Полупролетариат и война

2014-05-30 В. Тушканчиков

Анализируя войну на Украине, часто пишут, что основную массу принимающих в ней участие составляет пролетариат. «Пролетариатом», в том числе, называют подряд всех украинских гастарбайтеров, работающих в западной Европе, в России, и т.д. Правда, отмечают, что «пролетариат» этот не совсем сознательный, немного свидомой/религиозной идеологией подпорченный, но стоит только сознательной марксистской интеллигенции начать «по-настоящему работать», - а под «работой» обычно понимается либо устраивание воя в поддержку буржуазно-клерикальных сил юго-востока, либо, наоборот, «пацифистский» вой с осуждением действий вооружённого сопротивления, - как его энергия направится в «правильное» русло, то есть, в сторону отдалённой приближающейся социалистической революции. Но что касается экономической подоплёки, то здесь сомнений нет: экономически «пролетариат» этот признаётся, в большей или меньшей степени, безусловно революционным (в себе) классом.

Я сейчас не буду распространяться про участвующий в этой войне молодой люмпенский класс, вскормленный бандитскими СМИ за 25 лет капитализма в том числе на гастарбайтерские деньги, и морально готовый, действительно, на что угодно, кроме такой «низости» как производительный труд или, тем паче, такой «пошлости» как бесплатный труд на общественные цели, совпадающие с личными. В конце концов, материальную базу сопротивления на востоке составляет тоже не он, являясь, на самом деле, даже на Донбассе скорее кандидатом в какой-нибудь «Правый сектор» - хотя и там он показал несостоятельность с военной точки зрения. И даже про то, что всё больше вырисовываются реальные экономические цели этой войны, каковыми являются ресурсы донецко-криворожского бассейна - что даже косвенно и с натяжкой нельзя отнести к интересам пролетариата, как если бы это была война, скажем, за сохранение обрабатывающей и прочей малорентабельной промышленности юго-востока, окончательное заклание которой, вместо этого, представляется делом решённым, - а являет собой типичную схему конфликта времён империализма: экономический кризис обесценивает пушечное мясо, инфраструктуру и орудия труда на фоне относительно дорогой земельно-сырьевой базы и стратегических пунктов для её контроля (Крым). Здесь, на самом деле, вырисовывается два варианта, два сценария развития войны: либо попадание ресурсов в руки новообразующегося марионеточного государства «Юкрейн» и, следовательно, целиком в руки англосаксонских корпораций; либо жёсткий госкапитализм правого толка, антиимпериалистический, с клерикально-землевладельческой надстройкой по иранскому типу. Между прочим, некое причудливое подобие антиимпериалистического национального капитализма такого типа в какой-то мере уже существует в российской части указанного сырьевого бассейна - в Белгородской области; а при некоторых обстоятельствах, вполне возможно его распространение на ростовщину, да и вообще на весь российский юг, с перспективой военного конфликта этих сил уже против российских либерально-националистических марионеток, рвущихся к власти в Москве.

Каковой должна быть стратегия пролетариата по отношению к режиму второго типа, вообще представляется затруднительным ответить, ибо не вполне ясно на практике, к чему такого рода режимы в конце концов ведут, если не падают под ударами империализма (касательно первого варианта - марионеточного государства - всё как раз более-менее ясно - захватническим замыслам, особенно если таковые требуют гнать массово на фронт представителей производительного класса, надо сопротивляться). Что-то похожее, правда, было на протяжении весьма длительного периода в Афганистане: там это закончилось сравнительно лёгким переворотом левого толка; таким образом, как минимум вряд ли стоит такого рода антиимпериалистические движения осуждать, а стоит, наоборот, выстраивать определённые связи с теми левыми, что увлечённо участвуют на его стороне, в том числе и с теми, кто находится в силовых структурах; участие же в оном напрямую со стороны сил, претендующих называться «сознательно-пролетарскими», конечно, не представляется возможным. Ещё одним прецедентом может служить ситуация в 80-е годы на Среднем Востоке, где проимпериалистический режим Саддама Хусейна, - кстати, довольно социально-ориентированный, что не должно никого смущать, как и то, что впоследствии он стал антиимпериалистическим, - вторгся в нефтеносные районы только что появившегося на свет антиимпериалистического Ирана, где местное шиитское арабское население своих «братьев по крови», однако, не поддержало. Война тогда продлилась 10 лет, суннитского и шиитского пушечного мяса заклали невероятное количество, в том числе и с применением химоружия; сопротивлявшихся войне коммунистов Саддам пытал и сжигал, но когда дело дошло до открытой империалистической агрессии, требовалось организовывать совместный фронт уже с ним; подавляющая же часть вместо этого поддержала оккупацию, чем окончательно себя дискредитировала.

Но я здесь буду говорить об определении пролетариата как экономически безусловно революционного класса, которое однозначно нуждается в уточняющей ревизии. Понятие «пролетариат» изначально применялось к любому общественному классу, лично свободному и не обладающему собственностью на средства производства. Затем оно несколько раз уточнялось. Например, из него был выкинут так называемый «люмпен-пролетариат», живущий не продажей рабочей силы, а бродяжничеством и попрошайничеством. Было введено понятие «полупролетариата» - социального слоя, лишь частично обеспечивающего своё существование за счёт продажи рабочей силы. Иногда, наряду с научным понятием пролетариата, в литературе фигурируют такие интуитивно-описательные термины как «городская беднота» и «мелкий рабочий люд». Мне представляется правильным включить в понятие «полупролетариата» также любой наёмный труд, лишь наполовину соответствующий понятию производительного труда при капитализме, т.е. наёмный труд, не обменивающийся на капитал; пролетариатом же следует называть тех, кто обменивает свой труд именно на КАПИТАЛ, т.е. на самовозрастающую за счёт эксплуатации наёмного труда стоимость. То, что пролетариат здесь определяется через эксплуатацию себя самого, требует, во-первых, конечно, конкретизации того, что есть «наем» и «эксплуатация», а что таковыми не является; во-вторых, требует анализа исторического процесса возникновения и развития того и другого, в результате которого и вырисовывается их сущность; в-третьих, здесь есть такого рода нюансы, что определённые общественные слои могут одновременно эксплуатироваться и в то же самое время получать часть дохода от эксплуатации других, что также вызывает вопросы относительно революционности и оппортунизма таких прослоек как «рабочая аристократия» и различных категорий наёмного труда, для которых конъюнктура рынка найма рабочей силы может и не подпадать под условия эксплуатации наёмного труда капиталом (если эти прослойки рассматривать отдельно, хотя в целостности эксплуатация всё равно будет иметь место). Но все эти нюансы вполне разрешимы, и потому я здесь привожу свои формулировки совершенно не для того, чтобы очередные какие-нибудь «ходячие цитатники» привели некие цитаты из Маркса и без каких-либо внятных комментариев (как это у них обычно принято) предложили «сравнить то, что пишет Тушканчиков, с тем, что пишет Маркс». Я не просто буду протестовать против такого противопоставления «Тушканчиков vs. Маркс», хотя это на самом деле не более чем действительный метод Маркса vs. «цитатный сифилис», как метко выразился один товарищ лет 10 назад; более того, отмечу, что украинский кризис на многое открыл глаза с точки зрения уточняющей ревизии не только понятий, но и сложившейся трактовки некоторых исторических событий.

Например, представляется, что события февраля 1917-го были названы «буржуазно-демократической революцией» не совсем точно и, возможно, они были так названы с точки зрения периода если не либерально-левацкого, то, во всяком случае, благодушно-сытого взгляда на историю революций. Ведь вполне очевидным представляется теперь, особенно после раскрытия на фоне борьбы с «медвепутовским дуумвиратом» всех документов относительно роли различных «прогрессистских» и кадетских деятелей, что непосредственно (хоть и на фоне широкого массового выступления) царя свергали силы приблизительно такие же, какие ныне свергали Януковича - несмотря на то, что царь вместе со всем его классом крепостников и так был колониально-зависимым ничтожеством, хотя и меньшим, чем Янукович. Конечно, надо принимать во внимание тогдашнюю слабость этих сил на фоне мощного и действительно революционного движения, охватившего в том числе и армию в условиях нелегитимного самовластия; но слабый или нет, это был переворот, совершённый под руководством сил более реакционных, нежели сам царь - наиболее реакционных империалистических сил корниловско-сухартовско-пиночетовского пошиба, перед гнусностями преступлений каковых меркнут даже гнусности преступлений тоталитаризма столыпинского. А ввиду специфического положения нынешнего «русского мира», тщательной ревизии подлежит и вся история становления и заклания германского империализма, а также вся тактика Интернационала по отношению к данному явлению, начиная от его роли в становлении и падении парижской коммуны и заканчивая его ролью в становлении и падении советских республик; при этом аналогии с Гитлером и Бисмарком, конечно, не работают: Гитлера поддерживали наиболее реакционные империалистические круги в качестве тарана против Советского Союза, сыграть же роль Бисмарка патриотам «русской весны», пожалуй, вряд ли удастся, в то время как нынешний российский режим - всего лишь их осторожный союзник, и не более того.

Но главный вопрос, конечно, заключается в том, есть ли на постсоветском пространстве пролетариат, когда он там был, и когда его там не было. Если при этом выяснится, что его там нет, то это не означает, конечно же, следования по пути лакеевских и жуковских «коммунистов», решивших, что их социальной базой может быть и не пролетариат; но эту базу не могут составлять и те, благодаря кому, по утверждению некоторых других левых, «горит свет и течёт вода», если это, например, всего лишь обслуживающие амортизирующуюся стоимость работники или, тем паче, такого рода служащие, которые вообще не производят никакой стоимости - ни прибавочной, ни убавляющей.

Ведь если в пролетарскую, т.е. по определению революционно-коммунистическую, ввиду экономических интересов, среду вносить социалистическое сознание возможно и в условиях буржуазной диктатуры, - то делать это в отношении полупролетариата представляется гораздо более затруднительным до тех пор, пока не ограничены права и свободы буржуазных СМИ или, по крайней мере, до ситуации начала двоевластия, когда буржуазная диктатура переживает кризис, а пролетарская уже имеет возможность защищать свои институты за счёт дееспособных властных структур, в том числе и силовых. Соответственно, и воевать на деньги капиталистов полупролетариат гораздо легче спропагандировать, нежели пролетариат, выставляя войну за буржуазные интересы как «его собственную», в то время как разъяснить полупролетариату его интересы в войне классовой гораздо сложнее: в самом деле, почему народные массы, даже и эксплуатируемые, должны рьяно выступать за перераспределение того дохода, на который их же труд и обменивается, т.е. дохода нанимающих их капиталистов; или, наоборот, рьяно выступать против войны, ведущейся против перераспределения этого дохода в пользу других капиталистов. Ведь никаких гарантий того, что их труд будет вообще востребован после соответствующего перераспределения, нет. Например, производительные работники, став хозяевами всей создаваемой ими прибавочной стоимости, могут выбрать вообще не производить эту прибавочную стоимость, благодаря которой существуют рабочие места для непроизводительных работников.

А теперь рассмотрим, в свете вышеизложенных рассуждений, советскую и постсоветскую действительность. До революции российский пролетариат был хоть и малочисленным, но не только наёмным и обменивавшим свой труд на капитал (за исключением некоторых наиболее привилегированных казённых отраслей), но также одним из наиболее производительных в мире, что выражалось в его концентрации, квалификации, низкой стоимости рабочей силы.

После революции, гражданской войны и введения НЭПа рынок рабочей силы некоторое время сохранял характер найма, несмотря на частичное огосударствление: партия, будучи ранее, в годы гражданской войны, единственной силой, оказавшейся способной управлять страной по-военному, в мирное время взяла на себя роль по организации трестов, и исполнила её. Насколько производительным при этом был рабочий класс госсектора, трудно сказать: мощности ведь использовались дореволюционные, на переоборудование средств явно не хватало. По мере осуществления в трестах политики экономии, труд стал более производительным, однако приписать это достижение госкапиталистическим тенденциям довольно сложно: рабочий класс был немногочисленным, но в массе прошедшим гражданскую войну, сознательным и действовавшим совместно с партией в значительной степени по-хозяйски. Хотя это и был, конечно, небольшой островок посреди гигантской мелкобуржуазной стихии, по существу ещё кулацко-нэпманской, где угроза восстановления буржуазной диктатуры нависала ежечасно.

К середине 30-х ситуация значительно изменилась: частный сектор исчез, исчезла и безработица, следовательно, во многом исчезли условия для существования капитала как такового, и государственного, и частного - например, рынок наёмной рабочей силы с его классическими атрибутами. Пролетариат, таким образом, также прекратил своё существование, после коллективизации сельского хозяйства и в деревне тоже; на смену ему пришли три новых класса: собственно рабочий класс, прилагающий свои трудовые усилия к объединённой социалистической индустрии включая МТСы; класс кооперированных городских ремесленников и крестьян, включённых в разделение труда через рынок; а также класс высокообразованных специалистов, особую роль в котором занимал управленческий и хозяйственный аппарат. Помимо этих основных классов существовали, конечно, и разного рода мелкие служащие государственных и общественных организаций (что-то типа полупролетариата при капитализме); частично прорастала и новая, бесклассовая прослойка, как часть нарождающегося бесклассового общества, в котором уже не должно быть места ни «специалистам», ни мелкому производству, а свободный труд на общественные цели в качестве элемента личного потребления и потребление результатов этого труда составляют первейшую и основную человеческую надобность.

Вместе с тем, в целом новая промышленная система была гораздо ближе к госкапитализму, нежели госсектор двадцатых годов: с одной стороны, ведомственный аппарат состоял уже глубоко не из идейных марксистов, с другой - для многочисленных новых элементов, пришедших в рабочий класс из мелкотоварного болота, обобществление средств производства носило характер формальной, внешне установленной схемы; при этом, как признаётся сам вождь «сталинской индустриализации» в беседах с экономистами, они чувствовали себя не столько коллективными хозяевами, сколько индивидуально заинтересованными (материально-денежно) участниками. Это был, тем не менее, высокопроизводительный трудящийся класс, обеспечивавший колоссальную рентабельность экономики в целом, обеспечивая будущее страны, при этом обладавший солидным соцпакетом и другими привилегиями, тягой ко всяческому развитию, и готовностью отстаивать свои привилегии по-революционному стойко.

Соответственно, когда власть перешла (из рук революционных марксистов) в руки сторонников капитализма, отобрать эти завоевания они не могли, что подтвердили протесты начала 60-х. Однако, сторонники капитализма сделали всё возможное, чтобы уничтожить производительный характер труда, разложить производительный трудящийся класс СССР на непроизводительный (хотя и сытый) полупролетариат и подкупленную рабочую аристократию. Страна постепенно включалась в мировую экономику и систему международной эксплуатации, в целом соответствовавшую (на деле, а не на словах) интересам её лидеров и формировавшихся новых, непроизводительных, классов. Труд, занятый в сфере экспорта сырья, напрямую или косвенно, можно было назвать теперь рабочей аристократией, прикармливавшейся за счёт эксплуатации «торговыми партнёрами» СССР стран «Третьего мира». А десятки миллионов специалистов-служащих более не обязаны были (фактически, а не формально) отчитываться за свой хлеб показателями эффективности экономической и общественной системы; многие вообще превратились в сплошь реакционную массу, например, в некоторых областях образования и здравоохранения. Но самое страшное, что это касалось теперь и основной массы труда, занятого в промышленности: он был теперь совершенно ненужным, а не разрушали его новые хозяева страны только потому, что надо было где-то занять миллионы людей. В то же самое время, за границей массово закупалось оборудование для реального сектора экономики, строившемуся в дополнение к «импорту барахла» - как, например, сейчас тоже продолжает «развиваться», теперь уже частнокапиталистическая, российская пищевая промышленность.

Если всё это действительно так, то о каком «пролетариате» могут говорить левые, который в перестройку «должен был выступить против реставрации капитализма»? Его, в строгом смысле, просто не было в стране: помимо рабочей аристократии, совершенно безразличной к капиталистической реставрации, а также маразматической обуржуазившейся интеллигенции, раболепствовавшей перед белогвардейской военной формой и паразитическим потреблением дореволюционного дворянства, в стране ещё был полупролетариат (даже ¼-пролетариат - ни производительный, ни полностью наёмный), легко оболваненный и обезоруженный яковлевской пропагандой - примерно как сейчас бандеровской или власовской. Конечно, помимо этого оставались ещё какие-то проростки нового, бесклассового общества, но совершенно неорганизованные, да и не осознававшие себя как класс - т.е., по большому счёту, не отделявшие от массы реакционной интеллигенции. Да ещё работники колхозов и совхозов, составившее основную «массовку» для сопротивления контрреволюции - правда, лишь электорально, да и то скорее на стороне государственного капитализма левого толка, чем социализма.

А если мы теперь взглянем повнимательнее на общество после победы контрреволюции, то увидим, что указанные тенденции в нём многократно усилились. Рабочая аристократия ещё более «аристократизировалась»; есть и ограбляемый, забитый буржуазно-клерикальной пропагандой полупролетариат, представляющий из себя (даже в рамках крупного производства) не столько рабочих, сколько служащих, обслуживающих амортизирующийся казённый фонд. Протестная энергия этого полупролетариата, естественно, всяческими способами канализируется, в условиях буржуазной диктатуры, куда угодно, в какой угодно «постсоветизм» (или «псизм», как назвал его левый теоретик Зиновьев, даже не подозревавший, что спустя 10 лет тот же самый вариант употребления будет применяться к аббревиатуре организации «Правый сектор»), только не в сторону пролетарского революционного движения. Конечно, есть ещё «новый пролетариат» некоторых отраслей, например автомобильной, перед которым как раз стоит задача обретения самосознательности. Но размер его далёк от той цифры в десятки миллионов, которая часто преподносится сторонниками «массовой политической марксистской партии, идущей в авангарде мирового комдвижения».