Письма о неравномерном развитии современного капитализма. Часть 3
2012-04-09 V.
Дорогой J!
Я рад, что ты соглашаешься с выводом об имеющей место стагнации и даже амортизации эндосоматического человеческого потенциала и открывающихся в связи с этим возможностях для человеческого развития в «информационный век». Ты, тем не менее, задаёшься вопросом: «Как насчёт того, что сингулярность как результат наработок и инноваций в сфере программного и/или аппаратного обеспечения, принесёт с собой само-осознающую, адаптивную и самоорганизующуюся виртуальную сущность, которая за счёт быстрых вычислений и, скажем, Интернета, разрастётся за пределы нашего понимания и способности осуществлять контроль?»
Скажем так: прохождение «точки сингулярности» ничего особенного в этом плане не даёт. Чтобы загнать органическую разумную форму в подчинённое состояние, надо её превзойти кардинально и качественно, а не просто обогнать по количеству операций в секунду, по плотности структур, и т.д. А это значит, что разница в аналитической способности должна компенсировать неспособность физических систем догнать химические по уровню адаптивности. Попытки же почерпнуть подобного рода способность из так называемого «принципа квантовой неопределённости» докажут свою несостоятельность и ненаучность (не зря за этот «принцип» хватаются церковники – они, как любые профитёры, чуют гниль за полверсты). Но конечно, с момента прохождения, как ты говоришь, «точки сингулярности», говорить об автономии физио-информационных систем (и трубить о нашей политэкономической и экономполитической неготовности обращаться с ней) придётся гораздо более серьёзно. Существенно, что (1) физические механические информационные формы никогда не заменят химико-социальные, они могут только как бы подчинить, связать их своими определёнными законами в качестве какой-то реальности внутри них и над ними, что-то вроде «божественных писаний» над первобытным человеком, но которые сами по себе не имеют смысла, если он им не следует; (2) должны пройти, пожалуй, ещё миллионы лет «бездефолтного» развития, прежде чем мы исчерпаем свой химический потенциал усложнения и такого рода процесс «связывания» может начаться; пока же наоборот, без развития общественного человека развитие компьютера либо не сможет идти вперёд, либо будет (при капитализме) обваливаться назад.
В следующем письме ты поясняешь: «Четвёртая фаза развития вычислительной техники означает начало разработки параллельного, нейронного, генерирующего, направленно-эволюционного программного обеспечения и нейронного, параллельного и квантового уровня аппаратного обеспечения, мимикрирующего под саму природу. Эти технологии, в купе с нашим возрастающим пониманием комплексных систем, схожих с нами по характеристикам (адаптивных, диссипативных, самоорганизованных, почти равновесных, с некоторым стохастическим потенциалом), позволят нам продвинуться за пределы само-ограничительных парадигм, налагаемых ныне вездесущей линейной логикой машинной эпохи».
По всей видимости, физическая машина, какой бы стохастической, квантовой и т.д. она ни была, и сколько бы триллионов параллельных структур ни задействовала, остаётся машиной в своей физической простоте, она не может быть достаточно адаптивной в отрыве от органико-общественного мира. Она должна действовать как бы изнутри него. Всё то, о чём ты говоришь, повышает надёжность и живучесть автоматической аппаратуры, что безусловно создаст грандиозные возможности для микророботов и разного рода автоматических комплексов, но и не более того. Тем не менее, твоё наблюдение, что линейная логика тормозит нашу способность развивать производство подобной аппаратуры – оно крайне примечательно.
Ты, далее, утверждаешь: «вот где сингулярность попадает в точку, как ты говоришь, в свободном стремлении гомо сапиенсов к более совершенной вычислительной технике, знаниям и мыслительной способности! Это – конец биологии, и восход, появление Высшего Разума».
В конечном итоге, я думаю, это будет так. Вообще более высшее сознание, по-моему, всегда возможно, стремление к некоему абсолюту в плане разума вообще архисущественно. Но надо полагать, что оно будет функционировать на основе общественно-биолого-химической формы, даже если некое ядро развития переместится в квантово-механическую область.
Ты говоришь: «у человечества может и не оказаться выбора, потому что оно может обанкротиться тем или иным образом?»
Мы все признаём, что такая проблема существует. Человечество нынешней эпохи мироздания обладает практически неограниченными ресурсами, чтобы возвышаться, усложняться, распространяться и углубляться. Не исключено даже, что какое-то более высшее сознание, но с меньшими объективными возможностями, однажды пожертвовало собой, чтобы обеспечить все эти ресурсы для развития нового. Если мы обанкротимся перед лицом такого потенциала развития, то станем преступниками немыслимого масштаба.
Касательно политэкономического барьера, ты пишешь: «Наша экономическая теория – линейная, со многими из её концепций служащими в качестве акта веры, в то время как рыночное ценообразование экстернализует (выводит вовне, перекладывает на внешнего субъекта) многочисленные издержки – это неправильное представление и представительство действительности, ни то ни другое не служат устойчивым интересам сообщества. Короче говоря, наша линейная и редукционистская парадигма работает только на отсековых (compartmentalized, раздробленных на отсеки) структурах и простейших несистемных задачах, представляющих небольшое подмножество физического и природного мира. Это логика, полезная при создании машин, когда их ещё не соединили и «специфическая проблема требует специфического разрешения».
Золотые слова! Я скажу пожёстче: наша линейная, основанная на формальной логике экономическая теория страшится всяческого анализа в динамике, в развитии, потому как многие из её базовых концепций – апологетические и служат деградационным, сгнившим интересам нескольких сот семей и их загипнотизированной обслуги. Это – парадигма человекообразных машин, субъективно-идеалистических молекул, которые как ошпаренные вылетают из всяческого социального, духовного и природного естества в мир виртуальных знаков и символов, в существенном итоге – в мир эпитафий.
Ты отмечаешь: «Система рыночных цен и корпоративных прибылей экстернализует издержки, вплоть до целых государств… Мы достигли уже такой точки, когда наша «индустриальная эпоха» скомпрометировала многие их земных ресурсов… Увеличивающаяся взаимосвязь между человеческими и природными системами скомпрометировала динамику в высшей степени фундаментальных систем, таких как азотные, углеродные, фосфорные, серные и гидрологические циклы, различные уровни биосферы, – от генетического до регионального, – а также климатические и океанические циркулирующие системы».
Короче говоря, всё, что находится за пределами, как ты говоришь, «отсекового», парцеллярного, разгороженного типа структур, подлежит «трагедии общего достояния», даже если это – необходимые для выживания естественные и духовные ресурсы. Попытки же запихнуть какие-то ресурсы «внутрь отсеков» заканчиваются тем, что подобный процесс ведёт к деградации других жизнеобеспечивающих ресурсов, с ещё большей степенью обобществления, ещё большей степени фундаментальной важности, ещё большими издержками по «загону внутрь системы собственности», и в итоге с ещё большей степенью переживаемой деградации. Это мораль становящегося земледельческого общества, превратившаяся в информационно-машинный век в сгнившую мораль умирающего классово-сановно-парцеллярного общества. В конечном итоге мы получаем мир виртуальных суррогатов, обеспечивающих условия для душевно-комфортной эвтаназии.
Ты восклицаешь: «К сожалению, я вижу, как уличный обыватель до сих пор поглощён идеями, зачатыми нашими лидерами два поколения тому назад… В то время как живёт в мире, который превратился в другой мир, выработавший к этим старым идеям иммунитет». Я, например, в 80-е годы вырос в «сверхдержаве», управлявшейся идеями начала 20-х, а потом попал в другую, которая до сих пор управляется идеями ещё и на сто пятьдесят лет старше. Чего ж тут удивительного?
В отношении глобализации языка, ты говоришь: «Интересный факт: исследователи обнаружили значительное сходство между восточно-азиатами, в особенности юго-восточными азиатами, и сибирским «геномом Денисова»… Может, под твоими думами лежит нечто более глубокое? Я не удивлюсь, если геномы недавно найденных в Китае архаических гоминидов (ископаемые останки «людей красного оленя», датированные 11 000 лет назад, выкопанные близ города Дали) или какие-то другие архаические гены обнаружатся у каких-то изолированных групп Китая или сибирской части России. И «денисовцы», и «хоббиты с Флореса», и оставшиеся неандертальцы в прошлом жили бок о бок с гомо сапиенсами».
У меня серьёзные опасения насчёт методологии, при помощи которой современные исследователи обращаются с данными. Сходство между геномами ничего не говорит о направлении, в котором шло развитие. Я скорее предположил бы, что «денисовы гены» и т.п. - это результат какой-то серии катастроф и родственных кровосмешений, которые могли иметь место у гомо сапиенс, первоначально мигрировавших из Бирмы через Вьетнам, Южный Китай и Маньчжурию в суровые условия Восточной Сибири. И как результат – более серьёзные качественные изменения, чем даже те, что произошли в Монголии. А значит, эти гены, вполне вероятно, являются потомственными, а не родительскими, по отношению к генам юго-восточных китайцев и других ранних восточно-азиатов. Что касается «людей красного оленя», то тот факт, что примыкающая к Бирме горная местность дала нам не только Сино-тибетскую языковую семью, но даже какие-то уникальные геномы, указывает на то, что и в самом деле что-то весьма уникальное происходило в этой горной местности 20-30 тысяч лет тому назад. Я тоже не удивлюсь, если окажется, что в древности было гораздо больше расовых начал, чем известные три. Вообще, современная расовая теория – она мало научна. Я не удивлюсь даже, если окажется, что, например, европеоидные гены ничего общего не имеют с древнеарийским языком, а развились у каких-то собирателей (вряд ли они были охотниками, как угро-финны и прочие уральцы) в Карпатах или в Альпах, и были ассимилированы нами в арийский домен по мере того, как сельскохозяйственные и животноводческие технологии распространялись из Северокавказского региона на Северо-запад и несли с собой свой язык.
Ты говоришь: «Насколько я понимаю, синификация Китая и Японии была подкреплена концепцией рисунка-слова, в котором каждый понимал, что означает это слово-рисунок, но мог использовать другой звук-слово при вокализации? Вопрос ведь усложняется тем, что технокультурное языковое наследие таково, что сельскохозяйственное общество использует множество слов, основанных на этом наследии».
Да, это так, и если логика какого-то языка и культуры окажутся полезными в дальнейшем, то придётся наследовать и весь их багаж, идущий от древних сельскохозяйственных приёмов и отношений, которые «мыслили» при помощи этих символов. Какая разница, какие архаические сельскохозяйственные приёмы включены в ту или иную логику того или иного языка, если она отражает коммунальные отношения древности, по форме наиболее близкие к нашим будущим отношениям. Вообще парадоксально и иронично, как вместо нынешних Гуандуна, Шанхая и т.д. – быстрорастущих центров государственно-капиталистического мира – в итоге центрами мировой после-классовой культуры могут оказаться… ныне нищие ориенталистские земли юго-запада Китая.
Ты говоришь: «Следовательно, такой язык должен изобретать, рождать или заимствовать слова для того, чтобы выразить, к примеру, компьютерное понятие, в котором «грамматическое строение диктуется логическими системами, встроенными в этот язык?».
Совершенно верно. И если эти новые понятия мало встраиваются в основную логику данного языка, то ему легче заимствовать структуры чужого языка, «в нагрузку» со всеми сидящими в них архаическими «потрохами». Например, вряд ли в нашей индустрии программного обеспечения в ближайшее время приживётся алгоритмический язык, основанный на славянских языковых структурах. Во-первых, они длиннее; во-вторых, английский более логичен и прост в употреблении, в изучении; в-третьих, использование чуждых в повседневной жизни языковых символов и конструкций дисциплинирует технически, что крайне важно для написания программ с высокой степенью надёжности. Значит, будут заимствоваться англицизмы, и неважно, какой постмодернистской культурой они могут быть «заражены» или какое сельскохозяйственно-собирательское наследие они в себе несут. В будущих же рисунках-схемах, если таковые возникнут, будут сидеть, если понадобится, заражённые «рисовым полем» китайские иероглифы. Вообще, заимствования будут нарастать по мере обмена информацией и углубления в культурное и историческое наследие, людям будут нужны новые слова, которыми скуп данный язык, но богат другой – более двусмысленные для более широкого охвата, более специфические для выражения более узких идей, и многочисленные корневые понятия (а также префиксы, суффиксы и вспомогательные слова, выражающие определённую логику понятий, специфическую для данных языков) должны будут найти себя во всеохватывающей системе знаков, каковой вполне может оказаться система рисунков-схем. Причём все эти знаковые системы надо рассматривать не только с точки зрения потребностей людей, но и с точки зрения потребностей нашего автоматического машинного производства, которое должно будет не только распознавать и производить простейшие команды, но и выполнять более сложные функции.
Вместе с тем, исходя из требований поэтических и прочих альтернативных форм, должно в основном сохраняться и оригинальное звучание, значит – буква во многом сохраняется как дополнение к схеме.
С уважением,
Твой V.