Проблема целеполагания личности в свете генезиса свободы и творчества

2015-05-16 Валерий Суханов

В среде творческих педагогов-психологов прочно укоренилось мнение, что личность начинается с самостоятельного шага. Эта позиция вырабатывалась в Ильенковской традиции, основываясь на жесткой установке Ильенкова: «Школа должна учить мыслить». Или школа учит мыслить, или никакой школы. Назидательность культуры, навязывание знаний, умений, навыков – вот основной грех нашей школы, насаждающей детям логику палеолита. «Трагизм вердикта нашему времени (неопалеолит!) в том, что тысячелетия после осознанного и воплощенного в творчестве индивидов и масс торжества Понятия над осознанным инстинктом все более полно утверждает себя самодостаточная обезличенность коллективного чувства. Когда-то К.Маркс лихо определил такое состояние бараньим инстинктом, который осознан... В том числе – и чувства глубокого удовлетворения тем, что истина – это миф, красота – это то, что всем нравится, добро – это когда мне хорошо» [1, с.30]. Этот приговор Ф.Т. Михайлова современной культуре в первую очередь обращен к тому духовному пространству, где эта «культура» зарождается – школе.

Основное качество, которое особо ценит в детях учитель – это прилежание. Послушный, трудолюбивый ученик в школе ценился всегда. В наше время, на волне столь модной толерантности (естественно, не имеющей ничего общего с философским осмыслением личности) прилежание и трудолюбие становится вообще панацеей от всех бед в образовательном процессе. Гигантские усилия школы, модернизация (ГИА, ЕГЭ) направлены в одно русло – осознание «бараньих инстинктов». И, надо сказать, школе это прекрасно удается, поскольку ей активно помогает в этом вся культура вне школы. Но есть ли выход?

Становящаяся личность должна решить проблему целеполагания сама. А это значит, что учитель, воспитывающий личность, должен взломать веками устоявшуюся схему воспитания, соответствующую схеме наличного бытия, когда «одни группы людей воспроизводили отдельно друг от друга продуктивность (инновационность) прежде всего духовного целеполагания, другие – репродуктивность его материального (физического) целеосуществления» [1, с. 34].

Человеку нужно стать личностью. То есть человеком в собственном смысле этого слова. То есть занять свое место, соответственно закону, зафиксированному Аристотелем. Но где оно, – место человека в природе? Э.В. Ильенков в «Космологии духа» ясно показывает в чем оно – субстанциальное предназначение человека. Человек с необходимостью призван быть творцом субстанции, ее сausa sui. Но большой круг человеческой истории подразумевает и маленькие круги, которые по сути ничем не отличаются от большого круга. Рефлексия проблемы целеполагания личности приводит к смежному с ним вопросу, – за счет чего человек способен и должен быть внутренней свободной причиной природы. Что дает человеку силу быть причиной природы? Очевидно, свобода. Но что это – и откуда она взялась? Очевидно, из природы, больше неоткуда. Свобода имплицитно «сидит» в природе вместе с человеком. Но лишь с появлением человека свобода показывает свое истинное лицо в виде активности субъекта. Моменты свободы как моменты абсолютности, как моменты самосохранения присутствуют в животном мире и даже в неживой природе. Понятно, что ни о какой свободе рыси, а уж, тем более, камня говорить нельзя, но «свойство, родственное ощущению» (Ленин) и даже мышлению, в камне все же присутствует, иначе человек не смог бы втянуть этот камень в свою предметно-преобразующую деятельность. Кто же этот «таинственный родственник», живущий в природе вне человека? Очевидно, субъектность, внутреннее противоречие, влекущее каждую вещь занять свое место. Противоречие, полагающее процесс движения вещи, но являющееся лишь ее моментом, и лишь у человека становящееся его собственной формой движения, поскольку лишь человек способен осознать субьектность, и в этом отношении к себе зафиксировать ее предел, абсолют. Лишь человек способен осознать собственное полагание. С этого и начинается личность, Я. «На абсолютное …не может претендовать ни одна особенная форма выражения начала, противоречия, субъектности. Кроме, правда, одной – той, которая сама выражает собой абсолютный предел в развитии начала, в развитии той рефлективности, которая содержится в полагающей силе любого противоречия, – развитии до степени предельной, абсолютной полноты рефлексии своих оснований, самого себя, саморефлексии. Эта предельная представленность своих собственных оснований и фиксируется понятием Я – началом, вбирающем в себя возможности всех вещей, их начала, их противоречия, а потому способным к свободному полаганию своей активности» [2, с. 317].

Но каким способом человек обнаруживает свою субъектность? Сразу в чистой форме или превращенной? Очевидно, что в превращенной. Субъектность рождает образ, по внешнему виду ничего общего с ней не имеющий. И разглядеть ее (субъектность) не так просто даже философам-профессионалам, поскольку в орудийной практике она присутствует значительно более явно. Но связь между первым образом, вычлененным из орудийной практики, и свободой несомненно есть.

Способна ли современная психология осознать начало личности, обнаружить тот «магический кристалл», сквозь который ребенок увидит себя как развернутую личность? Ведь понять личность можно лишь исторически, а не в контексте психоанализа Фрейда! Ведь уже в первых религиях (анимизм) человек постулирует свое родство всей объективной действительности. Первый человек предчувствует душу там, где ее нет. И делает это абсолютно правильно, поскольку превращенная форма истины позволяет творить новые истинные формы в орудийно-чувственной практике. Потому-то миф и является для дикаря истиной. Но может ли миф быть истиной для современного человека? Понятен сарказм Маркса и Михайлова, – миф, выведший человека из палеолита в неопалеолит и далее - до вершины Понятия, почему-то выхватывается из контекста истории и становится Истиной. Истиной в конечной инстанции. «Истиной», превращающей людей в баранов. Именно развенчиванию главного мифа нашего времени о вечности и неизменности капитализма и была посвящена могучая теоретическая практика Маркса и Ильенкова. Развенчиванию иллюзии святости исчадия этого мифа – классно-поурочной системы Яна Амоса Коменского была посвящена психолого-педагогическая деятельность Ильенкова и Михайлова. Истоком продуктивности этой деятельности было отношение к противоречию как началу и к себе, как началу начала. А это и есть предельное выражение совести, ¬– понимание, что Вселенная начинается с тебя. «Положенная своим собственным противоречием, активность Я осуществляется сообразно началам каждой вещи. Поэтому в каждой вещи, которая превращена в предмет деятельности Я, оно видит самого себя, начало» [4, с. 317]. Поэтому и в творчестве Я снимает не вещь, а само себя, поэтому и творчество всегда есть самотворчество.

Обойти миф в формировании личности невозможно, как и недопустимо считать миф истиной. Внешне, в виде назидания ребенку это подсказывают уже с самого раннего детства, – «сказка ложь, да в ней намек», «мораль сей басни такова», и т. д., и т. п. То есть противоречие, «сидящее» в мифе, внешне уже подсказывается ребенку. Но нужны ли такие подсказки? Ведь свобода порождается только свободой…

И если справедливо, что свобода порождается только свободой, а онтогенез должен повторять в базовых пунктах филогенез, то исключительно важно исследование самого понятия свобода. А чтобы исследовать любое понятие, нужно подвергнуть анализу предпосылочное бытие понятия, – в историческом и логическом ключе.

В исследовании исторического времени, когда природа была беременна свободой, существенно помогают опыты известного американского ученого В.Келера. Обезьяна в предложенной ситуации, – наличие в большой аудитории кубика-подставки, палки и высоко висящего банана, – запросто создает математическую абстракцию – складывает четыре отрезка в один. Сложив в своей деятельности высоту кубика, свой рост вместе с палкой и прыжок до банана она добивается своей цели, овладевает предметом своей потребности – бананом. Но несмотря на то, что обезьяна способна выполнить геометрическое действие на уровне ученика начальной школы, человеком ее это не делает. Почему? Эта ситуация пока ещё обезьянья. Когда же она станет человеческой? Где он - шаг к человеку? Американские учёные учат обезьян говорить и весьма преуспели в этом. Но, может быть, есть и другой путь перехода к человеку, бессловесный? Почему бы не предположить, что наш древний предок, используя палку для сбивания плодов, орехов, выкапывания кореньев, в один прекрасный момент её не выбросил, а стал таскать с собой, впервые определяя своё поведение не едой, а вещью, которой эта еда добывается. Может, это и явилось первым шагом освобождения животного от полной детерминации своей деятельности органическими потребностями, первым человеческим шагом, имманентно присутствующим во всей дальнейшей человеческой истории?

Если принять такой ход развития событий, то становятся бессмысленными разговоры о том, что появилось раньше – Слово или Дело. Слово появилось одновременно с фиксацией человека на вещи как оживший закон существования этой вещи в качестве орудия труда. Слово, в данном случае, подобно Буратино, находящемуся в полене. Человек в процессе операций с вещью освобождает Слово сначала в виде названий вещей, рисунков, значительно позже в - виде знания вещи, и уже значительно позже, на филосософском уровне рефлексии, в виде знания себя, собственной субъективности в познании объективных законов мира.