«Печать ложного раскаяния». (Рецензия на книгу Р. Дунаевской «Марксизм и Свобода» М. 2011 г.)
2015-04-27 Максим Лебский
«Марксизм после Маркса» стал для меня термином с отрицательным значением. [1]
Р.Дунаевская
Разрушение всей общественно-политической системы советского общества крайне своеобразно отразилось на развитии постсоветского левого движения в России. Отсутствие исторической преемственности, кризис социалистической теории и практики во всех смыслах - вот основное с чем пришлось столкнуться антикапиталистическим силам в 90-е годы.
Вместе с тем 90-ые, стали временем открытия для читателя новых авторов, ранее по тем или иным причинам не доступных для него. Качество и политическая направленность «открытой» литературы была самая различная, зачастую противоположная. Теперь на одной полке можно было увидеть соседствующие книги И.А. Ильина и Л. Троцкого к примеру.
Советский марксизм, долгое время существовавший в тепличных условиях идеологической монополии, полностью устранил из массового сознания категории критичности и самоанализа. Лишенное опыта критического сознания, народные массы подпали под не менее оголтелый шквал антикоммунистической риторики, поданной с претензией на переоценку ранее незыблемых ценностей.
Сегодня и тогда крайне важно понимать, что всякая теория, претендующая на объяснение устройства человеческого общества, в своей основе ограничена теми историческими условиями, идеальным выражением которых она стала. Гегель замечал: «Философия - эпоха схваченная в мысли.»
Подлинный марксизм, перманентно беспощадно самокритичен, и именно это его свойство позволяет ему всегда держать в должном виде свое идеологическое оружие. Марксиста можно уподобить средневековому рыцарю, который засыпал в доспехах, дабы встретить богородицу вооруженным. Георг Лукач писал о том, что сложнейшей, но тем необходимей является задача применения марксизма к самой марксисткой теории. От того, насколько адекватно это будет сделано, зависит то, каким образом исследователь использует теорию исторического материализма - как метод познания-изменения мира, либо как священную догму, под которую нужно всего лишь подстраивать эмпирические факты.
Сегодня трудно ожидать новых изданий тех авторов ХХ века, которые не увидели свет в 90-ые годы. Но тем удивительнее появление новых имен в контексте существующих утвердившихся стереотипов. В 2011 году в издательстве «Праксис» вышел один из главнейших трудов[2] американской марксистки Раи Дунаевской «Марксизм и свобода». Тираж небольшой, всего 300 экземпляров.
Дунаевская ‑- малоизвестная фигура в России. Ее многочисленные труды о диалектике и сущности Советского государства до сегодняшнего дня остаются доступными только для англоязычных читателей. Но издательство «Праксис» внесло крупный вклад в дело знакомства российских марксистов с идейным наследием Дунаевской. Ее книга «Марксизм и свобода», впервые увидевшаяся свет в 1958 году, представляет из себя крайне удачное начало для знакомства с многогранным творчеством этого теоретика.
Содержательная структура книги крайне своеобразна и оригинальна. Обращаясь к логике «Капитала» Маркса, Дунаевская указывает на неразрывность исследования практики и теории в марксистском дискурсе, именно поэтому автор делает попытку встроить все содержание книги в диалектический каркас, в котором мысль автора постоянно перемещается от теории к практике и в рамках того же предмета совершает обратное движение.
Проследим это на примере. Дунаевская рассматривает процесс создания Марксом первого тома «Капитала». В первом томе глава, посвященная борьбе за сокращение рабочего дня, была написана Марксом позже всех остальных, в 1866 году. Дунаевская связывает этот «удивительный факт» с огромным влиянием, которое оказала на Маркса Гражданская война в Америке и движение аболиционизма. Белый рабочий в Америке непосредственно приступает к борьбе за сокращение рабочего дня лишь с того времени, как было отменено рабство. Значение этого события выдающееся, т.к. была устранена серьезнейшая искусственная преграда между капиталом и трудом в виде чувства своего превосходства и привилегий белых рабочих, которые служили для них отдушиной под ярмом классовой эксплуатации.
Хотя здесь можно поспорить с автором, указав на то, что Маркс рассматривает историю борьбы пролетариата за сокращение рабочего дня на примере Англии, все же речь не об этом. Речь о том, насколько Маркс был восприимчив к биению живого пульса классовой борьбы угнетенных на всем земном шаре. Широчайший кругозор позволял Марксу учитывать объективное значение для человеческой истории тех событий, которые происходили за десятки тысяч километров от него, и это отражалось, конечно же, в теоретической работе Маркса. Он заостряет те вопросы, к которым взывает стихийная диалектика борьбы масс. Это удивительная сопричастность и единство гения и народа в революционном акте, в котором первый выступает теоретическим проводником действий второго, очень верно схватывается Дунаевской: «Переход Маркса от истории теории к истории производственных отношений со всей ясностью показал, что марксизм представляет собой теоретическое выражение инстинктивного стремления пролетариата к освобождению. Больше того. Как утверждает в 1866 г. Маркс, устранение неравенства в конечном счете зависит от сокращения рабочего дня. Теперь именно этим он очерчивает исторические рамки самого капитализма. Борьба рабочих за ограничение продолжительности рабочего дня развивает капиталистическое производство. Окончательное достижение имеет своей предпосылкой сокращение рабочего дня. Философия сокращения рабочего дня, возникающая из реальной борьбы, вбирает в себя прочие концепции. Мышление теоретика, таким образом, постоянно обогащается, наполняясь все новым содержанием под воздействием борьбы и мыслей рабочих[3]».
Это лишь небольшой пример из всего числа приводимых автором в тексте. В дальнейшем я буду говорить об этом в контексте анализа взглядов Дунаевской на фигуру Ленина.
Свой анализ научного наследия Маркса Дунаевская базирует на категории тотальности. Это означает, что она рассматривает в полном единстве и взаимосвязи мысль и практику Макса, его ранние и поздние работы, его философию и политэкономию. Особенно акцентируется такой взгляд в рассмотрении связей «Экономическо-философских рукописей 1844 года» с последующими работами Маркса.
«Некоторые марксисты игнорируют феномен отчужденного труда, как будто речь идет о пережитке философского жаргона, которым пользовался Маркс во времена своей младогегельянской молодости, и который он отбросил сразу же, как только обратился в "материализм." Но как раз "зрелый" Маркс показывает, что отчуждение труда есть основа основ не только для политико-экономической науки, но и для самой производственной системы. Отчуждение от рабочего его индивидуальных умений, когда его труд становится общественным трудом, единственным отличительным признаком которого является то, что этот труд "человеческий," - это не просто аналитическая операция, совершаемая теоретиком».[4]
Восприятие марксизма Дунаевской через призму humanitas, т.е человечности очень близко к взглядам Фромма. Но Дунаевская толкует человека не в экзистенциалистском смысле, анализируя единичного чувствующего человека как точку отсчета. Для нее человек может быть свободен лишь в свободном коллективе. И марксизм - это как раз наиболее адекватная теория самоосвобождения рабочего, идея, обобщающая стихийное стремление рабочего к обретению универсальности и целостности собственной личности. Дунаевская полемизирует как с Каутским, так и с Лениным в вопросе о соотношении стихийности и организованности в пролетарской практике и теории.
Что касается теории, то Дунаевская оспаривает традиционный тезис внедрения социалистического сознания интеллигенцией в тред-юнионистки настроенные массы. Марксизм, она подчеркивает, имеет источник в стихийном стремлении пролетариата к разрыву своей отчужденности. Именно поэтому живая связь между революционной борьбой масс и марксисткой теорией имеет такое важное значение.
В ракурсе самоорганизации масс Дунаевская рассматривает и появление Советов. Как известно, Советы возникли как результат стихийного творчества рабочих, найдя в такой организационной форме лучший способ не только регулировать стачки и забастовки, но и создавать параллельные существующим органы революционной власти снизу. Советы - не плод размышлений какого-либо теоретика или творение какой-либо партии, и поэтому вопрос о Советах как новой форме организации власти не стал центральным вопросом обсуждения на очередном конгрессе Интернационала в 1907 г. Немецкая социал-демократия, долгое время шедшая в авангарде социалистического движения, создала некий культ организации, для которой, по словам одного немецкого исследователя, «неорганизованные рабочие стали чем-то вроде низшего подвида человека»[5].
Массовая партия с четко выстроенной иерархией была эффективной для определенного этапа борьбы, а именно популяризации марксизма, роста социалистического движения вширь. Но этот рост имел и свои негативные следствия, а именно, буржуазия опробовала впервые на примере участия социал-демократов в парламентских выборах способ встраивания некогда революционной партии в существующую систему. Систематические подачки со стороны власть имущих отодвигали в сознании социал-демократов революцию в отдаленное будущее. Революционный процесс же полностью формализовался и загонялся в определенные жесткие схоластические схемы. Естественно, ничего общего с реальностью такое представление о революции не имело. «Что касается революции, то она, по-видимому, понималась так: профсоюзы должны организовать пролетариат в экономической области, партия - в политической, а молодежь нужно мобилизовать на антимилитаристской основе. По достижении этих целей, когда будет завоевано достаточное количество голосов избирателей, социал-демократам станет принадлежать весь мир»[6].
Начавшаяся Первая Мировая Война нарушила все иллюзии ранее выстроенные немецкими социал-демократами, они в большинстве своем проголосовали за предоставление военных кредитов правительству, нарушив этим ранее принятые в Штутгарте антивоенные резолюции. В этом, Дунаевская усматривает не только факт предательства отдельных вождей, она указывает на ту противоречивую ситуацию, когда рабочая партия выступает против классовых интересов пролетариата, становясь преградой в революционной борьбе. Это произошло именно потому, что стратегия партии стала определяться не интересами широких, глубинных слоев рабочих масс, а волей верхушечного слоя рабочей аристократии, которая держалась за свое привилегированное положение в империалистических странах.
Кризис Второго Интернационала был органически связан с ревизией марксисткой теории. Теоретиками Второго Интернационала диалектика воспринималась как декоративный узор на здании великого учения Маркса. Дунаевская очень верно выражается: «Присутствовала марксистская терминология в речи, но отсутствовала марксистская организация мысли». Восприятие марксизма как гениального экономического учения без понимания его диалектической сущности проводило к выводам, противоположным первоначально указанным предпосылкам. Ценность диалектического склада ума состоит именно в том, что он позволяет вырабатывать правильное отношение к категории противоречия. Недиалектический, схоластический ум воспринимает противоречие как ошибку, тупик для мысли, диалектическое мышление же подходит к противоречию как к трамплину для мысли, позволяющему ей развиваться дальше на новом витке развития. Эвальд Ильенков очень верно писал:
«Ум надо с самого начала воспитывать так, чтобы противоречие служило для него не поводом для истерики, а стимулом к самостоятельному умственному труду»[7].
Такой, с первого взгляда абстрактный вопрос, в действительности очень тесно связан с практикой, и это особенно подтверждается на примере отношения международной социал-демократии к характеру Первой мировой войны. Каутский объявил, что: «Интернационал - это орудие мира, а не войны». Тем самым в ключевой точке развития социалистического движения оно не смогло, выражаясь языком Гегеля, снять, преодолеть стоявшее перед ним противоречие, выдержать тот груз исторической ответственности, который был возложен на него.
И центральной антитезой (живым воплощением противоположности) всему ревизионизму Второго Интернационала выступает фигура В. Ленина. Часть книги, посвященная В.И. Ленину, на мой взгляд самая интересная и поучительная. Взгляд Дунаевской на теоретическое развитие Ленина очень своеобразен, и я сказал бы, крайне противоречив. Мы привыкли, что уже традиционно копья ломаются вокруг вопроса о преемственности между наследием молодого Маркса и зрелого. Дунаевская делает что-то подобное с Лениным. В этом смысле роль экономическо-философских рукописей выполняют «Философские тетради». Для Дунаевской существует две ипостаси Ленина - Ленин до «Ф.Т.» и Ленин после. В первой своей ипостаси Ленин мыслил в рамках схоластической логики, формалистского мышления Каутского. Автор крайне негативно оценивает ленинский труд «Материализм и эмпириокритицизм», называя его «вульгарным».
« До этого момента[8] гегелевская диалектика упоминалась Лениным, как и всеми остальными марксистами Второго Интернационала, главным образом в связи с внутренней полемикой. Если оппонент был туманен, то его обвиняли в использовании диалектической софистики и напоминали, что Маркс перевернул Гегеля с головы на ноги. В борьбе с реформистскими и эволюционистскими теориями социализма, наоборот, ссылаясь на «диалектику».
Общим местом было представление о том, что Гегель поддерживал развитие и революцию, а не застой и эволюцию. Противоречие понималось так, что две вещи сосуществуют рядом друг с другом. Эта концепция противоположностей не шла дальше кантовского дуализма - того самого, который Гегель разрушил своей концепцией о том, что каждая вещь сама по себе противоречива и заключает в самой себе источник самодвижения»[9].
На мой взгляд, с этим мнением нельзя согласиться, и было бы крайне упрощенно трактовать этот вопрос так, словно диалектикой Ленин научился пользоваться лишь в 1914 году, когда начал систематично изучать Аристотеля и Гегеля. Материалистическая диалектика - это не второстепенная акциденция марксизма, этот единственный субстанциональный способ существования марксизма. Если речь конечно идет о цельном, тотальном, что ни на есть подлинном марксизме, а не о эклектической окрошке из экономических и политических цитат Маркса. «Развитие капитализма в России», «Что делать ?» и другие работы - это как раз и есть мастерская диалектическая обработка эмпирического материала российской действительности. Схоластикой дышат, к примеру, работы Плеханова начала 20 века, в которых он искусственно пытается перенести стратегию западной социал-демократии на российскую почву. Даже в своей критике махистов и прочих ревизионистов Плеханов выступает больше с позиции материализма Фейербаха, нежели Маркса.
Выдающийся ум Ленина проявляется в том что он подходит к рассмотрению каждой проблемы конкретно-исторически. Он не накладывает на объект формальную схему, а его мысль следует от общего к частному, используя диалектический подход, переходя в следующий виток спирали от частного к общему.
Взгляд Дунаевской на Ленина интересен своей противоположностью (контрастностью) штампованному образу Ленина в СССР. Последний представлял из себя всезнающего сверхчеловека, в сознании которого имплицитно содержались правильные ответы на любые задачи. Жизненный путь Ленина - это непрекращающееся движение от победы к победе, завершающийся общим триумфом большевистской партии. Но живой Ильич конечно никогда не совпадал с этим искусственно созданным образом. Величие Ленина есть сочетание трагизма той ситуации, в которой он творил, и высоты его личности как мыслителя и революционера. Неприспособленность России для социализма ввиду ее отсталости и в той же мере неизбежность движения в направлении к нему как единственному выходу из империалистической войны и краха, который постиг Российскую империю в 1917 году - это есть подлинная диалектичность той эпохи, в которой разворачивалась Октябрьская революция.
Троцкий пишет: «Россия вступила на путь пролетарской революции не потому, что ее хозяйство первым созрело для социалистического переворота, а потому, что оно вообще не могло дольше развиваться на капиталистических основах. Обобществление собственности на средства производства стало необходимым условием прежде всего для того, чтобы вывести страну из варварства: таков закон комбинированного развития отсталых стран»[10].
И в контексте этого, Дунаевская очень верно схватывает всю драматичность ситуации, когда ранее передовая СДПГ голосует за военные кредиты, Ленин узнает эту новость из «Vorwats[11]» и не верит в подлинность этого сообщения. «Кажется земля ушла из под ног» - так верно автор выражает характер ситуации.
Дело состоит, по большому счету, не в личном предательстве, а в том что устоявшийся, привычный взгляд на мировой революционный процесс в новых экономических условиях оказался полностью ошибочным.
И Ленин, к удивлению многих, в разгар Мировой войны, когда европейцы истребляли себя самыми искусными на тот момент средствами, принимается за изучение самых абстрактнейших вопросов гегелевской диалектики. Противоречивость, разрыв привычной традиционной общественно-экономической реальности толкает Ленина к изучению теории диалектики в работах Аристотеля, Гегеля, Маркса.
Ленин пишет в своей заметке «К вопросу о диалектике»: «Тождество противоположностей («единство» их, может быть, вернее сказать? хотя различие терминов тождество и единство здесь не особенно существенно. В известном смысле оба верны) есть признание (открытие) противоречивых, взаимоисключающих тенденций во всех явлениях и процессах природы (и духа, и общества в том числе). Условие познания всех процессов мира в их «самодвижении», в их спонтанейном развитии, в их живой жизни, есть познание их как единства противоположностей. Развитие есть «борьба» противоположностей. Две основные (или возможные? или две в истории наблюдающиеся?) концепции развития (эволюции) суть: развитие как уменьшение и увеличение, как повторение, и развитие единство противоположностей (раздвоение единого на взаимоисключающие противоположности и взаимоотношение между ними)».
«Первая концепция мертва, бледна, суха. Вторая - жизненна. Только вторая дает ключ к «самодвижению» всего сущего; только она дает ключ к «скачкам», к «перерыву постепенности» к «превращению в противоположность», к уничтожению старого и возникновению нового».[12]
Вот первое понимание процесса развития - как постепенного, эволюционного роста без скачков брал на вооружение Каутский. Он не смог осознать всю качественную новизну тех изменений, которые произошли во внутренней и внешней структуре капитализма к началу ХХ века. Господство монополий в экономике Европы и США было очевидным, но преломить и найти отражение этим фактам в революционной стратегии социалистической партии Каутский не смог.
А вот Ленин смог: «До 1914 г. марксисты рассматривали картели, тресты и синдикаты лишь как «формы» крупного производства, как часть непрерывного развития капитализма. Казалось, что капитализм «организует экономику», устраняет «анархию» и таким образом облегчает рабочим задачу «овладения» производственной машиной, как будто все дело заключалось в замене одних начальников на других. Ленин порывает с этим подходом: монополия - это не столько момент непрерывного развития, сколько результат развития через противоречие, через превращение в противоположность».[13]
И далее: «После 1914 года, пережив начало войны и крах Второго Интернационала и обратившись к диалектике, Ленин стал понимать «Капитал» и философию иначе, чем прежде. Тем не менее, потрясения этого года он встретил уже сложившимся, имеющим практический опыт революционером, сформировавшимся под воздействием острых противоречий отсталой России».[14]
Стоит оспаривать резкое утверждение Дунаевской о том, что Ленин стал осмысливать философию после 1914 г. «иначе, чем прежде», но одно она схватывает архиверно. Это - тесная, неразрывная взаимосвязь между материалистической диалектикой и насущными вопросами революционной практики в ленинской мысли. Ленинское понимание мирового революционного процесса - это понимание его наоборот. Неразвитость, отсталость России относительно западноевропейских стран превращается из обшей слабости в силу. Совокупность самых разных противоречий от классовых до национальных делает это звено, которое играет роль полупереферии - самым слабым местом в тотальной системе империалистического контроля.
Наиболее противоречивым аспектом рассмотрения личности Ленина у автора «Марксизма и Свободы» является вопрос об авангардной партии. По мнению Дунаевской, Ленин лишь короткий срок времени 1902-1903 придерживался концепции авангардной партии как руководящей силы борьбы пролетариата, в ходе же разворачивания событий Первой русской революции в связи с огромным ростом революционной стихийности масс проявившейся наиболее ярко в создании Советов, он полностью отошел от идеи авангардизма. Подобное же с ним произошло и в 1917 году, после своего возвращения в Россию. Его «Апрельские тезисы» первоначально не находят поддержки в собственной партии, его призывы к восстанию в сентябре блокируются ЦК, и он решает выйти из ЦК и обращаться непосредственно к рабочим.
И здесь Дунаевская явно идет против истины, что полностью подтверждается текстами и деятельностью Ленина на протяжении всей его жизни. Критику Лениным взглядов Розы Люксембург на спонтанную революционность масс можно с теми или иными корректировками относить и к взглядам Дунаевской.
В завершение статьи стоит рассмотреть самую слабую, на мой взгляд, часть книги Раи Дунаевской - анализ политического и социально-экономического строя Советского Союза в сталинскую эпоху.
Дунаевская была личным секретарем Троцкого в 1937-1938 годах и была солидарна с ним в оценке СССР как рабочего государства. Окончательный разрыв произошел в 1939 году, т.к. заключенный пакт Молотова-Рибентропа развеял для Дунаевской «иллюзии» о СССР как о извращенном рабочем государстве. С этого времени она становится сторонницей и активной пропагандисткой теории государственного капитализма в спорах о характере политических и экономических основ страны Советов. Эта теория более известна в авторстве Тони Клиффа, но Дунаевская приложила не меньше труда для ее развития.
По разумению автора книги, СССР в своей экономической структуре ничем качественно не отличается от западных империалистических государств. Ни наличие планового хозяйства, ни национализированные средства производства не позволяют согласиться с мнением Троцкого, который до последнего момента своей жизни отрицал существование государственного капитализма в Советском Союзе.
«Искать какое-либо сходство между СССР и рабочим государством было бы абсурдной затеей. С таким же успехом можно утверждать, что президент «Сталелитейной корпорации Соединенных Штатов» занимает схожее со своим рабочим положением только потому, что и тот, и другой является «наемными работниками» одной и той же корпорации».[15]
Капитализм в империалистическую эпоху развития умело научился применять государственные меры регулирования экономики. Великая депрессия окончательно положила конец иллюзии о том, что чистый рынок может развиваться гармонично. Элементы планового хозяйства можно увидеть и в экономике США времен «нового курса» Рузвельта и в японской концепции «Сферы совместного процветания».
Для Дунаевской в Советском Союзе государственный капитализм достиг своего высшего витка развития. Абсолютная концентрация власти в руках бюрократии, неучастие рабочих масс в управлении государством - это все закономерные следствия извращения марксизма, изгнания из него того гуманизма, каковой является осью учения Маркса.
Читая книгу и встречая такие эвфемизмы о СССР как «тоталитарный монстр» и массу аналогичных, воспринимаешь текст словно он написан не автором позиционирующим себя как марксист, а его авторство скорее принадлежит деятелям вроде Солженицына или А.Яковлева. К примеру, вот что пишет Дунаевская об итогах первой пятилетки: «Страна действительно достигла быстрых темпов индустриализации, хотя действительно резко расходилась с официальными отчетами о фантастических достижениях (См. статистические данные в конце главы). Пятилетка имела больше непредвиденных последствий, чем запланированных»
«..»
«На горизонте вырисовывалась социальная физиономия нового правящего класса».[16]
По мнению Дунаевской, основным противоречием, пронизывающим всю социально-экономическую основу Советского Союза, была противоположность между первоначально прогрессивными производственными отношениями и сложившимся капиталистическим способом производства. Т.е. если рабочее государство существовало в СССР, а это Дунаевская признает, указывая, что к середине 30-х годов оно было окончательно разрушено, то совершенно не ясно, как охарактеризовать советскую экономику до сталинских пятилеток. Дунаевская на это вопрос не отвечает, в центре ее внимания находятся соотношение производства средств производства и средств потребления, изменения в форме оплаты труда рабочих, социальное расслоение, появление широкой прослойки технической интеллигенции в 30-ые годы. И это для автора достаточно, чтобы утверждать о формировании целого капиталистического способа производства и нового правящего класса. Следовательно, Сталин и его сторонники целенаправленно готовили постепенную реставрацию капитализма, что в неизбежности влекло за собой соответствующие изменения в производственных отношениях и появление нового правящего класса - бюрократии, опирающаяся на управленцев и техническую интеллигенцию.
«Московские процессы стали кульминацией контрреволюции, которая, как мы видели, началась с изменения производственных отношений. Для победы бюрократии не понадобилось армии - достаточно было веревки висельника, потому что в этом конфликте вооружена была только одна сторона. Все, что оставалась от Октябрьской революции, было уничтожено, пролетарское государство - разрушено. Казнь старых большевиков - это только проявление контрреволюции. Ее торжество было обеспечено, главным образом, тем, что в производственном процессе было расчищено место для нового класса - «прослойки интеллигенции». А это в свою очередь могло произойти только в том случае, если такой класс уже был сформирован самим способом производства».[17]
Если все это так, то почему же реставрация была доведена до конца? Т.е., если бюрократия полностью распоряжалась государственной собственностью только лишь как класс в целом, а не индивидуально, то почему же ей не вернуться к традиционному частнособственническому капитализму, уже юридически оформив экономическую данность? Буржуазное право собственности предполагает обязательную возможность свободно отчуждать эту собственность, т.е. продавать, дарить и т.д. Сущность капитализма состоит в существовании с одной стороны собственника средств производства, с другой же стороны, рабочего, лишенного этой собственности и в силу этого вынужденного продавать единственный товар, которым он владеет - рабочую силу. Буржуа, покупая рабочую силу, обретает не застывшую стоимость - представляющую мертвую совокупность живого труда, нет, он приобретает уникальный товар, способный создавать новую потребительскую стоимость. Это означает, что если бюрократия - трансформированная разновидность эксплуатирующего класса, то она должна иметь как право отчуждать собственность, так и право свободно распоряжаться прибавочной стоимостью, которая создается пролетариатом. Она же таким правами не обладает. Бюрократия не является полноценным классом, она есть лишь паразитическая форма существования государственного аппарата классового общества. Государство может оказывать сильнейшее влияние на экономическую жизнь социума, но тем не менее этот общественный институт относится к категории надстройки и является следствием экономической структуры формации.
Троцкий пишет: «Социальный спрос на бюрократию возникает во всех тех положениях, когда налицо имеются острые антагонизмы, которые требуется «смягчать», «улаживать», «регулировать» (всегда в интересах привилегированных и имущих, всегда к выгоде для самой бюрократии). Через все буржуазные революции, как бы демократичны они ни были, проходит, поэтому, укрепление и усовершенствование бюрократического аппарата».[18]
Если бы бюрократия в СССР являлась новым эксплуататорским классом и, соответственно, обладала классовым сознанием, то ей незачем было в дальнейшем совершать собственными руками полную реставрацию капитализма в начале 90-х годов. Разрушение СССР - это закономерный итог процесса, в ходе которого окончательно оторвавшийся от народа бюрократический слой своими действиями дискредитировал социалистическую идею и больше уже не был вынужден ею прикрываться. Взгляните на чиновничий аппарат современной России, это же в большинстве своем партийные функционеры и силовики еще с советских времен. Как они в одночасье предали свои прежние убеждения? Все время лицемерили? Некоторые да, а некоторые - нет, но даже не смотря на субъективную личную убежденность, в объективном смысле они были контрреволюционерами еще в советские времена. Реставрация капитализма им была нужна дабы окончательно институализироваться как самостоятельный эксплуататорский класс.
СССР в 30-ые годы - это деформированное рабочее государство, в котором партийная номенклатура с помощью своего аппарата опосредует власть рабочих. Именно опосредует, а не заменяет, что важно. Она способна на прогрессивные шаги, т.к. питается от громадного историческо-революционного импульса, данного Великим Октябрем, а также она просто вынуждена имитировать прогрессивность, дабы легитимизировать свои властные полномочия. Вера в народе в социализм еще настолько сильна, что часть бюрократии сама в него искренне верит, другая же часть просто мимикрирует, дабы не лишиться власти. Стоит только удивляться тому, что Советское государство продержалось такой длительный срок и при этом было способно на конкуренцию во многих сферах с передовыми империалистическими государствами.
Но указанное опосредование таит в себе очень большую опасность, оно лишает возможности рабочих учиться самим через Советы непосредственно управлять государством. Сам механизм власти выстроен именно так, что действует директивная логика - центр постановил, на местах выполнили. Он не позволяет выработать у рабочего чувство ответственности за судьбу своего завода, предприятия, не говоря уже о государстве диктатуры пролетариата. Именно этот кризис сознания ответственности, привел к нравственному кризису, и в конце концов нравственному коллапсу как КПСС так и СССР.
Сталинская партийная и государственная стратегия не восстановила капитализм в Советском Союзе, но создала явные предпосылки для этого восстановления. Они прежде всего состоят в том, что в 30-ые годы окончательно закрепляется власть номенклатуры, существование которой в дальнейшем породило не классовые противоречия, а противоречия между слоем неприкасаемых чиновников и остальным народом
Книга Дунаевской полна поверхностных трактовок ряда важных вопросов, даже рекомендательные отзывы Фромма и Маркузе не спасают сей труд от того, что он оставит у читателя крайне противоречивое впечатление. На позиции Дунаевской, как и ряда других левых, лежит печать ложного раскаяния. Эти левые настолько обостренно и неадекватно воспринимают все негативные черты «реального социализма» в СССР, что им кажется, что если они будут самым радикальнейшим образом его критиковать, то тем самым они спасут честь подлинного социализма. Иногда их критика по радикальности превосходит всякие труды сознательной идеологической обслуги буржуазии. И вместо того, чтобы служить социалистической идее, они ее своими трудами дискредитирует в глазах масс, а впоследствии и в своих собственных.
[1] Рая Дунаевская "Марксизм и свобода" М. 2011 г. Стр. 425
[2] Двумя другими крупными работами Дунаевской, пока не переведенными на русский язык, являются книги «Философия и революция: от Гегеля до Сартра и от Маркса до Мао» (1973) и «Роза Люксембург, освобождение женщин и марксистская философия революции» (1982).
[3] «Рая Дунаевская "Марксизм и свобода" М. 2011 г. Стр.112
[4] Рая Дунаевская "Марксизм и свобода" М. 2011 г., стр. 132.
[5] Цитата по книге Рая Дунаевская "Марксизм и свобода" М. 2011 г., стр. 194. Fisher R. Stalin and German Communism.
[6] Рая Дунаевская "Марксизм и свобода" М. 2011 г., стр. 194
[7] Э. Ильенков « Школа должна учить мыслить» "Наука и жизнь", №8, 1984 год
http://www.gen64.ru/publ/ilenkov_1.htm
[8] До начала Первой Мировой Войны.
[9] Рая Дунаевская "Марксизм и свобода" М. 2011 г., стр.209-210
[10] Троцкий Л « Преданная революция : Что такое СССР и куда он идет ?» // Глава 1. Что достигнуто ?
http://www.magister.msk.ru/library/trotsky/trotl001.htm
[11] «Vorwarts» («Вперед») - ежедневная газета, центральный орган Германской социал-демократической партии; выходила в Берлине с 1891 года. Со второй половины 90-х годов, после смерти Энгельса, редакция «Vorwarts» оказалась в руках правого крыла партии и систематически печатала статьи оппортунистов. . // В. Ленин П.С.С. т.45. Примечания.
[12] В.Ленин Т. 29,Стр.316-317
[13] Рая Дунаевская "Марксизм и свобода" М. 2011 г., стр. 210.
[14] Там же стр. 212
[15] Рая Дунаевская "Марксизм и свобода" М. 2011 г., стр. 274
[16] Рая Дунаевская "Марксизм и свобода" М. 2011 г., стр. 265
[17] Рая Дунаевская "Марксизм и свобода" М. 2011 г., стр.274
[18] Троцкий Л « Преданная революция : Что такое СССР и куда он идет ?» // Глава 3. Социализм и государство.
http://www.magister.msk.ru/library/trotsky/trotl001.htm