О коллективизме и коллективности

2012-01-19 Василий Пихорович, Кристина Москаленко

Сегодня все стремятся к тому, чтобы быть индивидуалистами, это очень популярно, а понятие коллективизма отождествляется со следованием за толпой, с отсутствием выражения индивидуальности. Так ли это?

Я думаю, что не так, что вы упрощаете себе задачу. Это абстрактная постановка вопроса. При такой постановке ответ содержится в самом вопросе - что, конечно же, индивидуализм - это плохо и тому подобное, но на самом деле я думаю, что вопрос об индивидуальности, об индивидуализме ставится обычно отдельно, то есть, не ставится как такая оппозиция. Потому что если ее поставит, то понятно, что будет очень мало людей таких циничных, которые скажут, что мне вот «плевать на коллектив» или «коллектив - это обязательно толпа, а я - сам по себе». Понятно, что таких решительных людей будет немного - в смысле, тех, которые так говорят. Которые так действуют - таких, конечно, больше. Будет спор, в основном, не об этом. Будут говорить о том, что команда - это, безусловно, хорошо, и, допустим, что никто не может быть лидером, если у него не будет команды. И смысл индивидуализма тогда сводится вообще непонятно к чему. По крайней мере, такой «индивидуалист» будет выглядеть явно как антиобщественный элемент.

Обычно говорят о команде, и может показаться, что это, если и не коллективизм, то, во всяком случае - некий заменитель коллективизма. Командность, командный дух, корпоративная этика, корпоративная культура - этого вы сейчас найдете везде сколько угодно. Но на самом деле противоположность настоящая - это не противоположность между индивидом и коллективом, а как раз противоположность между коллективизмом и командностью, корпоративностью. Я думаю, что противоположность состоит здесь в первую очередь в том, что корпоративизм и командность - вот это как раз и есть настоящие выражения индивидуализма. То есть, и команда, и корпорация - это не что иное, как соединение индивидов, другими словами, договор между индивидами о том, что они «будут против кого-то дружить». Понятно, что самому побороть внешний мир сложно, поэтому волки (я имею в виду "homo homini lupus est" - главный принцип буржуазного общества), то сбиваются в стаю, и тем самым у них сразу повышается конкурентоспособность. А заодно еще и для людей непереборчивых это будет выглядеть как будто «они нормальные», «они в коллективе», они не для себя работают, они работают для фирмы. Тут сразу возникает вопрос о том, кто собственник фирмы - ему, естественно, очень выгоден такой «коллективизм». На этом был во многом построен японский менеджмент, использование еще средневековых корпоративистских традиций (потому что корпорация, естественно, родилась не при капитализме, а в основном в Средние века, то есть на заре индивидуального товарного производства) для достижения вполне капиталистических целей.

Вот здесь, я думаю, вопрос самый сложный, и путать эти вещи нельзя. Я думаю, что главное различие состоит в том, что если корпорация или команда, как я уже сказал - это сумма индивидов, которая дает, конечно, какой-то синергетический эффект (даже чисто механически - сумма является большей, чем сложенные все отдельные части), то коллектив - это нечто ровно противоположное. Он начинается не с индивидов. Даже наоборот - продуктом коллектива является индивид, а точнее - личность. И мало того, личность не может появиться иначе, как только вот таким способом, то есть, будучи продуктом коллективизма, коллективного труда. В конечном счете, нужно говорить - общественного труда, потому что с этой точки зрения коллектив не является какой-то первичной ячейкой, он, в свою очередь является, с одной стороны, продуктом, а с другой стороны - органом чего-то большего целого. Это целое может быть национальным, допустим, так как коллективизм, естественно, на пути своего развития проходит через какие-то формы, в том числе и превращенные формы. Но, в конечном счете, таким может выступать только общество в целом. Но общество в целом здесь, естественно, тоже имеется в виду не как сумма индивидов или сумма народов. Его стоит понимать как обобществившееся человечество. И легко, конечно, когда такое обобществившееся человечество уже есть в реальности, хитрее всего ситуация, когда коллектив фактически должен предвосхищать свое собственное начало. То есть, коллективы как бы появляются раньше того, что их порождает. Такое бывает, конечно, очень часто, но нечасто замечается теорией. Хотя еще Аристотель, собственно, говорил о causa finalis, то есть, конечной причине. Я думаю, что как раз вопрос о командности или коллективности - это едва ли не центральный вопрос сейчас для человечества: по какому пути оно пойдет. Пойдет ли оно по тому пути, когда интересы целого становятся над интересами любой его части, либо наоборот, когда интересы целого всецело подчиняются интересам отдельных его частей, а в конечном итоге - отдельных индивидов, то есть, по тому пути, по которому оно сейчас идет, и идет прямо к катастрофе.

Возможен ли все-таки сегодня настоящий коллектив? Если же нет - то есть ли какой-то выход и что делать людям?

Надо что-то делать!

Потому что это уже не вопрос «хочу делаю - хочу - не делаю», это сейчас вопрос жизни и смерти, особенно для молодых людей, потому что мы сейчас находимся в такой ситуации, когда это уже действительно вопрос одного-двух поколений: то ли человечество найдет действительные формы коллективности и тем самым выйдет на новый виток своего развития, то ли молодое поколение так и не станет старым, в смысле, так и умрет молодым. От этого кому-то может быть весело, но я думаю, что даже очень молодое поколение иногда задумывается о будущем. Оно может оказаться последним - поэтому для него это очень важный вопрос. И я должен сказать, что это не вопрос каких-то отдельных людей, ученых очень, или чувствительных, которые за справедливость выступают. Это сегодня всеобщий вопрос. Если мы посмотрим - по всему миру люди ищут какие-то формы противостояния безумию частного интереса. Попыток нахождения форм коллективности сегодня - сколько угодно. Люди стараются «сбиваться» в коллективы («сбиваться» в данном случае использую в хорошем смысле слова, а не «сбиваться в стаи») для удовлетворения своих истинно человеческих потребностей по самым разным признакам, по интересам. Поскольку истинная жизнь является нечеловеческой, люди стараются находить какую-то отдушину вне жизни - то есть, в таких коллективах, общий смысл которых состоит в том, что они «исключаются» из общего потока жизни. В них пытаются люди найти себе такое прибежище, в котором они могли бы чувствовать себя людьми. Это могут быть и какие-то объединения людей, которые интересуются искусством, которые интересуются философией (особенно всякими экзотическими философиями, восточными, например), в конце концов, именно этим во многом объясняется сегодняшний успех религии. Ведь это неестественный успех религии, разумеется, ведь капиталистическое общество убивает все святое, а религию оно вообще уже давным-давно убило, но религиозная форма дает вот такие вспышки. А секрет этих вспышек кроется именно в том, что люди пытаются как-то спасаться от индивидуализма и находят нечто, как им кажется, коллективное, вот в таких формах, где они могут относиться, как им кажется, к другому человеку как к человеку. Я уже не говорю массовых социальных движениях антикапиталистического характера, которые в последнее время стали как никогда массовыми. Конечно, они были массовыми и раньше, но, как правило, они ограничивались пределами какой-то одной страны. А сейчас - достаточно чему-то начаться в одной стране, как оно прокатывается немедленно по всему миру. Но, к сожалению, это тоже пока еще не формы действительной коллективности. Это превращенные формы, ненастоящий пока еще коллективизм, потому что настоящий коллективизм невозможен вне реальной действительной исторической жизни. Как я уже говорил, сам частный отдельный непосредственный коллектив имеет своим источником целое более высокого порядка, то есть, в конечном итоге, историческое целое, всеобщественное целое. И когда движение не достигает всемирного всеисторического масштаба любая форма коллективности, даже самая, на первый взгляд, правильная, она оказывается ущербной, псевдоколлективностью. И по этой причине эти формы, как правило, очень быстро разваливаются или заходят в тупик. Но то, что эти попытки сами по себе являются положительными, прогрессивными - это бесспорно. Это уже другой вопрос, что они никогда не смогут объединиться в какой-то единый поток. Формирование этого потока идет другим способом - не из отдельных ручейков, не из отдельных коллективов составляется коллектив в целом. С таким же успехом можно мыслить, что общество - это объединение отдельных индивидов. Разумеется, что такого быть не может, потому что все с точностью до наоборот - индивид из общества, а не общество из индивида. Так же и здесь. Эта проблема поначалу даже выглядит неразрешимой, потому что даже если найдется такой коллектив, из которого разовьется вот это движение действительной коллективности, поначалу он будет выглядеть точно так же как все остальные превращенные формы. Отличить его каким-то образом, конечно же, невозможно. Поэтому единственным залогом «настоящести» коллектива может быть только последовательность в проведении своей идеи. И тогда даже достаточно безнадежная, на первый взгляд, идея при надлежащей настойчивости, последовательности, ее приверженцев приложении ими всех сил для ее реализации может оказаться именно той, которая нужна. Потому что современное общество, на мой взгляд, не просто «чревато» вот этой подлинной коллективностью, а уже «давно на сносях». Просто нужен какой-то толчок, повод для того, чтобы она родилась. Но с чего она начнется, каким будет толчок - это, может быть, не так важно. Поэтому здесь большую роль играет массовость движения, то есть, если движение является массовым, то оно является, как минимум, материальной силой. Потому что могут быть очень правильные коллективы, объединенные какой-то общей идеей, но нет никаких путей соединения этой правильной идеи с чаяниями масс. А вот если масса сама приходит в движение, то тогда, даже если идеи ее изначально неверны, действительное движение может исправить эти идеи и вполне может дать то, что требуется, то есть, другими словами, всемирно-историчность.

А как проблема коллективности, коллективизма решалась для простых людей, к примеру, при социализме

Сложный вопрос, конечно. Тут, наверное, нужно говорить не о социализме, а о революциях. Если хотите - о социалистической революции, потому что, скорее всего, только она и дает действительные формы коллективности, то есть не извращенные и не превращенные. Любая другая революция ограничена в смысле коллективности. Она ограничена, как правило, национальностью - не этнической принадлежностью, а интересами нации. Что касается социалистической революции - она дала весьма интересные образцы именно действительной коллективности, несмотря на то, что она не всегда умела приобрести правильные формы на уровне частных коллективов. Что было самое поразительное в этой революции - это крестьянская коллективность, ведь крестьянство по определению не может быть коллективистским. И все разговоры о русской общине, конечно, смешны, потому что она была разрушена задолго до революции, и крестьянин - он одиночка по своей природе, экономической природе. И вдруг эта революция не просто знакомит крестьян с коллективностью, она дает им возможность почувствовать коллективность самого высокого масштаба, всеисторического масштаба. Забитое русское, да и украинское, крестьянство делало не просто общественное дело, оно делало всемирно-историческое дело. Ведь революция у нас состоялась только потому, что сумела объединить крестьян вокруг этой идеи. Конечно, это было ненадолго, после этого следовал НЭП, но я думаю, что успехов такого масштаба, объединения такой массы людей вокруг одной идеи история, наверное, больше и не знает. Притом это касается не только самой революции, это касается многих десятилетий после революции. И после НЭПа, который разделил крестьянство, оно снова смогло показать, что у него есть потенциал коллективности, что он намного превышает тот потенциал коллективности, который есть, скажем, у интеллигенции или даже у рабочих. Потому что интеллигенция, скажем, могла мечтать о коллективности, но она очень редко могла жить во имя общей цели, вот этого коллективного движения. В то время как крестьянство в этом отношении, я думаю, во многом служило образцом. Я имею ввиду крестьянство нашей страны. Ведь далеко не всегда можно было найти такое поколение, которое совершенно сознательно переносило трудности исключительно ради будущего, будущего своих детей, страны. Ведь легко переносить трудности по нужде, когда просто деваться некуда. А здесь в том то все и дело, что это было сознательно. Потому что можно было этих деток оставлять себе и, наверное, благосостояние каждой отдельной семьи при этом даже повышалось бы, если бы детки работали на огороде. Но массовым явлением стало, когда крестьяне стремились к тому, чтобы их дети получали образование или, по крайней мере, чтоб они становились рабочими, ведь для того времени и положения дел, рабочий - это была высшая ступень, это был цивилизованный человек.

Поэтому это было сознательное стремление массы покончить со старым способом существования, таким индивидуалистическим, где каждый думает о себе, каждый сам за себя; это было стремление к чему-то высокому.

Я уже не говорю о том, что было рождено масса интереснейших частных форм коллективности, о которых раньше даже и мечтать не приходилось. Одна из них - стахановское движение. Это была штука непонятная для тогдашних людей, а для сегодняшних - тем более. Потому что рабочий в условиях капитализма - не менее индивидуалист, чем крестьянин. Он ведь тоже живет в условиях конкуренции. Он будет жить хорошо (и вообще, будет жить), если только своего товарища по классу сумеет обойти, то есть, если он найдет работу. А найдет он ее только в том случае, если кто-то другой ее не найдет. Именно потому рабочий дорожит своей квалификацией, он ее пытается всячески повышать. Все это для того, чтобы потом с этого побольше иметь.

И тут вдруг появляется стахановское движение. Смысл его состоит в том, что те рабочие, которые имели высшую квалификацию и находили новые методы работы, не держали их в секрете (чтобы иметь зарплату побольше и лучшее положение), а делились этими новыми методами. И вот эти новые методы работы превращались в массовое движение, которое становится символом своего времени. Понятно, что это дает преимущество стране в целом и, в конечном счете, сам рабочий от этого выигрывает, и выигрывает во много раз больше, чем если бы он спрятал эти свои новые умения. Конечно, для этого нужно было преодолеть психологию индивидуализма, которая устанавливалась веками, за пределы которой, казалось, невозможно выйти, потому что она все время подтверждается реальной жизнью. Каждый должен думать только за себя или свою семью. Но ни в коем случае не думать о других, разве что, как их обойти. И тут вдруг массовым становится совершенно противоположное.

Такие формы коллективности можно найти не только в сфере производства. Вот, к примеру, в области образования. Здесь тоже важен вопрос коллективности или индивидуальности. Вот, мы все из КПИ. Но на самом деле между нами ничего общего нет. И как только мы оказываемся в своем коллективе, а не вовне, то сразу становимся индивидуалистами. Современное образование вообще индивидуализировано до предела и поставлено на основу конкуренции. Это и борьба за стипендию, и доминирование в смысле дальнейшей карьеры. Тут о коллективности говорить очень сложно. Но ведь были же когда-то творческие группы, которые были действительно творческими группами, а не корпорациями, в которых масса людей работает на одного человека. В них не было частной собственности, а руководитель коллектива, даже если и получал (как принято в ученом мире) славу, то остальные члены группы никак не были эксплуатируемыми, а даже наоборот. И именно по этому принципу в Советском Союзе начала строится наука. Вот, например, Академия Наук состоит из институтов, большинство из которых первоначально были вот такими творческими группами, которые объединены единым делом. И если это дело было перспективным, то, соответственно, государство давало деньги, учреждался институт, строились здания и т.д. И этот способ построения науки оказался самым эффективным. Когда институт создавался не «сверху» для какой-то цели, а когда зародышем института становилась вот такая творческая группа. И уже совсем другое дело, когда институт иногда «консервировался» и приобретал такую тормозящую форму, при которой заложенный в нем потенциал дальше не использовался. Но факт остается фактом: эти коллективные формы были найдены.

Был, особенно в 20-е годы, целый фейерверк вот таких вот коллективных методов обучения. Некоторые из них пытались не то чтобы насадить, но распространить опыт (успешный, как правило) более-менее широко - скажем, так называемый, бригадный метод обучения, когда учащиеся и студенты добровольно объединялись в группы. Как правило, они сосредотачивались на изучении каких-то проблем. Соответственно, все эти проблемы решались коллективно, и отчитывались в их решении коллективно, вплоть до того, что и оценки получали «коллективно». Конечно, здесь нужно было больше осторожности и больше развития разнообразных форм коллективности, а не попытки перенесения даже очень удачных форм для всех сразу. Наверное, самый печальный такой опыт перенесения - это был опыт с методикой Макаренко. Форма коллективности, которую придумал Макаренко, не является случайной, она, скорее всего, является единственно возможной, по крайней мере, на обозримое будущее: когда коллектив объединяется именно вокруг всеобщей идеи. Макаренко нашел тот стержень, вокруг которого может строиться воспитание человека - это должно быть решение всеобщественных задач. Поэтому и коллектив он объединил не вокруг какой-то частной идеи. Часто говорят, что у него «трудовое воспитание». На самом деле, это верно только наполовину. Потому что, когда он говорил о труде, он говорил не об индивидуальном труде, и даже не о коллективном труде, а он говорил о труде всей страны. И этот коллектив был успешным только потому, что находился на острие решения самых важных вопросов, которые решала в о время страна.

А что можно сказать по поводу будущего?

Говорить о любых формах, а тем более о формах коллективности для будущего - это занятие весьма и весьма ненадежное. Даже можно сказать - всегда надежно ошибемся, если будем пробовать загадывать те формы самоорганизации человечества, которые будут в будущем. Это вопрос формы, а естественно, что форма, в отличие от содержания, которое имеет какую-то, допустим, тенденцию, с одной стороны часто выступает как случайность, а с другой - она как раз должна отрицаться. Это первое, что должно отрицаться, потому что если не будет отрицания формы, то вряд ли будет и отрицание содержания. Поэтому будущее человечество не особо будет стараться копировать те формы коллективности, которые были выработаны раньше, даже если они были очень хорошими. В первую очередь, потому что они покажутся наивными, смешными и примитивными на фоне коллективистского содержания. А переживать по поводу того, что формы коллективности не будут найдены - смешно и нелепо. Скорее всего, это будет очень легко, и эти формы будут меняться. Притом, будут меняться настолько быстро, что главное, что мы можем отметить по поводу будущих форм коллективности - это то, что никаких форм, собственно говоря, там уже не будет. Коллективизм будет проявлять себя именно в том, что люди смогут объединять свои усилия универсально, то есть смогут очень быстро менять эти формы, и это не будет вызывать никаких трагедий. То, что возникнет чувство всеобщего коллективизма - это однозначно. Человек будет чувствовать себя не членом какого-то частного коллектива (например, семьи, нации). Тогда вообще не будет никаких проблем, потому что человек будет чувствовать себя единым целым со всей историей. Не просто со всем современным ему человечеством, а со всей историей сразу. Поэтому наши формы коллективности ему будут, конечно, абсолютно понятны, и они не будут представлять для него какого-либо интереса, помимо исторического, то есть, не будут для него заманчивыми. Они будут, скорее всего, по-доброму смеяться над нами - что такие простые вещи, как объединение людей в коллектив мы решаем с каким-то огромным трудом и, как правило, безуспешно.

Интервью напечатано в газете "Слог" №17(74)