности. Другое дело, что этого мало знать. Кроме того нужно понимать, что требование пересмотра содержания философских категорий в угоду очередной моде в той или иной частной науке если и отличается чем-то от знаменитого требования «закрыть Америку», то только гораздо меньшими шансами на то, что эти требования могут быть исполнены. С таким же успехом пересмотра понятия материи могла бы требовать наука, которая занимается изучением свойств той материи, из которой шьют платья, на том основании, что появились, например, синтетические ткани. Тогда у специалистов тоже радикальнейшим образом поменялись представления о материи - раньше всякая материя ткалась из природных волокон, а тут - сплошная химия, специально организованная последовательность атомов и больше ничего. Почему бы ученым от легкой промышленности на этом основании не потребовать от философов пересмотра понятия материя?! И если кто-то станет возражать на том основании, что квантовая механика - более важная наука, то с ним можно будет поспорить с помощью известного аргумента: «Кто трусы ребятам - ну конечно, не пилот». Или напомнить, что атомы, из которых состоит нейлон или капрон, согласно Гейзенбергу, - не материальные частицы, а всего лишь «системы дифференциальных уравнений».
Но если ученых от легкой промышленности советские философы быстро бы «отшили», то перед квантовой физикой они благоговели и не смели даже рта раскрыть наперекор любым ее прихотям. И, думаю, вовсе не потому, что они ничего не понимали в квантовой физике [12], а скорее потому, что они мало понимали в своей собственной науке - в философии.
На философском факультете Киевского университета в восьмидесятые годы рассказывали байку о том, что один из молодых преподавателей, как бы сейчас сказали, «по приколу» выучил своего двухлетнего сына фразе «материя первична, сознание вторично», и когда приходили гости (а это, как правило, были люди из той же философской «тусовки»), ребенка заставляли эту фразу повторять, что он и проделывал когда с удовольствием, а иногда, особенно когда у него было плохое настроение, и без особого удовольствия. Перечитывая сегодня труды подавляющего большинства советских философов (кто бы их еще перечитывал!), невольно вспоминаешь эту байку и приходишь к выводу, что они в деле понимания философских категорий отличались от этого «вундеркинда» только тем, что заучили большее количество мудреных фраз, и еще тем, что если мальчик прекрасно чувствовал, что все это делается понарошку, то советские философы были уверены, что бессмысленное повторение заученных ими фраз - это и есть философия.
Но, как уже говорилось раньше, место философии вакантным не бывает. Поэтому каждый раз получалось так, что под аккомпанемент материалистических фраз протаскивалась какая-нибудь очередная «скверная» идеалистическая философия.
Что касается В. Гейзенберга, то мне очень сложно судить об истинности или ложности его воззрений в области квантовой механики (не помогла она ему создать атомную бомбу для Гитлера - мне лично и этого достаточно), но что касается его философских идей, то здесь никак нельзя не отметить настойчивости этого человека в его стараниях утвердить позицию идеализма и максимально навредить материализму. Эта настойчивость проходила через все его книги, а не только через философские. Еще до войны, в 1932 г., в СССР вышел перевод его книги «Физические принципы квантовой теории» [13]. В предисловии к этой книге Гейзенберг писал: «Цель книги покажется мне достигнутой, если она несколько будет способствовать распространению того «копенгагенского духа» квантовой теории (если я могу так выразиться), который дал направление всему развитию новой атомной физики».
Гейзенберг пишет прямо, что «современная физика» с самого начала и до конца враждебна материализму, что он возлагает на нее очень большие надежды как на инструмент идеологической диверсии против марксизма в социалистических странах. Он отвергает любые, даже самые слабые попытки истолковывать «современную физику» материалистически, даже если эти попытки исходят от самого Ейнштейна, а советские пропагандисты гейзенберговских идей с помощью цитат из Ленина пытаются доказать, что нужно разделять, мол, физическое содержание теории и философские выводы из нее. Если быть точным, то во вступительном слове к русскому переводу книги Гейзенбега «Философские проблемы атомной физики», вышедшем в 1953 году, писалось вполне определенно:
«По своим философским воззрениям «копенгагенская школа» является идеалистической. Это одна из школок современного «физического идеализма», активно пытающаяся внедрить свои философские взгляды в физическую науку» [14].
Хорошо ли, плохо, но автор вступительного слова И. В. Кузнецов старается разоблачить эти попытки и ясно формулирует цель издания:
«Издание книги В. Гейзенберга в русском переводе дает возможность советским физикам и философам на конкретном примере проследить, каким именно путем осуществляется идеалистическая фальсификация выводов, вытекающих из новейших достижений естествознания» [15].
Притом, так выражались не только философы, но и физики. Например, руководитель ядерного научного центра в Дубне академик Блохинцев пишет практически такими же словами, как и И.В. Кузнецов: «Среди самых разнообразных идеалистических направлений в современной физике так называемая «копенгагенская школа» - наиболее реакционная. Разоблачению идеалистических и агностических спекуляций этой школы вокруг коренных проблем квантовой механики и посвящена данная статья» [16], цитирует Блохинцева Гейзенберг, иронизируя перед этим, что «эти возражения с самого начала ограничиваются исключительно философской стороной вопроса», а в физическом плане Блохинцев и Александров без всяких оговорок соглашаются с копенгагенской интерпретацией.
Разумеется, насчет отсутствия оговорок Гейзенберг сказал неправду. Если мы возьмем, например, статью Д.И. Блохинцева «Критика идеалистического понимания квантовой теории», то она вся будет состоять не просто из оговорок, а из самой беспощадной критики копенгагенской интерпретации, притом отнюдь не ограничивающейся «философской стороной вопроса».
Скорее, напротив, в этой статье будет едва ли не единственная оговорка, подтверждающая правоту Гейзенберга. Вот она:
«Н.Бор и его последователи развивают этот принцип [17] в особую философскую концепцию дополнительности, для которой характерно отрицание объективности микроявлений».
Но боюсь, что даже это высказывание - вполне достаточное основание для гейзенбеговской иронии. В отличие от Блохинцева, он ясно понимает, что не может существовать двух отдельных методов мышления - один для научных исследований, а другой - для построения философских концепций. И в этом плане Гейзенберг оказался ближе к Ленину, чем Блохинцев и подавляющее большинство советских философов. Хотя исключительно только в этом единственном пункте. Во всех остальных вопросах Гейзенберг занимал позиции, диаметрально противоположные ленинским, и ниже мы постараемся продемонстрировать, что Ленин за тридцать лет предвидел позицию Гейзенберга вплоть до деталей и оставил непревзойденную до сих пор критику этой позиции.
Академик Блохинцев завершает свою статью словами Ленина из «Материализма и эмпириокритицизма»: «Как ни диковинно с точки зрения «здравого смысла» превращение невесомого эфира в весомую материю и обратно, как ни «странно» отсутствие у электрона всякой иной массы, кроме электромагнитной, как ни необычно ограничение механических законов движения одной только областью явлений природы и подчинение их более глубоким законам электромагнитных явлений и т. д. - все это только лишнее подтверждение диалектического материализма» [18].
Для того, чтобы увидеть, насколько состоятельно такого рода «разоблачение» идеализма, вполне достаточно прочитать уже следующее за цитируемым предложение из «Материализма и эмпириокритицизма», которое начинается словами «Новая физика свихнулась в идеализм».
Другими словами, Ленин имеет в виду ровно противоположное тому, что ему приписывают. Он считает, что именно физика свихнулась в идеализм, а отнюдь не то, что нужно разделять физику и философию. Дальше Ленин объясняет, почему она туда «свихнулась»:
«Новая физика свихнулась в идеализм, главным образом, именно потому, что физики не знали диалектики. Они боролись с метафизическим (в энгельсовском, а не в позитивистском, т. е. юмистском, смысле этого слова) материализмом, с его односторонней «механичностью», - и при этом выплескивали из ванны вместе с водой и ребенка. Отрицая неизменность известных до тех пор элементов и свойств материи, они скатывались к отрицанию материи, то есть объективной реальности физического мира. Отрицая абсолютный характер важнейших и основных законов, они скатывались к отрицанию всякой объективной закономерности в природе, к объявлению закона природы простой условностью, «ограничением ожидания», «логической необходимостью» и т. п. Настаивая на приблизительном, относительном характере наших знаний, они скатывались к отрицанию независимого от познания объекта, приблизительно-верно, относительно-правильно отражаемого этим познанием. И т. д., и т. д. без конца» [19].
Самое интересное, что ничто из опубликованного Лениным в 1908 году не устарело не только на момент выхода статьи Блохинцева, но и на сегодняшний день. Увы, физика как «свихнулась» в конце XIX, так она и находится в плену идеализма до этого времени. Как физики не знали диалектики, так они ее и не знают. Что касается советской теоретической физики, точнее, господствующей в ней школы, то она в этом отношении была «впереди планеты всей». Да и как советские физики могли знать диалектику, если ее знать не хотели советские философы. Они только клялись ее именем, притом даже не заметили, как эти клятвы перешли в проклятия в адрес диалектики. «Что представляет собой еще один пример диалектики - количество перешло в качество», мог бы сострить кто-нибудь из этих самых бывших советских философов, которые только и умели, что подыскивать примеры для очередного подтверждения диалектики, против чего, т.е. сведения диалектики к «сумме примеров» [20], очень предостерегал Ленин.
Совершенно не хотелось бы, чтобы у читателя сложилось впечатление о том, что я пытаюсь обвинять советских физиков или философов в злонамеренности, и в том, что они сознательно воевали против марксизма и против материализма в целом. Боюсь, что это было бы если даже и простое объяснение всех тех парадоксов, которые была сделана попытка обрисовать, то вряд ли имеющее хоть какое-либо отношение к действительности [21]. Подавляющее большинство советских философов и даже физиков, скорее всего, искренне хотели таким способом «развить марксизм», обогатить его, привести его в соответствие с новейшими открытиями в области науки. Мало того, что касается философов, то от них очень даже ждали толковой критики безраздельно господствующего в то время позитивизма. Свидетельством этому может служить то, что когда появилась книжечка Э.В. Ильенкова «Ленинская диалектика и метафизика позитивизма», она была издана огромным даже по тем временам тиражом 100 000 экземпляров.
Причина всех этих парадоксов исключительно в повальной теоретической неграмотности советских марксистов, которая на фоне обусловленного этой неграмотностью преклонения перед авторитетом науки приводила к совершенно некритическому восприятию любых, даже самых бестолковых и самых безответственных экскурсов ученых в область философии.
Для того, чтобы посмотреть к чему привело такое положение дел в случае Гейзенберга, рассмотрим предисловие к изданию философских работ этого ученого, собранных в книгу «Шаги за горизонт», которая вышла в 1987 году:
««Дурная философия, - говорит Гейзенберг с необычной для его стиля резкостью, - губит хорошую физику» (с. 172). Как тут не вспомнить известное высказывание Ф.Энгельса: «...те, кто больше всего ругают философию, являются рабами как раз наихудших вульгаризированных остатков наихудших философских учений»».
Если же вы обратитесь к странице 172, на которую ссылается автор предисловия, то вы обнаружите, что под «дурной философией» Гейзенбег имеет в виду материализм, а также то, что он ругает не всякую философию, а только материалистическую. Идеализм же он считает очень даже хорошей философией: единственно верной.
Другими словами, автор предисловия 1987 года сознательно морочит голову читателям, выдавая черное за белое: будто бы Гейзенберг думает так же, как и Энгельс. Он утверждает, что «...выдающийся ученый ХХ века всем содержанием своего анализа науки призывает к овладению диалектическим методом и сам в своем научно творчестве руководствуется принципам такого мышления» [22].
То, что началось когда-то небольшой путаницей, закончилось откровенным враньем.
Советские философы напрочь забыли предупреждение Ленина о том, что буржуазным профессорам, способным давать очень ценные результаты в своих областях, нельзя верить, когда речь заходит о мировоззренческих вопросах. А ведь известно, что нередко ученый становится тем смелее в своих суждениях, чем дальше предмет, о котором он судит, находится от той области, которую он изучал, а уж в тех вопросах, которые изучает философия, тут суждения иных ученых и вовсе становятся безапелляционными, и любой, кто в них усомнится, сразу объявляется «врагом науки».
Увы, такая ситуация сложилась отнюдь не в советские времена и, увы, не закончилась вместе с советскими временами. Написанные более ста лет тому назад и характеризующие самых выдающихся деятелей русского большевизма слова Ленина были одинаково актуальны на всех этапах существования советской философии:
«Приемы сочинения разных попыток развить и дополнить Маркса были очень нехитры. Прочтут Оствальда, поверят Оствальду, перескажут Оствальда, назовут это марксизмом. Прочтут Маха, поверят Маху, перескажут Маха, назовут это марксизмом. Прочтут Пуанкаре, поверят Пуанкаре, перескажут Пуанкаре, назовут это марксизмом! Ни единому из этих профессоров, способных давать самые [^i]ценные работы в специальных областях химии, истории, физики, нельзя верить ни в едином слове, раз речь заходит о философии. Почему? По той же причине, по которой ни единому профессору политической экономии, способному давать самые ценные работы в области фактических, специальных исследований, нельзя верить ни в одном слове, раз речь заходит об общей теории политической экономии. Ибо эта последняя - такая же партийная наука в современном обществе, как и гносеология. В общем и целом профессора-экономисты не что иное, как ученые приказчики класса капиталистов, и профессора философии - ученые приказчики теологов» [23].
Ленин просто как в воду глядел. Причем, заметьте, что такие слова как «ученые - приказчики теологов» в отношении буржуазных философов и ученых в советские времена считали если не ругательствами, то, так сказать, метафорами, которые относили на счет того, что Ленин высказал их в пылу полемики. Относительно того же Гейзенбега они оказались констатацией факта.
В Советском Союзе издавались все книги В. Гейзенберга, в которых он излагал свои философские взгляды, и делалось это во все периоды существования СССР - при Сталине, Хрущеве, Брежневе, Горбачеве. ↩︎
В. Гейзенберг. Физика и философия. Часть и целое. М. 1989. с. 5 ↩︎
Вот что Гейзенберг понимает под такой религией: «Мы приписываем тем самым слову «религия» несколько более широкое значение, чем обычно. Оно должно охватывать духовные содержания многих регионов и различных эпох даже там, где, скажем, вообще не существует понятия о Боге». Но наш физик-философ никогда не забывает о стране, где его философские мысли пользуются такой популярностью. Поэтому дальше читайте внимательно: «Лишь относительно тех общественных форм мысли, к которым стремятся современные тоталитарные государственные образования и в которых запредельное изгоняется как таковое, можно сомневаться, применимо ли к ним понятие религии». И это о стране, где вся эта его «запредельщина» публиковалась иногда немедленно, как только появлялась в печати на Западе, только, подозреваю, в СССР куда большими тиражами. ↩︎
http://www.giffordlectures.org/ ↩︎
В. Гейзенберг. Шаги за горизонт. М. 1987. с. 328. ↩︎
В. Гейзенберг. Философские проблемы атомной физики. М. 2008 г. с 32. В Советском Союзе эта книга вышла в 1953 году, то есть через год после появления ее в США. ↩︎
В. Гейзенберг. Философские проблемы атомной физики. М. 2008. с. LIII. ↩︎
http://leninism.su/books/4066-lenin-kak-filosof.html?showall=&start=4 ↩︎
В. Гейзенберг. Физика и философия. Часть и целое. М. 1989. с. 128 ↩︎
Там же. с. 84 ↩︎
В. Гейзенберг. Шаги за горизонт. М.: Прогресс, 1987. С. 173. ↩︎
Эйнштейн, например, тоже не понимал и не принимал «копенгагенскую интерпретацию квантовой механики», не смотря на то, что признавал частные успехи этой теории. Но когда речь доходила до понятия материи, то он стоял на своем. «Мне хотелось бы думать, что Луна существует, даже если я на неё не смотрю», - иронизировал он в ответ на требования «копенгагенцев» пересмотреть материалистический взгляд на мир. Скорее всего, проблема советских философов состояла в том, что как раз думать им не хотелось, поэтому и материализм они не отстаивали. ↩︎
В. Гейзенберг. «Физические принципы квантовой теории». М. 1932. С. 8. ↩︎
Цит. по книге В. Гейзенберг. Философские проблемы атомной физики. М. 2008. с. XXXII/ ↩︎
Там же. с. LIII. ↩︎
Цит. по В. Гейзенберг. Физика и философия. Часть и целое. М. 1989. с. 82. ↩︎
Имеется в виду принцип дополнительности по Н. Бору, согласно которому невозможно одновременно определить импульс и координаты элементарных частиц. ↩︎
В. Гейзенберг. Физика и философия. Часть и целое. М. 1989. с. 82. ↩︎
В. И. Ленин. Материализм и эмпириокритицизм. В. И.Ленин. Полн. Собр. Соч. т. 18. с. 277. ↩︎
В.И. Ленин. Философские тетради. Фрагмент «К вопросу о диалектике». Ленин В.И. ПСС. т. 29. с. 316. ↩︎
Это отнюдь не значит, что среди советских философов или физиков не было сознательных противников марксизма. Конечно, были. Так, например, у основания той школы, которая со временем заняла господствующее положение в советской физике, стоял Л. Мандельштам, который, по воспоминаниям современников, в 20-х годах вставал из-за стола и уходил, если среди сидящих оказывался член партии. Разумеется, что убеждения авторитетного учителя не оставались незамеченными среди учеников. Но вряд ли они имели среди них большой успех. По крайней мере, точно не эта водевильная фронда стала причиной засилия позитивизма в советской науке. ↩︎
В. Гейзенберг. Шаги за горизонт. М.: Прогресс, 1987. С. 10. ↩︎
В.И. Ленин. Материализм и эмпириокритицизм. Ленин В.И. ПСС. т. 18, с. 363-364. ↩︎