Человеческая воля как движущая сила самосознания

2012-03-12 Валерий Суханов

Начать хотелось бы с одной очень наболевшей современной педагогической проблемы. Преподаватели в вузе, школе постоянно жалуются, что дети ничего не хотят. У детей нет желания учиться? Только ли у детей? А учителя имеют желание учить? У некоторых есть. Учат очень активно, но вырастает поголовная бездарность. Предположим, что во всём педагогическом процессе отсутствует некая потенция, «первоначальная образующая сила» [5, с. 209], как её определял И. Г. Фихте в работе «Назначение человека». Может быть, действительно человек потерял своё назначение, и мы движемся не так и не туда не только в образовательном, но и во всём познавательном процессе? Что если школа с самых первых шагов убивает в детях эту «первоначальную образующую силу», и взрослый человек уже в принципе не способен осуществлять познание объективной реальности как акт самосознания?

«Первоначальная образующая сила» есть во всём. Предполагается, что она есть даже в логическом пределе деления материи — атоме Демокрита. Возможно ли разгадать тайну этой движущей силы — потенции мироздания? Изучать этот вопрос в историческом ключе оставим физикам, здесь же хотелось бы поразмышлять над логическим решением проблемы и начать сразу с человека, поскольку «анатомия человека — ключ к анатомии обезьяны» (К. Маркс). Фихте разделяет человеческую волю и животную волю, введя главный критерий отличия — совесть. Круг познания у Фихте смыкает совесть и волю, фактически отождествляя их. Вот здесь, для выявления корней этого отождествления, необходимо историческое исследование.

Орудийно-предметная деятельность порождает идеальное. Что же это такое? Что вытаскивает человек из своей предметной практики, что же это за творение, существующее вне природы и одновременно внутри неё? Что же это за творение такое, имеющее силу не правила, но закона человеческого существования. Закона, руководящего человеком изнутри. Где находилось идеальное до того как появилось на свет? В орудии труда? В человеке? В окружающей человека природе? Или в способе обращения человека с орудием труда? Или в способе обращения человека с человеком в процессе предметно-преобразующей деятельности? Вопросы серьёзные и уже давно являются предметом серьёзных философских дискуссий. Но сейчас хотелось бы прояснить другое — какая ситуация вынудила человека выделить всеобщий закон взаимодействия с вещью в первую идеальную форму — миф, и для чего?

Возникновение мифа довольно просто объясняется естественным путём. Новый способ обращения с вещью, умение подолгу осуществлять фиксацию внимания на вещи, а не на органической потребности, привело к потребности фиксации этой фиксации. Идеальное и родилось с необходимостью зафиксировать новый, человеческий способ обращения с вещью. Опять же спрашивается зачем? Причина может быть только одна — в целях сплочения рядов полуобезьяньего-получеловеческого стада, в целях создания первого человеческого общества. Первое идеальное — это первое всеобщее, вынесенное наружу и, в то же время, находящееся внутри каждого члена рода. Именно в процессе разрешения противоречия между отдельным и всеобщим, человек впервые осознает себя. Естественно ни о какой философской рефлексии речь не идет, но зерно этой рефлексии уже заложено.

Идеальное выходит наружу лишь для того, чтобы пробраться человеку вовнутрь, и это создаёт цементирующую связь между людьми по качественному уровню значительно превышающую связь в животной стае. На первых порах идеальное (миф) отражает вовсе не закон взаимодействия человека с вещью, а лишь просто, непосредственно фиксирует фиксацию человека на вещи, облачая эту непосредственность в определённые образы — идолы, которые и представляются человеку творцами рода. На самом деле это вынесенные наружу способы человеческого обращения с вещью, представленные крайне абстрактно, но имеющие в себе то зерно, ту «субстанциальную разумность» (Г. В. Ф. Гегель), которую я предположу назвать совестью. Совесть — это ум в непосредственном виде, абстрактное зерно ума человека, из которого восходит могучий колос человеческой культуры. Первая совесть человека, облачённая в одежду мифа, творит самого человека. Человек создал совесть, чтобы было легче творить самого себя.

Человеческая воля по качественному уровню значительно выше животной, но и удержать это качество значительно труднее. Абсолютную неспособность удерживать в себе человеческую волю мы наблюдаем в современном обществе. Человек, имеющий совесть, мгновенно становится маргиналом. Стало очень модным слово креатив, но всерьёз понять, что такое творчество, и что побуждает человека творить никто не пытается. Человек родового строя, всё-таки частично себя осознаёт, поскольку идеальное в его обществе проделывает колоссальную работу, за счёт чего и удерживается противоречие между единичным и всеобщим. Человек современного буржуазного строя вообще не ведает, что творит, поскольку ни о какой совести, как движущей силе самосознания речь не идёт. О какой совести можно говорить в обществе всеобщего потребления, если изначально она зародилась как потенция самотворчества человека!

Именно совесть помогает удерживать человеку целое (свой род) в себе. Именно совесть помогает творить это целое, то есть, неся абсолютную ответственность за судьбу своего рода, выполнять все действия, направленные на сохранение и развитие рода. Именно с возникновения совести, спрятанной в идоле, начинается путь к уничтожению всяких идолов, самодвижение человека к самому себе.

Современное общество никак нельзя назвать здоровым. Повсеместно присутствует «синдром Навуходоносора». Вавилонский царь в соответствии с библейской легендой был превращён в животное. Но кто нас сделал таковыми? Почему, несмотря на такое обилие высших учебных заведений, призванных поднять человека на вершины духа, человечество руководствуется животными и полуживотными мотивами? Почему быть интеллектуально развитым модно, а нравственность считается неким анахронизмом? И это при таком обилии церквей и религий? Почему совесть перестала быть основанием разума? Мы живём в разорванном мире, состоящем из декартовских половинок, и многие умные люди признают это. Истинно умный человек — это человек с совестью, с ответственностью за весь человеческий род.

Совесть, когтистый зверь, мучает человека изнутри, заставляя объединяться с себе подобными и искать выход из современной критической ситуации. И в первую очередь проводить всесторонний теоретический анализ существующего строя.

Современного студента ждёт незавидная доля. Сколько бы образований он ни получал, удел один — быть менеджером, попросту говоря торгашом, уметь повыгодней продать себя на рынке. Здесь вовсе не нужны ни совесть, ни разум. Сколь бы мы ни призывали учителей сохранять потенцию человека, не губить его творческое начало, учитель как часть капиталистической машины будет выполнять госзаказ — штамповать товар — рабочую силу в гламурной упаковке с медалями и ленточками. При этом разговоров о совести, долге и патриотизме будет очень много. Учителей толкают на двойную подлость — убивать совесть, прикрываясь разговорами о совести. Не будем забывать, что совесть человек создал сам, никто её на блюдечке с голубой каёмочкой не приносил. И создал именно в процессе орудийно-предметной деятельности с целью самотворения. Убивая творческое начало, школа убивает и человека и будет убивать, находя себе утешение, что без школы была бы анархия, бескультурье, бандитизм... Но какой бандитизм действует сильнее — организованный или анархический? Организованные бандиты-учителя с первого класса учат детей потреблять знания, а не творить. Так что лечить «синдром Навуходоносора» нужно с первого класса школы, но кто позволит создать такую школу? И если даже такая школа будет создана, то на какие средства будут жить выпускники такой школы, ведь менеджеры из них получатся очень слабые, поскольку их творческий ум будет вечно обманут изворотливо-рассудочным умом выпускников обычных школ. Вечный обман умного человека рассудочным дураком замечательно показал Г. В. Ф. Гегель в работе «О карточной игре». «Пристрастие к картам — характерная черта нашего времени. «Рассудок» и «страсть» те свойства души, которые принимают в этом деятельное участие. Игрок узнаёт правила и ежеминутно применяет их с помощью способности суждения. Поэтому-то люди, обладающие глубоким умом и блестящим воображением, часто оказываются плохими игроками — и не просто потому, что игра их не интересует, а потому, что их способность суждения не столь натренирована в применении правил повседневной жизни... Но кроме того, не считая наживы, тут действует ещё и игра страстей, колеблющихся между страхом и надеждой, которую вообще возбуждает игра в карты: состояние духа, несовместимое с душевным спокойствием, характерным для более возвышенного умонастроения — того самого, которым дышат все деяния древних греков и которое сохраняется в самых дерзновенных взлётах страстей, до тех пор, пока человек остаётся человеком, а не игрушкой демонических сил» [2, с. 234]. Школа только объясняет «правила». Хорошенько разрабатывает «рассудок» и «страсть». Дальше «игрок» уже пойдёт по жизни сам, вооруженный главным. «Между страхом и надеждой», становясь «игрушкой демонических сил».

Можно ли вывернуться из этой ситуации? Во все века школа была призвана воспитать в человеке душу. Но если в древней Греции это было действительно так, то во все последующие эпохи, а особенно сейчас, душа изгнана из школы. Почему? Гельвеций, один из умных людей, отвергнутых своим обществом, так писал об этом, в трактате «О человеке», изданном посмертно, поскольку сам автор понимал, что его слова — удар в самое сердце гидры. «Продолжительное превосходство древних в морали, политике и законодательстве должно считаться результатом их воспитания. Воспитание молодёжи поручали тогда не схоластам, а философам. Задачей этих философов было воспитать героев и великих граждан. Слава ученика падала на учителя — это была его награда. Задача воспитателя теперь иная. Заинтересован ли он в том, чтобы возвысить душу и ум своих учеников? Нисколько. Чего же желает он? Ослабить их характер, сделать из них суеверных людей, перешибить, если можно так выразиться, крылья их гения, заглушить в их уме всякое истинное знание, а в их сердце всякую патриотическую добродетель» [3, с.16].

Задача воспитателя — «воспитать героев». Но кто он — «герой нашего времени»? Мой ответ наверняка разочарует многих учителей, а особенно директоров школ. Герой нашего времени — человек, имеющий душу. Душу, а значит и совесть как вечную интенцию в творении души. Но что это душа? Душа — это способность человека жить по законам Истины, Добра и Красоты. Душа — это развитая субъективность, умеющая присваивать себе потенцию предмета путём вычленения всеобщей формы предмета и наполнения ею содержания своей деятельности.

С чего же начинать формирование души? С введения в миф. Абсолютно без каких-либо учительских подсказок. Так, как это делало человечество. Пусть ученик сам сформирует миф. И сам убедится, что это миф. То есть блеф, не являющийся прочной опорой в практической жизни. Пусть ученик сам проверит свой миф лучшим учителем — жизнью. Пусть посражается за него, ведь это ни кем-то навязанное знание, а его, им сотворённое, кровное, родное... Пусть дойдёт до предела и останется опять абсолютно один наедине с сотворённым им. И впервые осуществит рефлексию своего творчества, впервые разглядит себя в том, что сотворил. Поймёт, что сотворил зеркало себя... А это и есть акт рождения совести.

Состояние абсолютного всемогущества оборачивается состоянием абсолютной беспомощности. Естественно лишь в качестве момента. Но это очень важный момент, поскольку отталкиваясь от состояния абсолютной независимости от чего-либо, ученик сам приходит к состоянию абсолютной зависимости от законов природы, в другой интерпретации — от законов Истины, Добра и Красоты.

Ведь, что есть миф, сотворённый учеником? Правдивое зеркало его неистинного бытия. Что есть всемогущество Зевса, как не отражение абсолютной беспомощности человека? И Парменид первым понял это. И создал новое зеркало. Зеркало Истины. Оказывается, что в нём не отражалось ничего. Выйти самостоятельно на позицию Парменида — понять, что ты полное ничто, и из этого ничто сотворить всё.

Беспомощность, наступающая в процессе первой рефлексии, является лишь моментом и одновременно основанием движения человека не к мифическому, а реальному всемогуществу. Но как уничтожить не миф, но чувственность мифа, сохранить потенцию творчества? Убрав чувства и увидев своё истинное лицо, можно залюбоваться своей беспомощностью, и вообще никуда не сдвинуться. Нет ничего — только моё чистое, неподвижное бытие... Позиция, прямо скажем, негероическая, анемичная, непривлекательная... Но что поделать — каждый человек, творец должен пройти и этот момент. Слабость этой позиции — это отражение слабости рождающегося человека перед силами природы — пожалуй, видна всем. Но вот в чём её сила? Сила в абсолютности. Рождающийся духовно человек с необходимостью выходит на предел беспомощности, как и при физическом рождении. Действительно, почему человеческий детёныш рождается самым беспомощным из всех млекопитающих? Именно беспомощность человека при физическом рождении даёт ему возможность не быть привязанным ни к какой природной схеме поведения, ломать устаревшие схемы поведения и создавать новые. То есть самостоятельно творить свою жизнь за счёт развития универсальной мыслительной способности.

Но со временем потенция творчества затушёвывается. При духовном рождении (которое может наступить даже в старости, а у подавляющего большинства людей вообще не наступает) потенцию движения надо высветить, поэтому-то самостоятельное осознание собственной беспомощности — необходимый момент движения ученика. Именно самостоятельная. Поскольку, когда это сделает учитель (а он это делает постоянно, ведь надо же учить порядочности), происходит слом потенции ученика, о чём и писал Гельвеций.

«Прививки совести» очень дорого обходятся человечеству. Советский Союз был самым нравственным государством за всю историю Российской Империи. Развалился как карточный домик. Когда началась перестройка, выяснилось, что совести нет ни у кого.

Совесть человек должен сотворить сам. Чистое бытие Парменида и есть совесть, являющаяся основанием разума. Чистое, неподвижное бытие Парменида было необходимым моментом в движении человеческой истории. Моментом, высветившим потенцию движения человека. Именно поэтому следующим шагом и была абсолютизация движения, развития, потому что оно вновь стало возможным. Этот шаг сделал Гераклит, за непонятность своих высказываний прозванный Темным. Действительно, понять, почему из утверждения, что в мире нет ничего, кроме неподвижного бытия, следует, что «всё течет», мог только великий, неординарный ум.

Действительно, почему стало возможным движение, благодаря постулированию неподвижного бытия? Это произошло благодаря тому, что философы, будучи представителями господствующего класса — рабовладельцев, смогли «перепрыгнуть» через раба к вещи и мыслью соединиться с ней. «Мысль и то о чём она мыслит одно и то же», – это изречение Парменида, оформившееся впоследствии в виде принципа тождества мышления и бытия, возвращало человеку утраченную потенцию творения вещи и самого себя, и вело к фиксации этого творения в идеальной форме.

Снятие Гераклитом Парменида и есть рождение диалектики как науки. Науки о том, как бывают тождественны противоположности. В утверждении Гераклита опять же нет чувственности, поскольку изречение доведено до предела — «всё течёт». Текучесть абсолютна, но Гераклит не предполагает исчезновение бытия. И Кратил, ученик Гераклита, ловит момент самотождественности реки, в которую «нельзя войти дважды» и даже однажды, указывая на реку пальцем... К сожалению, эти известные философские сюжеты так и остаются лишь известными широко образованной публике, поскольку знать Парменида, Гераклита, Кратила, Зенона, Сократа, Гегеля можно лишь самостоятельно сотворив их, тем самым соединив утраченную связь между прошлым и будущим.

Человек живёт «здесь» и «сейчас». Эта истина очень часто повторяется в настоящее время. Но сомнительно, чтобы она осознавалась теми, кто её повторяет. Ведь осознать свое «здесь» и «сейчас» — это осознать действительный момент перехода себя из прошлого в будущее. А это не так-то просто. Поскольку вообще осознать переход можно лишь тогда, когда освоишь субстанциальный тип мышления. Когда поймёшь, что истинный переход возможен лишь в одной субстанции. То, чего не могли понять Гомер и Гесиод, а Гераклит предлагал их высечь палками, поскольку они «учителя многих». Но что есть «субстанциальный тип мышления» или как обнаружить субстанцию себя? Действительно, где я делаю переход из прошлого в будущее в своей субстанции, а где я, как говорится, выпадаю в чуждое мне пространство, и вовсе не существую, несмотря на всю жизнерадостность моих ощущений? У известной советской поэтессы Вероники Тушновой есть замечательные слова, где она как творческий человек в стихотворной форме обнажает суть этой проблемы.

Далёкие лучистые кристаллы.

Холодные небесные огни.

Мне мало звёзд, мне лучших песен мало,

Когда не мною созданы они.

Человек только тогда находится в своей субстанции, когда он сам творит своё бытие. Сам творит все «звёзды» своего существования.

Ученик мыслью творит Вселенную. Говоря языком философа субстанцию. Но откуда ему брать подручный материал, ведь изначально он был в чистом поле, хотя и во всемогуществе, и после, по совершении первой рефлексии сотворённого, он снова расчистил чистое поле творчества. Действительно, а из чего же творить? И что? Ведь мозг ученика снова абсолютно чистый, лишь с проснувшейся потребностью критически оценивать содеянное. Абы как он творить уже не хочет, а как надо — ещё не знает. Может на этом этапе всё-таки надо что-то объяснять, или пусть сам ищет свой путь?

Если вдуматься, то первый круг творчества не так уж и бесплоден, и мудрый педагог не будет вмешиваться и на этом этапе становления личности ученика, поскольку ученик во время творения мифа научился создавать образы. А это немало, поскольку очистив бытие мифа от всех чувственных образов, с одним он всё-таки уже не расстанется. С образом того поля, в котором творил. И именно это единое, целое поле творчества и будет вести ученика в его дальнейших самостоятельных поисках и рискованных экспериментах.

Продуктивность древнегреческого мифа ясна многим. Миф родил чистое бытие Парменида как образ субстанции, как поле и цель всего развития науки. Миф подобен бабушкиным сказкам, из которых рождаются великие поэты. Кем бы был Александр Сергеевич, если б в его жизни не было Арины Родионовны? Безграмотная и крепко пьющая женщина дала русской литературе значительно больше всех литературных институтов вместе взятых. Не только русской литературе, но и всей мировой Культуре. Богатырский гений Пушкина возрос на сказках няни...

Но почему одни мифы столь продуктивны — древнегреческий миф, народные сказки — а другие мифы несут разрушение и хаос человеческому обществу? Продуктивен лишь тот миф, который выводит на идею субстанции. Человек, живущий в мифах нашего разорванного мира, увидит в философе Фихте лишь идеалиста в его наихудшем варианте — субъективном, но человек с развитой субъективностью, то есть умеющий сам творить этот мир и честно осуществляющий рефлексию сотворённого в целях дальнейшего развития своей субъективности, будет присваивать себе потенцию любого предмета, с которым имеет дело. То есть будет руководствоваться основным принципом Спинозы — принципом постоянного повышения интеллекта. Человек, имеющий совесть, а точнее сам сотворивший её, находясь в фихтеанской позиции, с необходимостью приходит к субстанциальному подходу, поскольку после первого круга творчества у творца появляется цель как сознательный образ субстанции, высветившийся в процессе очищения мифа от чувств. Любой творец, в любом творчестве движется к самому себе, то есть к своему же творению — образу субстанции, которая обнаруживает себя во всей деятельности субъекта.

Личность живёт для себя. Это изречение воспринимается педагогами по-разному, но никогда диалектично. Для подавляющего большинства учителей «старой школы» это дикость и разврат духа, поскольку — «общественное выше личного», для толерантной новой волны это обоснование любого беспредела, творимого учеником. Утверждение можно и усилить, совсем запутав горе-педагогов. Личность живёт для себя, поскольку имеет совесть. Человек, сам сотворивший совесть, с необходимостью будет выходить на личностную позицию — самостоятельно отыскивать всеобщие формы бытия вещи и делать их основанием своей деятельности. Здесь убиваются два зайца — сохраняется активность субъекта познания и повышается интеллект, даже появляется третий убитый заяц — ученик спасается от того бешеного потока информации, который обрушивается на него, поскольку берёт только то, что ему надо. Только в этом случае, перефразируя слова Бэкона, знание становится силой.

Именно на этом пути ученику как воздух будет нужна философия. В первую очередь для простой экономии времени и сил, поскольку без «присвоения всеобщей мыслительной способности в качестве способности личностного бытия» [4, с.173], ученик уходит в дурную бесконечность взаимодействия с вещью. Ведь и поиск может быть убогим...

У Марины Цветаевой есть произведение — «Мой Пушкин». Что это — заигрывание с «солнцем русской поэзии» или глубоко личностное понимание поэта? Я думаю, что второе. Как это ни парадоксально звучит, но Пушкин, Сократ, Спиноза, Гегель, Маркс могут быть только моими. Личность может понять только личность. Ведь идеи, с которыми великие люди входят в Культуру, жили не отдельно от них, а были их плотью и кровью. Коммунизм может быть только моим. Родина может быть только моей. И чем выше по масштабу личность, тем больше общечеловеческого духа он делает своим.

За годы перестройки стало очень модным говорить о зверствах большевиков? Но судьи кто? Ведь именно благодаря советским людям, защищавшим от фашистов «свою родную советскую власть» (Ленин), мы до сих пор и говорим по-русски... Мы родину и потеряли, и предали, только потому, что в первую очередь предали себя. Советская власть перестала быть «своей», стала «нашей», а значит ничей.

Жизнь личности неотделима от традиций, культуры, в которой живёт человек. Но если прежние традиции и порядки устарели, а новые ещё не народились? Переломные, переходные эпохи требуют личностей недюжинных, способных выдержать субстанциальные противоречия. Ведь Ленин штудировал Гегеля в период реакции не для бесцельного совершенствования. Ему требовалось удержать напряжение противоречия всей многоукладной России, поэтому-то и у Ленина был «свой Гегель».

Яркий, талантливый, самобытный поэт и философ Абай объединил в себе две культуры — казахскую и русскую. Родные и близкие звали его «Телькара», что в переводе означало «смуглый сын двух матерей», и мы его видим из XXI века таким же, но не только потому, что он воспитывался мамой и бабушкой. Абай перевёл письмо Татьяны к Онегину на казахский язык и представил друзьям-акынам в виде песни. Вскоре эта песня облетела все аулы, поразив глубиной переживаний влюблённой девушки, найдя отклик в каждом сердце. Так у казахского народа появилась «своя Татьяна»...

Казахский народ времени Абая (конец XIX века), был по большей части безграмотен, находился в плену устаревших традиций, калечащих молодые сердца. Абай занимался самообразованием, втягивая в свою орбиту всё больше и больше народа. Но почему же, делая столь благородное дело, к концу жизни он впал в безнадёжный пессимизм, осознав всю тщетность своего пути? Абсолютная пустота и абсолютное одиночество овладели великим мыслителем. И это была не поза.

Как Сократ был «воплощённой философией» (Маркс), так и Абай был «воплощённой совестью» своего народа. Но совесть способна не только созидать, но и разрушать, и в первую очередь обладателя совести. Абай проводит глубочайшую рефлексию себя, полностью очищая мифы, на которых основывалась жизнь казахского народа, от чувств. Абай и поныне остаётся совестью своего народа, побуждая делать своими богатства мировой Культуры и в первую очередь в такой науке как философия. Казахстанская философия расцвела именами Ж.М. Абдильдина, А.Х. Касымжанова, А.Н. Нысанбаева, К.А. Абишева и многими-многими другими. В первую очередь уделяется внимание немецкой классической философии. Поражаешься и удивляешься способности казахстанских философов делать простыми и понятными истины классиков. Может быть потому, что не оторвавшись от своей культуры, учёные понимают, что все философские истины живут в самом народе, и уже не Кант, а академик Абдильдин, нам говорит, что «естествоиспытатели поняли, что разум видит только то, что создаёт по собственному плану, что он с принципами своих суждений должен идти впереди согласно постоянным законам и заставлять природу отвечать на его вопросы, а не тащиться у неё словно на поводу» [1, с.27]. Человеческая воля ведёт субъект к тому, что он становится разумом. Что это, как не вечный призыв Абая выходить из скорлупы своего животного существования, но уже на новом, научном витке саморефлексии?

«Свой Спиноза» был и у Эвальда Васильевича Ильенкова. До сих пор не прекращаются споры — «мыслящее тело» — изобретение Спинозы или Ильенкова? На мой взгляд, говорить надо не об этом, а о том, насколько легко удавалось Ильенкову входить в духовное пространство Спинозы, при этом нисколько не теряя себя. Ильенков показал величайший пример сохранения себя. Сохранить себя, не уронить своё лицо, можно только в одном случае — если не боишься себя потерять. А это может произойти только тогда, когда находишься в одной субстанции со «своим иным». Ильенков выходил из себя в Спинозу лишь с одной целью — чтобы к себе вернуться, чтобы наполнить своё существование истинно человеческим смыслом, чтобы сделать свою универсальную мыслительную способность близкой и понятной, «своей» каждому культурному человеку.

Культура может быть только своей, поскольку только таким путём сохраняется активность субъекта, являющаяся необходимым условием бытия субстанции. И поэтому так важно не убивать дикую, животную волю малышей, а умело создавать условия для превращения животной воли в человеческую. Так как это делали Цветаева и Пушкин, Сократ и Платон, Спиноза и Ильенков, Гегель и Маркс, Абай и Ленин.

Литература

Абдильдин Ж. М., Балгимбаев А. С. Диалектика активности субъекта в научном познании. Алматы, 2001.
Гегель Г. В. Ф. Работы разных лет, т.1, М., 1972.
Гельвеций К. А. Сочинения в двух томах, т.2, М., 1974.
Лобастов Г. В. Философско-педагогические этюды. М., 2003.
Фихте И. Г. Сочинения. СПб, 2008.