О роли некоторых концепций видения мира в становлении мещанского религиозного сознания

2012-01-29 Е. Витин (Евгений Витин)

Рассмотрим для начала «социалистический мир». Практика показывает, что выкладки, изложенные Лениным в «Материализме и эмпириокритицизме», в отличие от таких, например, произведений, как «Империализм как высшая стадия капитализма», усвоены в советском обществе не были. Например, мой дед - бывший членом партии ещё до войны и, в общем-то, человек образованный и достаточно неглупый - в своих устных воспоминаниях о довоенной студенческой юности ссылался на эту книгу не иначе как на «Империализм и империокрецицизм». Почему - это отдельный вопрос. Возможно, что и не может человек усвоить эти идеи, если не пройдёт предварительно весьма длинный путь по дороге последовательного идеализма, если не научится (параллельно с усвоением материалистических принципов через науку и т.п., которое тоже оставляло желать лучшего в «реформированной» советской системе образования) идеализировать и с пеной у рта (вплоть до готовности воевать) отстаивать свои идеалистические принципы последовательно и принципиально, доводя свой идеализм до вселенского - вплоть до того, что даже религию отрицать за её недостаточный идеализм: например за склонность преследовать материальные, прагматические, мирянские цели в загробной жизни. Я не буду сейчас углубляться в то, почему это не было реализовано в советском обществе, но суть в том, что говорить об «атеистическом сознании» среднего советского человека настолько же глупо, насколько можно говорить об атеистическом сознании, например, в современном Китае или Вьетнаме, где большинство людей среднего возраста записывает себя неверующими, хотя бум религиозного мракобесия налицо. На самом деле, на в Юго-Восточной Азии ещё во многом распространено старое дорелигиозное крестьянско-родовое сознание, которое не особенно-то вырывает личность из «мира» и потому не сильно печётся о смысле жизни, как не задумывается о публичном живодёрстве в отношении куриц, черепах, рыб и прочих существ, которых вполне разумно (хотя и невежественно) объявляет «просто едой», безо всяких антропоморфных вывертов. Между прочим, знания о пережитках старого доклассового сознания во многом пригодятся теперь, когда мы отрицаем классовое общество со всеми его особенностями, начиная от пресловутых «семейных ценностей» и кончая косметическим обманом.

Удивительное явление: я помню, как нам при СССР на политинформации вдалбливали то, что космонавты летали в космос и не обнаружили Бога, а теперь сплошь и рядом пишется о том, что космонавты обнаружили следы Бога. Вот примерно так же легко всё наше бывшее «коммунистическо-комсомольское» превращается в нынешнее единоросско-нашистское. Даже касательно «диалектически более грамотных» (смотри религиозные испражнения многих бывших казённых марксистов) можно заметить, что они становятся «верующими» в первую очередь как экономические субъекты, а не философские - что потом может перевернуть и их философское сознание. Ведь не секрет, что любую застывшую диалектическую систему можно всуропить в рамки более массивной метафизической, если классово (как развивающийся профессиональный кретин и индивидуальный собственник талантов, навыков, квартир, дач и машин) ты развиваешься в сторону метафизики и эклектики. Это - тоже факт неоспоримый для многих наших «суперинтеллектуалов» позднесоветского периода.

Чтобы освоить этот процесс «теоретического перерождения», возьмём пример из параллельной сферы - политэкономии. С чего началось её перерождение? С выстраивания «теории оптимального планирования экономики», совершенно оторванной от реальной экономической действительности конца 60-х, и служившей всего лишь для прикрытия, для апологетики. Но если ты придерживаешься этой теории «в теории», а на практике руководствуешься примитивом «ты - мне, я - тебе», то почему бы не заменить эту «теорию реальной жизни» каким-нибудь «рыночным социализмом», а оторванную от жизни абстракцию подменить другой абстракцией - например, «теорией командной экономики» западногерманских советологов 50-х, ранее раскритикованную в порошок, а теперь, с отходом теории от экономических реалий, входящую в моду? Абстракции легко перевернуть с ног на голову, выразив одни понятия через другие (вместо инфляции как скрытого дефицита ввести понимание дефицита как «скрытой инфляции»), или определив какие-то условия как «устаревшие», а другие как «новые» - в то же время «рыночные» жизненные позиции, которыми ты ежедневно руководствуешься в своей практической жизни, может опровергнуть только практика противоположного рода. Если для тебя инфляция более не имеет значения, потому что у тебя есть деньги, а дефицит тебя раздражает - то почему бы тебе не перевернуть абстрактную теорию, и не развивать её как перевёрнутую?

Так же и здесь. Была теория о господине на небе как отражении господина на Земле. «Но ведь я же не видел, как происходит это отражение. Я просто читал книги двухсотлетней давности, я не наблюдал за этим в реальном мире, потому что занят был другими, земными проблемами, в которых меня интересуют тайны моей личности, и в которых я руководствовался методом «научного тыка», а теория существовала где-то рядом, я развивал её «для галочки». Стало быть, если подойти чисто теоретически, то почему бы и не наоборот, почему бы господам на тленной Земле не быть отражением реального Господа на вечном Небе? А вдруг? А подстраховаться?» Интеллигент же всегда страхуется и, самое главное, он видел, как на земле не слушал начальство и распутствовал, и за это ему воздалось «по полной программе». А в учебниках по абстрактной диалектике не описано, почему так происходит. Особенно на примерах 70-х годов ХХ века. «Возможно, что это и поддаётся какому-то объяснению» - думает казённый марксист - «но никто не спешит мне в этом помочь, а если даже кто-то и захочет помочь мне, то я ему всё равно вряд ли поверю, потому что в своей реальной либерально-интеллигентской практике (личностных козней на кафедре и дома) аналогий с этим не вижу. Значит, можно попытаться объявить «настоящими законами» какие-то мистические законы, какую-то неведомую таинственную силу на небе, которая наказывает всех, кто не хочет считаться с начальством и с тем, что написано в библии. Наука - наукой, а сила - силой, на то она и неведомая. Ведь это в любом случае лучше, чем слепая практика вообще без теории, и мои конкретные проблемы в моей жизни (гулёной) действительно там описаны, и я получаю полезные рецепты, и знание этих законов помогает мне жить или, по крайней мере, лучше себя чувствовать, что для моей личности одно и то же; а на «законы, по которым появляется религия», можно распространить другую абстрактную теорию о том, что материалистов создал сатана для того, чтобы переворачивать вещи с ног на голову и сбивать правоверных с истинного пути.» Так сбрасывается абстрактная диалектическая оболочка, и в реальных противоречиях жизни интеллигента, живущего в реальных условиях нарождающегося капиталистического общества, рождается реальное мещанское религиозное сознание. У пролетария же (пусть поначалу с промытыми религией мозгами) по-другому: «Мне твердят о каком-то божественном начале, но я вижу реальный процесс создания материальных благ, за который несу реальную ответственность, и вижу процесс совместной борьбы за право присвоения этих созданных трудом благ, и я улавливаю законы этих процессов, и вижу, что с поповскими рассказами про гром и молнию это имеет мало общего; и я по аналогии с этим смотрю на современное общество, и даже на свой быт, и быт таких же, как я, и анализирую, и вижу (при помощи, конечно, кого-то, кто на конкретных примерах объясняет мне), по каким законам всё в этом мире происходит, и в том числе, по каким законам реально складывается религиозная психика у людей, и потому я сбрасываю, в конечном итоге, надетую на меня буржуем идеалистическую оболочку, и в реальных противоречиях своей жизни вырабатываю осознание того, что всё в обществе происходит от человека и от законов мироздания, которые он познаёт».

Перейдём теперь собственно к современному капиталистическому миру. Здесь мещанское сознание вообще носит характер в основном искусственный, так же как и само мещанство играет весьма незначительную экономическую роль и искусственно взращивается на подачки государства и монополий. Поэтому и сознание его, в том числе и религиозное сознание, формируется в основном извне и искусственно, за счёт зомбажа, и следует изучать уже не столько роль «некоторых концепций видения мира», сколько роль насаждения «некоторых концепций» для формирования мещанского религиозного сознания, которое, конечно же, нельзя рассматривать в отрыве от формирования мещанского сознания в целом.

Мы более-менее представляем, как с пелёнок насаждается это сознание. Основу его составляют гипертрофированные скотские страхи, эти «болезни взрослых», которые они (взрослые), как и вирусы гриппа, распространяют среди себя и передают младшему поколению, в том числе и посредством СМИ. Другая неотъемлемая компонента - это наводнение мира всяческого рода антропоморфизмами: слёзы животных, биение у них сердец при опасности, вплоть до биения сердца у зародышей во время аборта, и т.д. Наводнение такого рода антропоморфизмами представляет собой важную дополнительную составляющую к «кадрам трагедии», потому что препятствует осознанию нереальности, скотскости, противности самой природе общественного сознания тех гипертрофированных страхов, что идут от «кадров трагедий». Эти антропоморфизмы ингибируют (как химическую реакцию, если так можно выразиться) неизбежные процессы объективного осознания этих страхов, препятствуя им путём интернализации (выведения вовнутрь) представлений о внешних объектах (животных, растениях, и т.п.) в область нарождающегося «эго», в область некоего «интима», где они рассматриваются слишком близко, неразрывно с «собой», и потому необъективно. Параллельно насаждается и концепция «себя» - конечно же, индивидуальная концепция человеческого сознания - когда конкретное проявление общественного сознания, выкованного долгими годами эволюции, начинает мыслить себя индивидуально.

К середине 50-х годов в советском обществе вообще-то достаточно прочно уже укрепилось видение того, что общественное сознание всего лишь проявляется как индивидуальное, и только в этой индивидуальности проявления и состоит вся «трагедия» выпадения из общественного организма одной из его клеток. А даже если рассматривать более глубинные причины этой индивидуальности проявления, такие как биологические и прочие необщественные причины, то становится понятным, что даже и здесь никакого «ужасного противоречия» не имеет места быть, ибо в естественных процессах даже труднее выделять единичное из всеобщего, чем в общественных. В конце концов, набор инстинктов одинаков у всех, географические условия также на всех влияют одинаково, и даже возникновение каких-то резких генетических особенностей посредством генетических ошибок имеет смысл лишь потому, что эти ошибки способны повторяться и накапливаться, что также отрицает какой-то яркий индивидуальный смысл. И всё же, это было в целом только видение, не подкреплённое никакими глубинными основами, это была в массе своей сухая оболочка - опять же, повторюсь насчёт степени усвоения «Материализма и эмпириокритицизма» даже у членов партии тридцатых. В каждодневной же практике было то, что хорошо описано в диалоге мальчика и девочки на уроке обществоведения: «Ты хочешь быть совокупностью общественных отношений? Я - нет». «Я тоже не хочу».

В начале же 60-х, и особенно во второй половине 80-х, на советское общество, под предлогом человеколюбия, гуманизма, «самоценности» человеческой личности, и прочих «цивилизованных ценностей», - являвшихся, как оказывается, всего лишь вывертом наизнанку фашистских представлений о человеке теми, у кого на губах ещё не обсохло фашистское молочко, - были вылиты ушаты постмодернистской поэзии, прозы и прочей постмодернистской грязи, умело загримированной не то под романтику, не то под эстетику, не то под духовный поиск. Они представляли собой экстраполяцию, проецирование, перенесение не человека, на его сознание, на общество, на природу в целом представлений никчёмного, непроизводительного, отжившего, искусственно выпестованного крупным капиталом базарного книжного лотка. Они, конечно, заигрывали с теми уже сложившимися представлениями о «совокупности общественных отношений» и о личностной свободе, о которых я писал выше. Кто им помогал в этом, ещё предстоит разобраться, но ясно, что с этими порнографическими направлениями в культуре очень интенсивно боролись в 45-55 гг. - может быть, не всегда правильными методами, не всегда без корыстных целей, что является отдельной темой для разговора - но боролись интенсивно, и достаточно успешно. Вспомним хотя бы доклад Жданова о «Звезде» и «Ленинграде». Но всё это было сведено на нет к 56-му году.

Они насаждали свои болезни, своё больное видение человека, человеческого «я» как некоей моносущественной, изолированной, выдернутой из мира субстанции, вне связи самого происхождения и натуры этого «я» не только с обществом, не только с его коллективами, но даже и с живой и с неживой природой (а теперь та же самая публика смеет бубнить про «антропоцентризм Маркса» и про экологический кризис, при этом продолжая поливать грязью СССР). Достаточно искусно манипулируя словесным жанром, они насаждали эти извращённые, пошлые, посредственные, давно опровергнутые не только философией, но и естественными науками мещанские представления о личности, давя на природные животные инстинкты и страхи, жонглируя всякого рода антропоморфизмами - что особенно действует на неоперившуюся молодёжь, сильно восприимчивую к подобного рода порнографии.

Они насаждали в сознании молодёжи представления о некоей «уникальности личности» (которое потом юмористическим образом, при посредничестве морального релятивизма, превратилось в представление о «личности» как о некоей «уникальной» комбинации пороков, капризов и половых извращений - но это тоже отдельный вопрос), о том, что «индивидуальных дух» представляет собой «по сложности и уникальности схожий с реальным миром» мир, пели песни о том, что «когда умирает человек, умирает мир», и т.п. Всё это, на мой взгляд, являлось и продолжает являться отправным пунктом и переломным моментом на пути общества к религиозному мещанскому сознанию.

Не надо забывать и про поток «голливудской сивухи». С детства нам засаживают в инфантильное сознание кадры «трагедии затухания жизни», предсмертные конвульсии насекомых (как они машут лапками, а потом движения сходят на нет), собак, людей, и т.д. Янки и скандинавы в этом направлении продвинулись особенно далеко. А почему нам не показывают «трагедию» затухания колебаний, например, брошенной на паркетный пол копейки? Чем не трагедия? Вот гуляет, гуляет по полу копеечка... и вдруг ложится на бок, и начинается «страшный процесс смерти». Она звенит, звенит всё громче и громче - надо понимать, таким образом её «душа» (или обывательское сознание) кричит от страха (или юла, когда падает на бок - та вообще издаёт «предсмертный бзик»). Но смерть, несмотря на все стоны, холодно и беспощадно затягивает свои щупальца, и антропоморфная «жизнь» постепенно сходит на нет - амплитуда движений копеечки гаснет, и вот уже она становится недоступной нашему несовершенному глазу. Всё! «Была жизнь - и вдруг нет», «был процесс - и нет его».

А какая принципиальная разница между механической динамикой и биологической? Только лишь та, что в биологической «смерти» нам легче узреть «свои» собственные комплексы? А между тем, голливудская челядь уже подготовила нашу психику к следующему этапу - приходу «спасителей» в лице аятолл, махатм, архимандритов, и прочих «светочей свободы, демократии и европейских ценностей».

Они засаживают в наше индивидуальное сознание эти противоречия, до поры, до времени (пока мы молоды и не клюнул петух) замазывают их, эти трещины, даже не клеем, а соплями гедонистической блажи и мещанского побега от противоречий и затушёвывания их; а когда противоречия всё-таки прорываются в критические моменты жизни, причём со страшной силой, то сразу колют религиозный морфий - затем же, когда мещанская блажь возвращается, не преминут напомнить - «не забывай, не забывай, милок - придёт страшный час, и морфий-то понадобится».

Это навязывание дискретного подхода к обществу и к организму, смерть как некая внезапная трагедия, хотя и развитие и угасание индивидуального сознания есть непрерывный процесс - во многом определяет мещанское религиозное сознание. Выпячивание всего этого в "западной" культуре, постоянные кадры "дискретной" смерти - «был человек, и нет...» можно хорошо увидеть. По-моему, гораздо лучше смотреть «восточные» фильмы, где старики говорят: «когда оглохнешь, тебя не беспокоят уже ни шум, ни гам, и ты спокойно спишь» - а (добавлю от себя) когда начнёшь утомляться, терять память, силы (в том числе и силы соображать) - начнёшь ощущать «погружение в чёрное небытие» таким, каким оно на самом деле для конкретного «индивида» и является.

Стоит только подать «процесс угасания» (не говоря уже про «процесс возгорания») сознания в его даже не непрерывности, а каких-то намётках на непрерывность - напомнить, например, мещанскому «духовному лидерству» про умалишённость, про потерю памяти, про склероз, про маразм, и другие встречающиеся в природе «промежуточные звенья» - как сразу начинаются виляния, начинается софистика наподобие «дух временно выключил сам себя», «он находится рядом», «в тело вселился чужой дьявольский дух», «господь наказал - лишил ума», и т.п. Тогда, надо понимать, любое сознание, которое угасает постепенно, непрерывно вместе с телом - это своего рода наказание? Не может, что ли, человек свой «развитый дух» унести в «загробный мир», если стареет и помирает он с атрофированными нейронами и с мутной картинкой мира, мало чем отличающейся от «чёрной точки»? Это типа «наказания за атеизм» - «на, получи то, во что ты веришь»?

Да нет, что вы - надо, конечно, чтобы не «наказывали»; надо, чтобы человек помирал в здравом уме и, желательно, в «здравом» скотском страхе - тогда это будет, конечно же, не наказание, а благость для поповской пропаганды - вот она, трагедия духа, страх перед той самой неопределённостью и неизвестностью, противоречие во всей его кажущейся неразрешимости, на котором фирмочка по замазыванию проблем соплями и заклинаниями может капитализироваться! Вот оно - соприкосновение бытия и небытия, был/нет, червоточина в материи, пища для идеализма!

Конечно, за непрерывностью процессов природы (в том числе живой) нельзя не замечать качественных скачков, этаких «прорывов картезианских скважин», проявляющихся даже в самых постепенных процессах, когда с некоторого неуловимого момента либо накопленные противоречия перерастают в то, что включаются новые законы природы и зарождается новое явление (жизнь, сознание, и т.п.), либо наоборот - накопленный «заряд» иссякает, процесс ослабевает до такой степени, что какая-либо сила (трения ли, давления ли «клапана в скважине», чего-либо ещё) становится «дискретным барьером», констатирующим «смерть явления». Эти «особые временные точки» нельзя игнорировать, чтобы не скатиться в вульгарщину противоположного толка; но нельзя и преувеличивать их «дискретность», ведь она существует лишь с точки зрения несовершенного наблюдателя, не способного заметить непрерывность и за ней самой тоже.

Вообще надо отметить, что для погружения в мракобесие (не только религиозное) желательна подача в виде дискретных не только биологических и психических процессов, но и в целом материальных процессов, будь то и общественных - взять хотя бы историю с распадом СССР в устах (говорят «постмодернистских», но на самом деле это - другая сторона медали, обратная постмодернизму) шизофреников хоть правого, хоть левого толка. «Трагедия в беловежской пуще», как будто этой «катастрофе» не предшествовали 30 лет явного перерождения - и это если вообще абстрагироваться от той простой истины, что элементы гибели любой системы (в том числе и большевизма, к чему с неизбежностью ведёт достаточный опыт изучения истории этого явления) просматриваются уже в самый момент её зарождения как данной конкретной системы. Мы всё это видим хорошо, и всё это, помимо прочего, очень сильно перекликается с «современной» политэкономической апологетикой, когда «предложение» товаров, например, подаётся сверхэластичным (экономический термин, который означает, что в достаточно длительный период можно «нарастить» производство до любого уровня при заданных издержках производства), а «спрос», наоборот, дискретным (якобы не меняющимся, или рассматриваемым только в кратковременном периоде, но никак не в «достаточно длительном») - за счёт этого, поди ж ты, оказывается, «не существует никакой ренты» в экономике!

Природа вообще - в какой-то мере дискретна, но логика её изменений всегда непрерывна, хотя отдельные куски непрерывности ввиду своей неоднородности могут трактоваться как математический разрыв (но только в целях упрощения). Все процессы - физиологические и общественные в том числе - имеют такую природу, что рассматривать их необходимо только в их непрерывности. Даже любым резким качественным изменениям всегда предшествуют более плавные количественные, да и сами «качественные» изменения, не такие уж скачкообразные, как кажется.

Так нет - обязательно строится какая-нибудь «идеальная» теория о том, как, например, у веганов - «дух» убитой курицы напрямую, идеально, мгновенно воздействует на «подсознание» человека и наносит ему необратимый ущерб; количественная сторона вообще как бы отмирает, ибо «идеальное» количественно неизмеримо - как одной молекулы свинины достаточно, чтобы навсегда осквернить душу и обречь её на вечные муки в аду; и этим питается религиозный фанатизм, объединяя «верующих» пролетариев даже с самыми грязными и отвратительными существами «своей» веры и под их началом, против «иноверской скверны», против «погани» в лице товарищей-пролетариев другой веры или атеистических убеждений.

Абсолютно ничем не отличается от подобного убожества и фанатизм политический. Когда объективное рассмотрение общественных процессов подменяется символикой, «верой» (в том числе в вождей), борьбой идеалистических воплей; не дай Бог «осквернить идею». А всё это ради того, чтобы «зашестерить» людей под началом очередных кланов, возглавляемых «правильными» вождями, испускающими «правильные» идеалистические вопли.

Все эти современные теории «физического и общественного дальнодействия», всё это идеалистическое перепрыгивание и есть неотъемлемая черта буржуазного идеализма, буржуазного идеализирования; это перепрыгивание пронизывает, между прочим, и все испражнения буржуазной апологетики или приватизации советского социализма в его буржуазных и докапиталистических чертах, начиная от зюгановской гапоновщины и кончая неонародничеством и «сталинизмом».

Даже современные «восточные» секты (тяготеющие к раннеклассовой древности) на поверку оказываются созданными идеалистическими западными антропоморфами-страшилами, оказываются простым воплощением болезней современного постмодернистского мещанского западного общества под очередной «товарной маркой». В то время как сами «туземцы» стремятся к «цивилизованной» жизни в крупных городах, «сектанты» в 100-200 км от них топят навозом и снабжают «святыми продуктами» загипнотизированных богачей в городах и пригородах. Куда ни ткни, в любую современную сектантскую концепцию Бога, высшего сознания, и т.д. - везде получается уже не Господь Бог, а какой-то лавочник, натужно строящий из себя «господина»; какие-то антропоморфные потуги постмодернистского, никчёмного, вылепленного с головы до пят и материально и духовно крупным капиталом, ничего не производящего придатка к причудам самовозрастающей стоимости - непременно строящего себе «храм» в виде душевно-комфортного мещанского мирка. Сегодня «самоценного» трусливого «защитника» животных, «друга» инвалидов и нищих, толстовствующего пацифиста или поборника кошерной пищи, а завтра - придатка к вещам, в слепой злобе режущего «свиноедов», «мясоедов», бошей, лягушатников, хамов, и т.д. И конечно, в этом постоянно расширяющемся (за счёт войн) мирке просто так ничего не бывает, всё в этом мирке неспроста. Никто и ничто там само по себе не развивается, не исчезает и не появляется, ибо там сидит авторитарный дух, который всё видит, всё слышит, за всем следит. Говорят, что это одно из проявлений мании преследования. Это, безусловно, так. Зайдите в душевно-комфортный мирок к лавочному субъекту, и вы увидите, как хозяин (хозяйка) этого «храма» - персонифицировавшийся дух - будет маниакально преследовать каждое ваше движение: слышать, как вы закрыли его (её) унитаз, видеть, как и в каком виде, и с каким настроением вы прошлись по соседней комнате. И этот «лидирующий дух» будет ежеминутно вас учить, как делать то и это, будет наказывать вас за грехи, пользуясь своей страшной властью в этом мирке (особенно, если вы находитесь в собственности в виде супруга, отпрыска или супруга отпрыска), будет великодушно прощать грехи, будет отвечать на ваши моления и слёзы, вторгаться в события, которые происходят в вашей жизни, и которые затрагивают вас, которые не дают вам покоя - чтобы поучаствовать в этих событиях для укрепления своей «духовной» рыночной власти, «подчёркивая» там, где надо (вот тебе знак свыше, а оставленный включенным утюг - это маленькое предупреждение, и т.д.). Даже будет пытаться читать ваши мысли - и небезуспешно. Тогда что же удивительного, если в точно такой же душевно-комфортный мещанский мирок, но для другого, более знатного господина, - которому надо повиноваться, как «другу» из службы госбезопасности или родственнику в столице, в «храме» которого приходится останавливаться, повинуясь его преследованиям - тоталитарный холуй-господин (госпожа) превращает и вселенную, и космос, где «всё не просто так» и «не само по себе», где за всем следят и всё преследуют, вторгаясь во все события, и т.д.

Так или иначе, концепция «неприкасаемого духа», как и концепция «надличностной идеи» - всего лишь два зеркально противоположных профиля стяжательства, капитала, самовозрастающей стоимости, стоящего над человечеством мира самоумножающихся вещей. Потому-то так легко культ идеального «душка» превращается в культ материальной вещи, которая на самом деле за этой «концепцией духа» и стоит. И обратная сторона любого мещанского себялюбия и любви к «подобию себя», вместе с базарной «толерантностью» (придавленным презрением) к «несамоподобию» - это самопрезрение, перерастающее в презрение к человеку и к жизни вообще. С этими-то воплями презрения и идут пьяные бюргеры и их дети - вчерашние поборники собственного «душка» - в атаку, идут они «нах остен» и «нах вестен», окрылённые презрением к жизни и преданностью собственности и материальным усладам, ассоциирующимся с этой вещной собственностью. Ну, а пришедшие им на смену поколения опять оказываются самоозабоченными... и так продолжается порочный цикл. И ради жизни на земле и возможности для человеческого сознания быть человеческим, приходится рисковать индивидуальной жизнью в борьбе с этим отребьем, особенно если многие другие так же всё прекрасно понимают и идут с тобой в одном ряду.

Подведём, наконец, итоги, и выдадим несколько «рекомендаций» для борьбы с мещанским сознанием, принявшим форму религиозного мещанского сознания.

1). И дальше продолжать вырывать у реакционной поповщины все сферы, где она кормится: «перекрывать» чёрно-белые переходы в природе вещей «серыми зонами» - примерами, подтверждающими «непрерывный» характер возникновения и исчезновения индивидуального сознания, природных и общественных явлений, во всех их связях. Разрешать возникающие противоречия в их сущности, а не замазывать соплями и заклинаниями, как это принято у «экстрасенсов» и частных врачевателей.

2). Животные страхи, скотские инстинкты объяснять наиболее доходчиво с научно-материалистической точки зрения, не гнушаясь примеров из животного мира.

3). Что касается антропоморфизмов, то клин клином вышибают - распространять антропоморфизмы и дальше, наводнять ими те части мира, где данное явление особенно выглядит как посмешище.