Как существует мышление вне языка

2012-01-22 Анна Каталзен

Очень часто последователи величайших мыслителей совершенно превратно понимают основные положения концепции своих «учителей». Чтобы убедиться в этом, стоит прочесть некоторые труды тех, кто сегодня называет себя «марксистами» или «гегельянцами», которые акцентируют внимание на второстепенных (или же ошибочных) замечаниях великого мыслителя, выстраивая на их основе свое уникальное виденье отношения «природа-человек-общество».

Так, к примеру, случилось с представителями герменевтики, считающими гегелевскую логику — важнейшим подготовительным этапом своей «философии языка». Именно в сфере лингвистического анализа герменевты видят важнейшую заслугу Гегеля, восхищаясь его разработками в сфере языка. Диалектика Гегеля понимается ими как универсальный способ анализа языковых конструкций, текстов. А сам текст преподносится как основной предмет философского исследования. Весь мир мыслится представителями этого течения как один сплошной текст и ничего более. Отсюда выплывает, что философское исследование любого аспекта действительности неминуемо сводится к анализу языковых форм и конструктов, которые его описывают, а решение проблемы находится в изобретении нового, более удачного и «непротиворечивого» термина.

С другой стороны, в работах Гегеля действительно можно найти виртуозные переходы от одной категории к другой с использованием исключительно приемов немецкого языка. Но это не что иное, как лингвистические фокусы, непереводимые на другой язык. Для герменевтов это же стало отправной точкой их философии. Поэтому и отношение языка к мышлению у них получается перевернутым с ног на голову: слово, язык, речь являются единственными проявлениями мыслящего духа. В то время как у Гегеля язык — первичная, но отнюдь не единственная форма проявления мышления. Он также выделяет опредмеченную силу разума: орудия труда, машины и т. п. Именно в процессе их создания раскрывается инобытие мыслящего духа.

Ведь если все-таки взять за основу язык, то всегда будет остро стоять вопрос о «глубинных структурах» языка, которые каким то образом существуют в человеке до того, как он построит свою первую фразу. И, хоть в существовании этих структур герменевтика не сомневается, познать же их с помощью одной только лингвистической методологии никак не в силах, поэтому и вынуждена объяснять их с помощью иррационального «вживания» в текст как в часть духовного целого. Не смотря на все пробелы и идеалистическую направленность герменевтической философии, многие ученые, в прошлом — представители советской философии, сегодня активно отстаивают позиции философии языка. Возможно, это связано с колоссальным влиянием исследований И. П. Павлова на развитие советской философии, которое вынуждало ее ударяться в противоположную герменевтике сторону — грубый материализм, который все человеческие мыслительные процессы сводит к инстинктам. Здесь для понимания высшей нервной деятельности человека и ее отличия от психики животного вводится всего-навсего небольшая прибавка: речь как комплекс сигналов, постоянно «анализируемых и синтезируемых, дающих возможность очень большой ориентировки в той же среде и тем уже гораздо большего приспособления» [Мартинович Г. А. Вопросы взаимоотношения языка и мышления в работах И. М. Сеченова и И. П. Павлова // Лингвистические этюды. СПб, 1992 — С. 56].

Действительное решение поставленного вопроса можно найти в работах Эвальда Васильевича Ильенкова. Он переносит акцент на «вторичную» (по мнению Гегеля) форму инобытия духа — созданные человеком орудия и предметы. Тогда все становится на свои места. И «глубинные структуры» любого языка — не что иное, как способы человеческой деятельности, овеществленные в этих предметах.

Умение человека обращаться с любым предметом культуры диктуется ведь не словом, обозначающим этот предмет, а самой формой этого предмета, заложенным в нем способом действия, способом действовать по-человечески. Выражаясь словами Ильенкова: «схемы человеческой деятельности завязываются как схемы деятельности с вещами, созданными человеком для человека, и воспроизводят логику »опредмеченного« в них разума, общественно-человеческого мышления» [Ильенков Э. В., Вопросы философии. — 1997. — С. 95]. И даже ребенок — становящийся, формирующийся человек — сперва усваивает формы деятельности с человеческими предметами, которые окружают его в виде общественной предметной среды, в которую он попадает. И только потом эта деятельность обретает форму речи, языковых конструкций. А с помощью одной только речи рассказывая ребенку о том, как действует тот или иной предмет, невозможно научить его обращаться с ним, сформировать у него мышление и, соответственно, сделать его человеком. Бесспорно, мышление выражает себя в языке, но именно в предметной деятельности оно впервые появляется и по-настоящему существует.