7 ноября и тактика современной революции
2011-11-15 Н.В.
%2C_1918.jpg)
Вот и прошло 7-е ноября. Наступил новый, 95-й год с момента Октябрьской революции. Давайте же немного поразмышляем на тему того, какое значение имеет Октябрьская революция в России и мире с практической точки зрения сегодняшнего дня. Не в том нравственно-бюрократическом (и теоретически беспомощном, а потому беспомощном и с нравственной стороны, ибо нравственность без научно-материалистического осмысления есть нравственность ни о чём) ореоле, в котором она предподносилась советскому обывателю брежневскими и прочими поварами, в котором она продолжает преподноситься нынешними ревизионистскими заправилами, - похоже, ясно и окончательно поставившими себе задачу глушить и давить любую здравую мысль в рядах склоняющейся влево протестной части общества, как бред Жириновского призван заглушать последовательно-националистскую мысль - и от коего ореола мы, более-менее старшее поколение, при всех относительных исторических знаниях никак не можем отделаться - так вот, не в этом мистическо-обывательском ореоле, а в научно-обществоведческом, ориентированном на злободневные проблемы текущего дня: народовластие и социальную ориентацию общества. Что представляет собой Октябрь 17-го в контексте таких назревших в той же России вопросов - например, пресловутая «административная реформа», которая всё никак не «переподчинит государство обществу»; «пересмотр итогов грабительской приватизации», который всё никак не наступит; а также вызовов, которые стоят перед мировой политикой (например, в той же Греции)?
Октябрь 17-го представляет собой определённо значимый, поворотный пункт в развитии общества, выражающийся не в том, что «народ взял власть», или что общество выбрало «ориентацию на справедливость». А выражающийся в новой государственности, в зарождении нового типа общественно-государственно-политической системы. При этом стоит избегать двух распространённых ошибочных подходов - во-первых, сводить весь процесс зарождения новой государственности конкретно к Октябрьской революции, а во-вторых - сводить его целиком к России. Эти два подхода отчаянно проталкивались (к счастью, вплоть до 80-х годов, в основном неудачно) определёнными силами в течение всего периода Советской власти, но мы прекрасно помним, что пришлось пройти всю историю английского тред-юнионизма, потом Коммуну, потом героическую и терпеливую борьбу немецкого пролетариата при Марксе и Энгельсе в условиях 30-летнего затишья революционной ситуации, потом всю предысторию борьбы в России с 1903 по 1917 гг., чтобы выйти, наконец, на рубеж 1917-го года. Затем мы помним мировые процессы, которые шли в 20-х и в 50-х: помним Коминтерн, СЭВ, советско-китайское сотрудничество, приезд делегаций в Москву, рабочие спартакиады, универсиады, потом послевоенные олимпиады (не путать с пошленькими потугами представителей поздней «Страны Советов» участвовать в буржуазных чемпионатах (ещё удивляясь, почему там бьют клюшками и бросают на борт, и вопить, что «такой хоккей нам не нужен), и даже в конкурсах мод, кухни, и т.п.). Наконец, социально-ориентированные преобразования в послевоенной западной Европе подтолкнули, безусловно, научное и культурное развитие широких слоёв общества (чего не скажешь о мероприятиях, связанных с падением «берлинской стены», двадцатилетие которого вся «толерантная общественность» недавно так помпезно отмечала).
Жизнь на Земле, по Вернадскому, возникает и развивается как целостная экологическая система, интегрированная в геологические процессы**.** Схожим образом возникает и развивается такое явление как разум - согласно гипотезе Энгельса, он складывается как коллективный разум приматов, воспроизводящих свой труд в коллективной игре. Новый тип государственности, о котором мы говорим, сразу же складывается как мировая система, как охватывающая практически всю планету жизненная и действенная сила - так же, как в своё время происходило с капиталистической формацией. Но есть принципиальная разница. Если капитализм зачинается и развивается в первую очередь как экономическая система внутри феодального способа производства, то социализм как экономический способ производства не может возникнуть и развиваться внутри существующего строя. Вместо этого, социалистическая революция должна обеспечить на относительно большой территории планеты новую государственную, или существующую параллельно государственной систему власти - систему Советов, или, говоря более широко, органы власти типа Парижской коммуны, - и уже затем, посредством политической борьбы, завоёвывать себе положение, благоприятное для становления новых элементов хозяйствования, элементов нового образа жизни (начиная от спорта и кончая личной жизнью) - каковые неминуемо вовлекают в себя, в том или ином процентном количестве, практически все нации земного шара. Система Октября, как и любая новая система, вновь идущая на смену нынешней олигархо-паразитической, есть продукт обобществлённого человеческого разума, и движется к обобществлению человеческого разума. Значит, говоря о новой назревающей системе, мы должны говорить только о таком повороте в развитии всей мировой системы социалистического движения, который предусматривает организационное взаимодействие всех отдельных региональных элементов этой системы. А говоря об успехах или крахе старой системы, системы Октября 17-го, мы также должны рассматривать общую её судьбу, хотя и в зависимости от той или иной территории. Например. в Венгрии, Германии, Чехословакии эта система (так же, как и в России) развилась до государственной, но затем была достаточно быстро раздавлена прямым военным террором со стороны Англии, Франции, США и их марионеток вроде Румынии (об этом не любит распространяться не только скулящая о «привнесённых на советских штыках Советах» либеральная общественность, но и пускающая сопли по поводу «особой исторической роли мессианской Руси» патриотическая). В России такому неблагоприятному развитию событий помешали некоторые моменты. Во-первых, географические особенности, которые позволяли маневрировать, позволяли отводить, когда этого требовала обстановка, основное ядро новой системы власти вглубь территории; позволяли выводить его из-под удара, чтобы избегать ситуации «прижатого к стенке», как это случилось в маленьких европейских государствах; позволяли передохнуть, собраться с силами, подождать, пока плутократическая диктатура разочарует и озлобит широкие массы на подвластных ей территориях вплоть до массового партизанского восстания, чтобы затем с новыми силами сразить фронтальным ударом деморализованного и ослабленного противника. Во-вторых, близость колоний российского империализма к основной «метрополии», наличие в самой «метрополии» достаточно большого количества ресурсов, позволили установить прочную смычку с национальным и антифеодальным движением - смычку, которая у европейского пролетарского движения и, скажем, национально-освободительного движения Африки до сих пор не сложилась. Наконец, некоторые другие политические возможности позволили, помимо прочего, интегрировать в эту систему некоторые национально-мелкобуржуазные черты, которыми Ленин и даже Троцкий (не говоря уже о Сталине) не брезговали и довольно искусно манипулировали. С одной стороны, это дало возможность сохранить систему государства типа Парижской коммуны на длительный срок, но с другой стороны заложило определённую бомбу под эту систему, которая рано или поздно должна была взорваться ввиду неизбежной потери общемировой революционной инерции. Наконец, наличие достаточного количества промышленного и сельскохозяйственного сырья в общей «зоне контроля» позволило даже отстроить, до весьма приличной степени, экономическую основу социализма - сектор крупной государственной индустрии (с квалифицированным трудом) и крупного кооперированного сельского хозяйства, который вчистую победил объединённую промышленность Европы (включая оккупированные Украину, Белоруссию и практически всю «исконную» европейскую Россию) во время второй мировой войны. К сожалению, удержать этот сектор от обратного сползания на рельсы государственного капитализма не удалось, как не удалось удержать пролетарского контроля над новым типом государственности - впрочем, как и над партией, в своё время обеспечившей ему победу. В результате, основательно дискредитировавшие себя в глазах масс засильем госаппаратчиков, хозрасчётных начальников и интеллигентской верхушки, российские Советы были разогнаны (опять-таки международной) реакцией в 1993 году.
Что касается остальных стран, то там также появлялся новый тип государственности. Правда, он оказался ещё слабее, чем в Германии или бывшей Австро-Венгерской империи. Например, так называемые «Shop Steward Committees» в Англии, которые смогли бы, пожалуй, существовать какое-то продолжительное время, параллельно с существующей диктатурой капитала над трудом, только при условии победы венгерской и германской революций (как при наличии победы пролетарской формы государства в бывшей Российской Империи, могли развиваться, вплоть до полной победы фашистской власти, полувоенные организации и прочие формы рабочей власти в Германии). Об этом либеральная и патриотическая общественности тоже не любят говорить, также как о разгоне не без помощи ревизионистов кооперативного движения на Западе, профсоюзов и касс взаимопомощи на Востоке, и т.п. В настоящий момент мы вообще находимся, так сказать, на дне социалистического движения, когда разогнаны не только осторожные «комитеты» в наиболее развитых странах, не только советские республики в странах «второго уровня», но уничтожены и (предварительно омелкобуржуазившиеся и очиновнившиеся) Советы в России, и даже разгромлена, в период после 1980 года, большая часть кооперативов и других объединений на Западе, существовавших более века, и даже профсоюзов (например, в Казахстане до сих пор никаких профсоюзов нет). Короче говоря, производительный работник, как и вообще весь народ, донельзя атомизирован, раздроблен, притуплён материальным и духовным опиумом, и доведён до состояния аморфной человекомолекулярной массы, безмолвного придатка к монополистической системе капитала «работай и потребляй»; режимы же народной демократии в некоторых странах Латинской Америки и Ближнего Востока можно рассматривать только как некоторую радикально-мелкобуржуазную отдушину, по аналогии с сунъятсеновским Китаем времён столетней давности - ввиду своей обширности весьма устойчивую, но вместе с тем обладающую крайне ограниченными возможностями влияния и не подпадающую под определение «системы власти нового типа».
Оценивая победы и поражения описанной нами новой системы с системных позиций, следует заметить, что после Октября 1917-го развитие шло по нарастающей, затрагивая всё новые и новые, так сказать, «ослабевающие звенья империалистической цепи»: Россия, затем Германия, Венгрия, Турция; потом уже Италия, Англия, и к середине 30-х докатилось до Франции с Испанией; затем поднимается революция в Восточной Азии, затем в Латинской Америке, и так далее, по принципу домино. И схожий, но обратный процесс развивается впоследствии, после 1975 года: приход ревизионистов к власти в Китае становится переломным и развязывает руки рейганам и прочим тэтчер, удары которых по ослабленным ревизионизмом движениям Запада и «Третьего мира» (вкупе с китайскими событиями) развязывают, в свою очередь, руки наиболее грязным элементам внутри советской ревизионистской верхушки, к этому времени засидевшейся у власти; далее распад СССР, крах его сателлитов, а также Албании - всё это сильно развязывает руки ревизионистам на востоке Азии, которые переходят от осторожных «реформ» 80-х к масштабной буржуазной и чиновно-полицейской реставрации; затем мы видим новые удары по национальному суверенитету стран Третьего мира, удары по уровню жизни пролетариата на Западе, и т.д.
С развитием Интернета и окончательным развенчанием «коммунистического» ревизионизма «дно сознательности» оказывается пройденным, и наиболее «продвинутые» социальные элементы начинают постепенно «просыпаться», «группироваться» и т.д., но зато общая политическая ситуация продолжает ухудшаться, и дело вовсю идёт к тем условиям, что предшествовали Октябрю: грубый колониальный раздел мира, загон антиимпериалистического движения в глубокое подполье, нарастающая кровавая бойня между капиталистическими монополиями, углубляющаяся нищета и безысходность. Что может внести перелом в более массовое общественное сознание, если даже ежедневно ухудшающаяся жизнь не толкает к такому перелому? Интересно было по этому поводу прочитать одну статью на РБК, в которой журналистка (естественно, с мелкобуржуазных позиций, слегка окрашенных женской прагматичностью) пытается ответить на вопрос: что должно созреть в людях (в первую очередь мужчинах), чтобы они перестали вымирать. Ведь вроде как «все всё осознают» (а 90% оказывается, вопреки распространённому мнению, вовсе не «пофигисты» и вполне озабочены тем, что дожить до пенсии им не представляется возможным), но вот конкретные действия (бросать пить, курить, принимать наркотики, и т.д.) начинают предпринимать только по факту выявления необратимых последствий в собственной шкуре. Вывод журналистка делает такой, что отношение это какое-то несерьёзное, недальновидное и нехозяйское, и что «народ» должен вновь научиться (после десятилетий сначала советского чиновно-хозяйственнического, а теперь постсоветского чиновно-бандитского произвола), наконец-то, по-хозяйски относиться к себе и своей стране - и это, на мой взгляд, очень неплохое мнение. Даже мелокобуржуазно-хозяйское отношение к своему телу и к общим условиям жизни в стране (личностно- и социально-ответственный, так сказать, индивидуализм) было бы неплохим шагом на пути, в том числе, к хозяйскому отношению к обобществлённым средствам жизни и всестороннего (в первую очередь духовного) развития. Но ещё важнее в данный момент научиться по-хозяйски относиться к своему собственному государственному аппарату, именно по-хозяйски и как к зарвавшемуся слуге, без коего отношения это самое государство (в его нынешней форме) никаким «хозяйским потугам» за пределами своей собственной собачьей конуры, постепенно превращающейся в собачью могилу, реализоваться, конечно, не даст. Безусловно, такой массовый, а не единичный, перелом может возникнуть только по мере нарастания общей революционной ситуации, связанной в первую очередь с крупными производительными районами. Так что, основной вопрос будущей революции - это не столько вопрос о пересмотре итогов грабительской приватизации (которые наполовину и так уже пересмотрены ввиду развала и растаскивания фондов приватизированной промышленности, а также национализации ЮКОСа, Сибнефти и т.п. «госкорпоративными тенденциями» - но, тем не менее, от вопроса пересмотра итогов по суду отмахиваться нельзя), сколько радикально сформулированный вопрос так называемой «административной реформы», о которой и так бубнят уже 10 лет (если не 25) - вопрос демонтажа существующей чиновно-полицейской системы и найма нового государственного аппарата при постановке его (а) под классовый и (б) под более широкий общественный контроль.
Итак, государственный аппарат. Мы знаем, что в результате революции 1917 года прежняя система подавления была полностью ликвидирована в течение двух-трёх месяцев, но уже буквально через 4-5 лет на съездах партии вновь встаёт ребром вопрос о «громоздком государственном аппарате», вырывающемся из-под общественного контроля и партийно-советской власти, да ещё и «негативным образом влияющим на партию». Случайно ли это? Нет, не случайно. Объясняется это тем, что когда большевики пришли к власти, государственный аппарат был другим: не так сильно было развито разделение труда, и, разрушив старую государственную машину, большевики оказались вынужденными нанять практически всех спецов старого госаппарата на службу новым государственным властным структурам.
Сейчас ситуация другая. Сейчас аппарат фактически разделился на «кумовьёв», на государственно-мафиозные кланы, и «рабочих лошадок» внутри государственного аппарата, которые выполняют всю полезную работу и которые, скорее всего, с большим злорадством будут смотреть на то, как преступные сообщества будут сбрасываться с насиженных мест. Если раньше «блатной» и «рабочая лошадка» совмещались внутри одного чиновника-спеца, которого нельзя разрезать, которого приходится нанимать вместе с его «кумовскими» потрохами, то теперь ситуация совершенно иная - значительная часть высшего управленческого состава, чиновников и силовиков, выделившаяся в особую «специализацию» и сконцентрировавшаяся лишь на том, чтобы лизать, давить, прогибаться, закладывать, подставлять, подсиживать и т.п. (наиболее благородные профессии казённого и частно-монополистического секторов), может быть отрезана, и только некоторую, незначительную её часть представителям новой власти необходимо будет вновь, под строгим контролем, нанимать в качестве служащих. В такой связи неплохо было бы вообще рассмотреть «клановый вопрос», который в таком подтексте выходит на поверхность во всей красе и во многих отношениях начинает приобретать важность, прямо-таки сродни с «национальным вопросом». Это очень хорошо видно на примере тех же русскоязычных районов Казахстана, но то же самое мы увидим и в российских провинциях, таких как Татарстан, Башкортостан, Северный Кавказ, где имеется такой же или схожий уровень клановости, где несколько национальных кланов и парочка русских кланов, добавленных «для толерантности», угнетают все остальные; а если мы внимательно рассмотрим некоторые преимущественно «русские» области, такие как, например, чернозёмные или поволжские области, то мы увидим очень похожую картину, увидим зеркальное отображение «восточного ханства» - парочку национальных кланов и несколько русских «кланов-хозяев», контролирующих всю «блатную составляющую» государственного аппарата и тиранящих всю практическую деятельность на той или иной территории. Это касается не только государственной власти, не только депутатских мест, не только крупного монополистического бизнеса, но мы также видим, что схожая картина может быть распространена практически на все действующие учреждения - начиная от институтов, школ, больниц, и кончая мелкими, как это модно сейчас называть, «учреждениями гражданского общества» - РОСТО, всевозможные кружки, клубы, и т.д.
Что эта хамская коррупционная система, охватывающая больше половины основной демографической зоны так называемого «Евразийского Экономического сообщества», рано или поздно развалится - в этом не может быть абсолютно никаких сомнений. Эта террористическая система бандитской дедовщины, подчинённая интересам 1% населения, и первоначально призванная подмять 20-процентный слой производительных работников, рано или поздно (ввиду закономерностей всего хода развития общества) начинает угнетать и оставшиеся 80% - а в ситуациях схожих с 17-м годом даже значительная часть из 1% начинает бунтовать против оставшейся части (потому что такие «вполне системные» кланы, как, например, современный лужковский, могут начать массово подвергаться экспроприации). В этом смысле неплохо было бы вспомнить ещё одно событие, связанное с кануном 7 ноября, а именно заявление Ходорковского о «неизбежности новой революции в России», которая, «как он надеется, будет бескровной». Хотя, по-моему, вопрос в данном случае вопрос стоит не столько о том, чтобы она была «кровавая» или «бескровная», как это ставит Ходорковский в расчёте на хрущёвско-брежневского обывателя, напуганного ужастиками о гражданской, Великой Отечественной и атомной войнах (возможно, в этих словах Ходорковского даже есть некоторая доля лукавства, так как либералы и хотели бы провести «революцию», которая, поделившись с народным большинством деньгами экспроприируемых кланов, передаст власть из рук одного полпроцента другому полпроценту - упреждающе, но весьма непредусмотрительно, обзывая межмонополистическую межимпериалистическую возню «менее кровавой альтернативой»), а о том, обеспечит ли новая революция диктат двадцати процентов производительных работников над одним процентом жирующих монополистов, или, перетянув под новыми лозунгами 80% мелкобуржуазно-люмпенской «общественности» и мелкого трудового люда на сторону «альтернативной» (возможно западной) олигархии, оставит диктатуру одного процента над двадцатью - диктатуру, опять же повторюсь, по всем законам общественного развития неустойчивую, периодически создающую угрозу для благополучия и вообще жизни 80-процентного большинства общества, тогда как диктат труда в этом отношении устойчив и при отсутствии внешнего давления необратим, - а это всё равно означает, рано или поздно, новый чиновно-полицейский беспредел и новое возмущение «общественности». Как в Египте или Тунисе.
Но если система рушится или если встаёт вопрос о методах борьбы за её радикальное преобразование, если встаёт вопрос о разрушении кланово-классового аппарата насилия и замене его другим, народно-демократическим, то как тогда тактически поступать с государственно-мафиозными и прочими бандитскими и порочными кланами, как с ними бороться? Может быть, взять и отследить их по кровному или какому-либо другому «родственному» принципу? Нет, безусловно, в недрах каждого из таких кланов надо выискивать недовольных, надо выбивать из этих кланов наиболее сознательные элементы, способные пойти против своего собственного господствующего клана в целях общего прогресса страны и человечества, и составлять с такими элементами единый общенационально-демократический фронт. С другой стороны, в «кланах», отстранённых в данный момент от властных или каких-либо других привилегий на определённой территории, необходимо изолировать элементы, которые хотели бы вместо радикальных социальных преобразований осуществить клановые преобразования в угоду своим собственным кланам, и таким образом «протолкнуть» свои кланы на место тех, что захватили власть и привилегии сегодня, а самим захватить места их «предводителей». Как показывает практика, без такого тесного «межкланового» перемешивания невозможно будет ни выгнать привилегированные кланы, ни изолировать оппортунистические элементы в «отстранённых» кланах. Одним словом, общий фронт солидарности каждого со своим собственным злом, подчинённый руководству со стороны производительного пролетариата наиболее крупных, наиболее производительных в промышленном отношении районов - которые как раз сейчас начинают «просыпаться», на примере Казахстана. Это, по-моему, единственно верный тактический лозунг, который может быть выдвинут в целях «административной реформы» как демонтажа смердящей казёнщины заурядного буржуазного государства и выстраивания социалистической административной системы, подчинённой классово-общественному контролю. Поэтому я полагаю, что основное оружие критики надо перенаправлять с кланов, стоящих у власти, и их шестёрок наподобие гапоновских коммунистов и т.п. (они и так дискредитируют себя ежедневно и ежечасно своей собственной деятельностью) на кланы, рвущиеся к власти, и прикрывающиеся при этом «демократической» и «социальной» риторикой; а также на сотрудничающие с ними группировки наподобие НБП.
В следующей статье я постараюсь коснуться других важных аспектов тактики современного революционного движения, связанных с протестами в более развитых странах, колониальными войнами, интервенциями, решающей роли организаций подлинно коммунистического толка, и т.д.