Об одном направлении вульгаризации материалистического мировоззрения

2012-06-03 Иван Лемешко

Существует ли проблема вульгаризации космогонии? Очевидно, существует; было бы странно не подвергнуться вульгаризации в эпоху всеобщего разложения формобщественного сознания. Космология же интересна тем, что ее вульгаризация проходит в двух направлениях, из которых рассматривают обычно только одно. Между тем второе направление, остающееся, как правило, в тени первого, заслуживает внимания со стороны тех, кому небезразличны судьбы марксизма.

Первое направление вульгаризации связано с впадением ученых - стихийных материалистов - в идеализм вследствие незнакомства с диалектикой. Об этом написано много, в особенности религиозными деятелями, горячо приветствующими это явление. Много об этом написано и с марксистских позиций, так что мы можем позволить себе, не задерживаясь на подробно рассмотренном до нас материале, перейти ко второму направлению вульгаризации.

Это второе направление связано с вульгарно-материалистическим направлением мысли наших дней, которое, хотя и не представляет собой с точки зрения истории философии сколько-нибудь серьезной альтернативы марксизму, все же несет опасность для культуры мышления реально существующих людей, в большинстве своем далеко (и близко) не освоившими философское наследие, о котором говорил Энгельс.

Особую опасность вульгарный материализм приобретает, выдавая себя за марксизм. В этом случае трудно сказать, что именно вреднее: создание карикатурного образа, по которому люди могут судить о марксизме, или заражение самих марксистов вульгарным материализмом.

Это не могло остаться незамеченным, и в среде самих марксистов раздавались голоса против возвращения в идейное прошлое. Известно, с какой страстью Э. В. Ильенков боролся против всяческого огрубления марксизма, за тончайшее движение диалектической мысли, даже такое, которое "коммунистическим фарисеям" могло показаться впадением в идеализм. Но обстоятельства жизни создают ограничения даже для личности такого масштаба, как Ильенков. Он сам признавал в письмах к Г. Е. Шилову [2], что плохо или даже ложно представляет себе способ мышления математиков (а также физиков и техников, как следует, соответственно, из обсуждения им парадокса Эренфеста в "Диалектике абстрактного и конкретного в научно-теоретическом мышлении" и эпизода с С. П. Никаноровым). Это не могло не привести к тому, что некоторые вульгаризаторские приемы Ильенков не подверг достаточной критике.

Среди таких приемов особой важностью и одновременно простотой, граничащей с наивностью, выделяются те, которые связаны с языковым оформлением науки. На примере абстрактного и конкретного Ильенков показал, что одни и те же термины в философии и в науке могут служить именами совершенно различных, возможно, даже противоположных понятий (разумеется, если не становиться на точку зрения снобов, согласно которой только один член пары философия - наука располагает понятиями, а другой обречен на оперирование представлениями). По этой причине вступившие в диалог ученый и философ, каждый из которых выражается профессионально корректно, могут совершенно неверно понять собеседника.

И если ученый или техник начнет заниматься философией, то ему, скорее всего, и в голову не придет, что самые простые и привычные слова не просто могут, а должны, будучи именами философских категорий, иметь совершенно непривычный для нефилософа смысл. Тем более, что позитивизм услужливо подсказывает такому начинающему философу, что никакой проблемы освоения категорий нет, что это псевдопроблема, что привычные смыслы являются единственно верными и нуждаются лишь в небольшой корректировке в позитивистском духе. Такой подход особенно ярко проявляется, когда речь идет о фундаментальных научных проблемах, в частности, о космогонии, развивающейся на стыке физики высоких энергий и астрономии.

Такие слова, как непрерывность, бесконечность, максимальность, простота, ограниченность, мера, целый, рациональный, трансцендентный, действительный, устойчивый и другие опасно обманчивы именно в силу своей всеобщей привычности при наличии совершенно разных традиций понимания. Что и говорить о ситуации, когда эти традиции подвергаются профанации!

Рассмотрим подробнее, как обсуждают вопрос о бесконечности вселенной в пространстве. Энгельс пишет: "Вечность во времени, бесконечность в пространстве, - как это ясно с первого же взгляда и соответствует прямому смыслу этих слов,- состоят в том, что тут нет конца ни в какую сторону, - ни вперед, ни назад, ни вверх, ни вниз, ни вправо, ни влево". Как видим, это весьма абстрактное указание. Но прикрываясь авторитетом марксизма, некоторые люди позволяют себе делать, в частности, такие утверждения [1]: "реальное физическое пространство эвклидово... [из самых общих соображений] с необходимостью вытекают свойства нашего реального мира:... эвклидовость пространства,... беспредельная делимость... пространства..." (непонятно как согласующаяся с декларируемой приверженностью принципам Демокрита) и т. п. Эти же люди яростно восстают против изобретенного ими самими и приписываемого физикам положения об окончательности ОТО (к которому физики имеют не больше отношения, чем первый лорд адмиралтейства из "Передника" к навигации). Чем обожествление Ньютона лучше обожествления Эйнштейна, понять решительно невозможно; последнее даже имеет перед первым то преимущество, что оно не существует.

Более того, в докладе Ильенкова о Спинозе можно найти указания на связь ньютоновской ортодоксии с метафизичностью мышления. Это становится ясным, если учесть влияние английского эмпиризма на Ньютона и его принципы построения теории. Ильенков отмечает характерную черту эмпириков - претензию на беспредпосылочность мышления, делающую невозможной анализ реально существующих предпосылок, в случае с Ньютоном - английской материалистической традиции. И когда Ньютон входит в противоречие с этой традицией, вводя в теорию оторванные от вещей пространство и время, он тем самым неявно признает необходимость иметь в теории нечто субстанциальное, хотя это субстанциальное и имеет у него весьма абстрактный вид. Эйнштейн же возглавляет революцию в естествознании именно благодаря критической переработке всей предшествовавшей ему физики, коренной недостаток которой он видит в абстрактном понимании физического взаимодействия. Разумеется, конкретное понимание взаимодействия далеко от наглядности, и бороться за возвращение к наглядному представлению значить бороться за возвращение к такому положению физики, когда она представляла собой совокупность гипотез ad hoc. Как ни странно, такая борьба иногда ведется от имени марксизма.

Так марксизм приобретает в общественном сознании вид препятствия на пути познания - конечно, только благодаря окарикатуриванию. Не все марксисты этому способствуют, но, вообще говоря, достаточно даже небольшого количества людей, проповедующих свои взгляды как марксистские, чтобы возникла почва для распространения оценки этих людей по индукции на всех марксистов.

Разумеется, философские соображения позволяют сразу отбросить космологические теории, включающие в себя границу вселенной, но и тогда остается еще много существенно различных гипотез, выбор между которыми приходится делать, исходя из других оснований (например, из требования выполнения основных законов сохранения, т. е., фактически, требования некоторого рода симметрии). Та иллюзия, что бесконечность вселенной в пространстве автоматически влечет абсолютную истинность евклидовой геометрии как описания физического пространства имеет, по-видимому, следующую ближайшую причину: и в средней и в большей части высшей школы очень редко выходят за пределы евклидовой геометрии, и у большинства людей - не исключая и профессиональных философов - представление и даже понятие пространства формируется на одном-единственном примере, том, который принято связывать с именем Евклида. Для бытовых и даже большей части производственных потребностей этого пока достаточно, но ситуация меняется, как только дело доходит до явлений, далеких от повседневности. Такие явления требуют для своего теоретического осмысления овладения все более сложными разделами теории, а в ситуации такого глубокого разделения труда, который имеем в наличии мы, это оказывается доступным ничтожному меньшинству человечества. Возникает опасность иллюзии понимания, когда теория подвергается критике, оставаясь неосвоенной даже поверхностно, на уровне формализма.

Рассмотрим пример такой критики теории относительности (специальной, как следует из контекста) автором, которого трудно заподозрить в неблагонамеренности: "Теория относительности (ТО) Эйнштейна была попыткой вывести физику из кризиса путем пересмотра понятий пространства и времени. В рамках этой теории они потеряли свое объективное существование и стали зависеть от наблюдателя и от скорости движения. Таким образом создавалась непротиворечивая картина мира, ради чего жертвовали одной «мелочью» - ее объективностью"[3]. Насколько можно понять, автор имеет в виду относительность пространства и времени в СТО (наблюдатель здесь совершенно не к месту и, скорее всего, взят из квантовой механики). Непонятной остается причина, по которой автор не отказывает в объективности классической механике, ведь в ней пространство тоже относительно. Может быть, автор считает, что все объективное абсолютно? Но тогда бы мы вряд ли продвинулись вперед по сравнению с элеатами. Вообще, надо заметить, что само название теории относительности в некотором роде обманчиво: как и всякая теория, она направлена на выявление абсолютного, при этом старые абсолюты оказываются относительными.

Еще пример из той же работы, на этот раз касающийся квантовой механики: "Невозможность объяснить электрон в рамках планетарной модели атома заставила Бора предположить принципиальную невозможность определить в один и тот же момент времени его координаты и импульс. Следовательно, по Бору, мы ничего не можем сказать о его дальнейшем поведении"[3]. Слив воедино Бора с Гейзенбергом, автор уклонился от ответа на естественно возникающий вопрос: почему же этот кентавр считается двумя великими физиками? Неужели за отказ от познания? К счастью, такой вопрос не возникает, потому что Бор и Гейзенберг не делали того, что им приписывается: не утверждали, что импульс и координаты не поддаются одновременному определению (в таком случае квантовая механика не могла бы существовать) и не говорили, что мы ничего не можем сказать о судьбе электрона на основе данных измерений (чем же тогда является пси-функция?).

Но даже преодолев трудности терминологического характера, автор все еще не смог бы приблизиться к раскрытию существа дела, ведь нельзя судить о том, что человек делает по тому, что он о себе говорит. Как мы знаем, ученые далеко не всегда адекватно описывают процесс научного творчества, не говоря уже о понимании его причин. Например, Рамануджан, даже живя в ХХ веке, понимал свое творчество как откровение богини Кали. Европейцы бывают еще более изощренными в своих заблуждениях. Скажем, Брауэр признавал источником творчества некую полумистическую абсолютную первоначальную интуицию (способность к порождению теорий). А. Н. Колмогоров был первым, кто рационально осмыслил эту интуицию как логику решения задач. Другого пути в решении вопроса о сущности теории и нет, кроме конкретного рассмотрения развития теории (что обеспечивает диалектика как теория развития), а не образа этого развития, сложившегося в головах теоретиков.

После всего вышеописанного не приходиться удивляться тому, что пользуется популярностью, например, такой аргумент против теории Большого Взрыва: куда расширялась Вселенная? - в пространство, лежащее за ее пределами - значит, у нее есть пределы, а это абсурдно. При этом попытки привести возражение путем указания хотя бы на бутылку Клейна и постановки, следуя В. А. Успенскому, вопросов такого рода: откуда взята уверенность в том, что любые два астрономических объекта - это не один объект, наблюдаемый с разных сторон, или в том, что невозможно космическое путешествие, в результате которого путешественник вернулся бы на Землю зеркально отраженным, наталкиваются на непонимание.

Конечно, эти возражения не направлены на то, чтобы дать возможность высказать некоторое положительное суждение. Единственная их цель - разрушить наивную уверенность в логической неизбежности выводов, сделанных на основе представления о пространстве, сложившемся в средней школе.

Что касается теории Большого взрыва, то в ее обсуждении проявляется странная тенденция неразрывно связывать механику и космогонию, существующую как надстройка над механикой. Казалось бы, все помнят, что ньютоновская механика одинаково обслуживала потребности как самого Ньютона, так и французских материалистов, и даже Канта, причем все они придерживались разных взглядов на возникновение вселенной. Точно так же релятивистская механика не дает достаточного основания ни для идеалистической, ни для материалистической теории Большого Взрыва (возможной, например, как теория циклической вселенной, или как теория, отвечающая за развитие только части вселенной), не говоря уже о том, что в окрестности сингулярности нельзя не учитывать квантовые эффекты. Представляется разумным предположение: фактическое положение таково, что исследователи, делающий из теории идеалистические выводы, стали идеалистами еще до начала исследовательской работы, еще в университете или даже в школе, и сделали бы такие выводы из чего угодно. Это тем более правдоподобно, что необходимость в философии возникает еще на этапе освоения созданного предшественниками, а это освоение построено зачастую по средневековым образцам и не располагает к овладению материалистической диалектикой.

Тот исследователь, который является практическим материалистом, не будет бояться никаких трудностей и не станет отказываться от теории только из-за того, что ее положения недоступны представлению и рвут с укоренившимися привычками.

Ацюковский В. А. Материализм и релятивизм. М.; «Петит», 2009 г., с. 234-235.
Ильенков Э. В. Философия и культура. М.; Политиздат, 1991 г., с. 437-446.
Самарский А.Ю. Позитивизм и объективность пространства и времени. /http://propaganda-journal.net/537.html