Влюбленный Карл Маркс

2011-12-08 Редакция

От редакции

*– Нужно ли учить человека любить?

На этот вопрос философски подкованные студенты уверенно отвечают:

– Нужно!

Но они же часто теряются, если их спросить:

– Как учить человека любить?

Хотя ответ простой: учить человека любить нужно так же, как и всему человеческому – приобщая его к культуре этого чувства.

Карл Маркс был не только великим ученым и революционером, но великим Человеком – великим во всем.

Его письмо жене – датированное 21 июня 1856 г. – может помочь человеку научиться любить, поскольку дает некоторое представление о том, что такое любовь – дает такое, чего не дадут сотни теоретических сочинений на тему любви.

Следует также иметь в виду, что в момент написания письма Маркс не был пылким юношей. Ему уже исполнилось тогда 38 лет, он был женат 13 лет. А есть еще и письма юных Карла и Женни…*

Письмо Карла Маркса Женни Маркс

В Трир

Манчестер, 21 июня 1856 г.

34, Butlerstreet, Greenheys

Моя любимая!

Снова пишу тебе, потому что нахожусь в одиночестве и потому, что мне тяжело мысленно постоянно беседовать с тобой, в то время как ты ничего не знаешь об этом, не слышишь и не можешь мне ответить. Как ни плох твой портрет, он прекрасно служит мне, и теперь я понимаю, почему даже «мрачные мадонны», самые уродливые изображения богоматери, могли находить себе ревностных почитателей, и даже более многочисленных почитателей, чем хорошие изображения. Во всяком случае ни одно из этих мрачных изображений мадонн так много не целовали, ни на одно не смотрели с таким благоговейным умилением, ни одному так не поклонялись, как этой твоей фотографии, которая хотя и не мрачная, но хмурая и вовсе не отображает твоего милого, очаровательного, «dolce» («сладостного». Ред.), словно созданного для поцелуев лица. Но я совершенствую то, что плохо запечатлели солнечные лучи, и нахожу, что глаза мои, как ни испорчены они светом ночной лампы и табачным дымом, все же способны рисовать образы не только во сне, но и наяву. Ты вся передо мной как живая, я ношу тебя на руках, покрываю тебя поцелуями с головы до ног, падаю перед тобой на колени и вздыхаю: «Я вас люблю, madame!». И действительно, я люблю тебя сильнее, чем любил когда-то венецианский мавр. Лживый и пустой мир составляет себе ложное и поверхностное представление о людях. Кто из моих многочисленных клеветников и злоязычных врагов попрекнул меня когда-нибудь тем, что я гожусь на роль первого любовника в каком-нибудь второразрядном театре? А ведь это так. Найдись у этих негодяев хоть капля юмора, они намалевали бы «отношения производства и обмена» на одной стороне и меня у твоих ног — на другой. Взгляните-ка на эту и на ту картину, гласила бы их подпись. Но негодяи эти глупы и останутся глупцами in seculum seculorum (во веки веков. Ред.).

Временная разлука полезна, ибо постоянное общение порождает видимость однообразия, при котором стираются различия между вещами. Даже башни кажутся вблизи не такими уж высокими, между тем как мелочи повседневной жизни, когда с ними близко сталкиваешься, непомерно вырастают. Так и со страстями. Обыденные привычки, которые в результате близости целиком захватывают человека и принимают форму страсти, перестают существовать, лишь только исчезает из поля зрения их непосредственный объект. Глубокие страсти, которые в результате близости своего объекта принимают форму обыденных привычек, вырастают и вновь обретают присущую им силу под волшебным воздействием разлуки. Так и моя любовь. Стоит только пространству разделить нас, и я тут же убеждаюсь, что время послужило моей любви лишь для того, для чего солнце и дождь служат растению – для роста. Моя любовь к тебе, стоит тебе оказаться вдали от меня, предстает такой, какова она на самом деле – в виде великана; в ней сосредоточиваются вся моя духовная энергия и вся сила моих чувств. Я вновь ощущаю себя человеком в полном смысле слова, ибо испытываю огромную страсть. Ведь та разносторонность, которая навязывается нам современным образованием и воспитанием, и тот скептицизм, который заставляет нас подвергать сомнению все субъективные и объективные впечатления, только и существуют для того, чтобы сделать всех нас мелочными, слабыми, брюзжащими и нерешительными. Однако не любовь к фейербаховскому «человеку», к молешоттовскому «обмену веществ», к пролетариату, а любовь к любимой, именно к тебе, делает человека снова человеком в полном смысле этого слова.

Ты улыбнешься, моя милая, и спросишь, почему это я вдруг впал в риторику? Но если бы я мог прижать твое нежное, чистое сердце к своему, я молчал бы и не проронил бы ни слова. Лишенный возможности целовать тебя устами, я вынужден прибегать к словам, чтобы с их помощью передать тебе свои поцелуи. В самом деле, я мог бы даже сочинять стихи и перерифмовывать «Libri Tristium» Овидия в немецкие «Книги скорби». Овидий был удален только от императора Августа. Я же удален от тебя, а этого Овидию не дано было понять.

Бесспорно, на свете много женщин, и некоторые из них прекрасны. Но где мне найти еще лицо, каждая черта, даже каждая морщинка которого пробуждали бы во мне самые сильные и прекрасные воспоминания моей жизни? Даже мои бесконечные страдания, мою невозместимую утрату читаю я на твоем милом лице, и я преодолеваю это страдание, когда осыпаю поцелуями твое дорогое лицо. «Погребенный в ее объятиях, воскрешенный ее поцелуями», – именно, в твоих объятиях и твоими поцелуями. И не нужны мне ни брахманы, ни Пифагор с их учением о перевоплощении душ, ни христианство с его учением о воскресении.

В заключение несколько фактов. Сегодня я послал Айзеку Айронсайду первую рукопись из серии и к ней (т. е. к тексту депеши) со­ставил записку своим собственным почерком и на своем собственном английском языке. Должен признаться, мне было не совсем приятно, что Фридрих со своим несколько критическим, хмурым выражением лица спокойно прочитал эту штуку, перед тем как она была отослана. Однако при первом чтении он был чрезвычайно удивлен и восклик­нул, что эту важную работу следовало бы опубликовать в другой форме и, прежде всего, – на немецком языке. Я пошлю первый номер тебе и старому исторических дел Шлоссеру в Германию.

Кстати. В «Аугсбургской», которая прямо ссылается на наши циркуляры, фигурировавшие на кёльнском процессе коммунистов, я прочел, что «по-видимому» из того же источника, из Лондона, вы­пущен новый циркуляр. Это – фальшивка, жалкая компиляция из наших произведений, состряпанная г-ном Штибером, который, не будучи в последнее время надлежащим образом признанным в Прус­сии, намерен теперь в Ганновере проявить себя в качестве ганноверского великого человека. Мы с Энгельсом поместим в аугсбургской «Allgemeine Zeitung» опровержение.

Прощай, моя любимая, тысячи и тысячи раз целую тебя и детей.

Твой Карл

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. / 2-е изд. – Т. 29. – C. 432–436.