О взаимоотношении между индивидуальным и общественным в сфере труда и потребления (часть 2)

2011-04-08 В. Тушканчиков

Когда статья уже готовилась в печать, поступило предложение проанализировать с точки зрения теории, изложенной в ней, ленинские мысли из статьи «Великий почин». Я с удовольствием взялся за дело. В последние десятилетия ковши какой только грязи не выливались на эти идеи: что Ленин, де, «никакой экономист», что «с самого начала ввёл коммунизм»; а то наоборот, де, применял «не коммунистические методы, а методы нищего капитализма», прикрывал «внеэкономическим принуждением и оболваниванием» дыры в экономической системе, и т.д. Время смыло всю эту грязь и клевету, а сколько-нибудь окрашенные в «научные» тона попытки критики оказались, с экономической точки зрения, совершенно несостоятельными. Никакого «коммунизма» не было в помине - в основе экономики лежал оплачиваемый труд. Не было и никаких «дыр» - труд рабочих эффективно (по тогдашним меркам) нормировался, а управленческий труд так же эффективно премировался, исходя из результата. Никаким «внеэкономическим принуждением под дулом маузера» не пахло вовсе - разве что применительно к саботажникам из числа буржуазной интеллигенции. Что же касается «оболванивания», то оно появилось десятилетиями позже, когда шаблоны «периода выживания» начали переносить на «период развитости». «Коммунистический труд», о котором пишет Ленин, был в тех условиях нормальным общественным - и, благодаря партийной сознательности, перерастающим в непосредственно-общественный - трудом.

Статья написана в июне 1919-го года, в разгар борьбы с Колчаком, так что понятно, что в ней труд в тылу и «труд ратный» рассматриваются в неразрывной связи. Героизм на фронтах - которому способствует не только ненависть к вековым угнетателям, не только всепоглощающая жажда воздать «кесарю кесарево», но и осознание себя в качестве неотъемлемой и справедливо занимающей своё место частицы общего - того самого общего, без которого своё «я» обречено на прозябание в состоянии вечной темноты, вечной смерти - по схожим причинам отражается и в тылу, побуждает к схожему мышлению применительно к труду мирному, наполняет и его непосредственно-общественным содержанием.

Фронту нужны снаряды, орудия, бронепоезда... К фронту ведут железные дороги, для подвоза снаряжения требуются вагоны, паровозы, уголь... Каждый снаряд - решающий, каждая атака выбивает из-под ног врага ещё одну пядь земли, высвобождает из бандитского ада тысячи и тысячи соплеменников... «Так чего же мы сидим здесь?» Восклицает какой-нибудь опытный партиец на Казанской железной дороге. «На что рассчитываем? Инструменты в руки - и вперёд... стройным шагом и со свистом... Пусть это суббота или воскресенье, пусть это день или ночь! Здоровьем ли, сном озабочены мы? Не может сознательный партиец думать об этом в такое время... Тем более, когда впереди - выходные... Что делать будем? Петь ли, танцевать, смотреть на птичек? Пойдём, и дадим товарищам фронтовикам десять... двадцать... тридцать вагонов. Заодно руки разомнём, и плечи». Вот к сознательности, преодолённости отчуждения в виде солидарности с «товарищами фронтовиками», подключаются и факторы свободного труда - самореализации и материальной пользы в процессе труда.

А затем и следующий фактор - здоровая естественная соревновательность. Многие об этом помнят: в детстве собиравшие макулатуру, наверняка заглядывали тайком в школьный журнал, чтобы посмотреть, «у кого больше...» Так и здесь: «- Товарищ Г., бросай работу, будет с тебя 13 вагонов! Но тов. Г. этого мало» (с).

Мастера, вороватые ИТРы, блатные учётчицы цинично морщат свои кислые рожи. «Ну что же, нам-то только лучше... Похвалят, да поощрят...» «Коммунисты, машины, гипноз, пропаганда, оболванили, мазохисты, идеалисты, простофили, наивность, бараны, беспортошная команда, философия нищеты, бесталанной серости, ничего кроме грязи, заставь дурачка богу молиться, пустая голова ногам покоя не даёт...» Какие ещё штампы могут всплывать в либеральных умах? Пусть додумает читатель. Однако рабочие-беспартийцы наверняка думают по-другому. Пусть несознательные, тёмные, развращённые годами капитализма, но пример показывает многое... Ещё вчера ругались, права делили, кто больше халтурил, кто меньше - а сегодня у них другие мысли. «Они не только за себя, но и за нас, получается, идут... Как же так?» Думает проходящий мимо какой-нибудь молодой рабочий. «Несправедливо. В следующие выходные тоже выйдем, и покажем, стало быть, и мы...» «Да ещё хвалились - что за смену сделали больше, чем мы за неделю... Нет, выйдем и покажем, как и мы умеем работать... Ни брехать, ни спорить не будем... Выйдем дружно, и покажем кузькину мать...»

Но уже к следующим выходным районная партийная организация большинством голосов провозгласит: «Коммунистическую субботу вести во всем подрайоне до полной победы над Колчаком». (курсив мой). Вот что называется партийная сознательность и реальный пример для подражания! Это вам - не «забастовка раздражительности», когда десять бригад бросают работу, потому что две отлынивают. Наоборот - самое страшное «проклятье» негативной взаимности снимается небольшими жертвами сознательной группки! Создаётся некий задел, эдакий «подарок», который классовый инстинкт просится отработать... И дальше уже по нарастающей - как будто и не было десятилетий хамства, оскорблений, «качания прав». Ленин тоже отмечает: «Впечатление, производимое такого рода работами, очень велико».

Что характерно: сверхурочная добровольная работа случалась на железной дороге и раньше, до движения субботников; но это делалось, когда происходили какие-то форс-мажорные обстоятельства, например, заносило снегом пути, или сваливался с насыпи паровоз. Теперь работники-партийцы поняли: империалистическая интервенция - это и есть форс-мажорное обстоятельство. И непосредственно-общественный труд (не путать с его профанацией в виде уборки улиц и т.п. извращаемых казёнщиной непроизводительных общественно-полезных мероприятий, да ещё сопровождаемых всякого рода штрафами, «проработками» со стороны всяческих инспекторов), раз он уже начинает становиться таковым благодаря сознательности, разбивающей вдребезги наследие капиталистического цинизма, должен становиться на систематическую основу. Мало субботников - удлинили на один час и рабочий день!

А каким благородством, каким свежим воздухом веет в такой момент истины, когда рушатся отчуждение и недоверие, когда повсеместно торжествуют уверенность и трудовой задел, благодаря которому и в ответ на который завтра поднимутся на такой же сознательный, непосредственно-общественный труд ещё миллионы! И мир за окнами становится родным, как в самые ранние годы детства. Это уже самый последний, романтический, так сказать, фактор. Вот какую картину рисует в заметке о субботниках печать того времени:

«Вечер, уже заметно темнеет, но нам нужно еще одолеть небольшую горку, и тогда работа будет скоро сделана. Трещат руки, горят ладони, нагреваемся, прем вовсю, - и дело спорится. Стоит "администрация" и, смущенная успехом, невольно тоже берется за канат: помогай! давно пора! Вот на нашу работу засмотрелся красноармеец. В руках его гармоника. Что он думает? Что за люди? Что им надо в субботу, когда все сидят по домам? Я разрешаю его догадки и говорю: "Товарищ! Сыграй нам веселую, мы ведь не какие-либо работнички, а настоящие коммунисты, - видишь, как у нас горит работа под руками, не ленимся, а прем". Красноармеец бережно кладет гармошку и скорей спешит к канату...

"Англичанин мудрец!" - затягивает красивым тенором т. У. Мы вторим ему, и гулко раздаются слова рабочей песни: "Эй, дубинушка, ухнем, подернем, подернем...".

От непривычки мускулы устали, ломит плечи, спину, но... впереди свободный день - наш отдых, успеем выспаться. Цель близка, и после небольших колебаний наше "чудовище" уже почти у самой платформы: подкладывайте доски, ставьте на платформу, и пусть этот котел дает работу, которой уже давно ждут от него. А мы гурьбой идем в комнату, "клуб" местной ячейки, обвешанную плакатами, уставленную винтовками, ярко освещенную, и после хорошо спетого "Интернационала" лакомимся чаем с "ромом" и даже хлебом. Такое угощение, устроенное местными товарищами, как нельзя более кстати после нашей тяжелой работы. Братски прощаемся с товарищами и строимся в колонки-ряды. Песни революции оглашают в ночной тишине сонную улицу, мерные звуки шагов вторят песне. "Смело, товарищи, в ногу". "Вставай, проклятьем заклейменный" - несется наша песня Интернационала и труда.

Прошла неделя. Руки и плечи у нас отдохнули, и мы едем на "субботник" теперь уже за 9 верст, делать вагоны. Это - в Перово.» (конец цитаты)

Каким образом Ленин характеризует такого рода труд? Он, не вдаваясь в экономические тонкости, характеризует его очень просто: от «дисциплины палки» и «дисциплины голода» мир постепенно переходит к «свободной и сознательной дисциплине самих трудящихся... новой общественной дисциплине, дисциплине сознательных и свободных работников, не знающих над собой никакого ига и никакой власти, кроме власти их собственного объединения...», на основе показательного примера, самоотверженного задела, во имя себя и всех остальных «их собственного, более сознательного, смелого, сплоченного, революционного, выдержанного, авангарда».

Необходимость такого авангарда Ленин обосновывает так: поскольку действует порочный круг, в котором нужда толкает малодушные и озабоченные собственным выживанием обывательские массы к негативной взаимности, забивает их, толкает от осознания общественных ценностей к капиталистической корысти, торгашеству, и т.д., которые, в свою очередь, ещё больше увеличивают нужду подавляющей части трудящихся посредством дифференциации доходов, то «известно, что подобные противоречия разрешаются на практике прорывом этого порочного круга, переломом настроения масс, геройской инициативой отдельных групп [курсив мой], которые на фоне такого [упадка] работают сверхурочно без всякой платы и достигают громадного повышения производительности труда.» Это и есть «начало поворота, имеющего всемирно-историческое значение».

Ещё одно важное наблюдение Ленина - что весь этот общественный труд выполняли бесплатно (!) не бесящиеся с жиру «волонтёры», не разного рода «альтруисты» из детей мелких хапуг, а, вообще-то говоря, полуголодные люди, которые «устали, измучены, истощены недоеданием». В том, что даже (и в основном) они выступают в виде таких «геройских групп», он видел необычайную силу, способную впоследствии разрастись грандиозно ввысь и в ширину, но предупреждал, что надо не просто вычищать из партии всех, кто сторонится связанных с «осознанием общего» мероприятий (причём «по факту изобретения» этих мероприятий, а не тогда, когда они уже «приелись» в виде «признаков настоящего коммуниста»), но и сочетал это с требованием того, что партиец не может иметь никаких привилегий, кроме привилегии быть повешенным контрреволюционными псами (об этом хорошо сказано в статье «Детская болезнь левизны»).

Поменьше болтайте, господа либеральные демократы, об абстрактных, формальных категориях «свобода», «равенство», «братство», «трудовая демократия», «народовластие», и т.п. - говорит Ильич. «Сознательный рабочий и крестьянин наших дней в этих надутых фразах так же легко отличает жульничество буржуазного интеллигента, как иной житейски опытный человек, глядя на безукоризненно "гладкую" физиономию и внешность "благородного человека", сразу и безошибочно определяет: "По всей вероятности, мошенник".» Побольше говорите о конкретных, насущных вещах: хлеб и уголь, которые должны доставаться «не торгашескими сделками, не капиталистически, а сознательной, добровольной, беззаветно-героической работой простых тружеников».

Да, - говорит Ленин, - господа буржуа и их прихвостни правы, и это следует признать, что число подобного рода мероприятий пока ещё мизерно даже по сравнению с числом таких «мероприятий» как хищение, безделье, порча, и т.п. Но может ли это преумалить само наличие «ростков коммунизма» среди той разрухи, нищеты, нужды, которые бурно цветут повсюду, и даже в самых продвинутых капиталистических странах? Нет, не может, и эти ростки при грамотном отношении к ним (он перечисляет, что требуется для этого) будут разрастаться, и стократно перекроют собою негативные явления: ибо пока идёт война, и страна погружена в величайшую нужду, может быть, и легче найти общие цели, может быть, и легче изобрести приёмы, позволяющие без торгашества и денег, и без палки организовывать общественно-полезный труд. Но и дальше, «чтобы победить капитализм, должно хватить настойчивости испробовать сотни и тысячи новых приемов, способов, средств борьбы для выработки наиболее пригодных из них.»

Что предстоит в этом плане, в плане общественного труда, делать дальше, в качестве решения насущных задач? Ильич и об этом говорит: «Общественные столовые, ясли, детские сады - вот образчики этих ростков, вот те простые, будничные, ничего пышного, велеречивого, торжественного не предполагающие средства, которые на деле способны освободить женщину, на деле способны уменьшить и уничтожить ее неравенство с мужчиной, по ее роли в общественном производстве и в общественной жизни.» Это не эстетическая уборка улиц, «непосредственно по которым» ездят царствующие номенклатурные особы.

И создаваться вот эти общественные блага, о которых говорит Ильич, несущие самое насущное непосредственно-общественное потребление, после мира, хлеба и угля, будут либо общественным трудом, переводимым при помощи сознательного авангарда в непосредственно-общественный и бесплатный, «либо торгашескими предприятиями, со всеми худшими сторонами спекуляции, наживы, обмана, подделки...», а скорее всего (учитывая их общественный, в целом противоречащий товарному производству, характер), станут - если они вообще возникнут - «"акробатством буржуазной благотворительности", которую лучшие рабочие по справедливости ненавидели и презирали.» Т.е. наподобие того акробатства «барыжно-ворюжного попечительства», которое имеет место в странах «капитализма с человеческим лицом», и которые так яростно копируют наши «реформаторы» в качестве «образца для автономных учреждений». Я советую всем современным «великим экономистам», тужащимся осмыслить «частным умом» то общественное, что ломится в каждую дверь, внимательно изучить эти строки «никакого экономиста». «Нет сомнения, что у нас стало гораздо больше этих учреждений и что они начинают менять свой характер...» - продолжает Ильич. Но «наша пресса не заботится, или почти совсем не заботится, о том, чтобы описывать наилучшие столовые или ясли, чтобы ежедневными настояниями добиваться превращения некоторых из них в образцовые, чтобы рекламировать их, описывать подробно, какая экономия человеческого труда, какие удобства для потребителей... Образцовые столовые, образцовая чистота такого-то рабочего дома, такого-то квартала - все это должно составить вдесятеро больше.» Такими методами он предлагает «оберегать» указанные «ростки общественного», чтобы они росли и обрастали реальными общественными благами, а не чиновными столовыми/яслями/детсадами, призванными «показать народу, что о нём заботятся», а на деле убивающими взрослых и детей, да ещё в подлинно «государственных» целях калечащих психику остающихся в живых, превращающих их в покорных рабов системы.

Чем дальше я читаю всё это, тем глубже я осознаю, насколько всё-таки коммунизм Ленина отличается от того убогого казённого полусоциализма-полукапитализма, который в 80-х годах застал я. Я думаю над тем, что все те люди, которые заправляли экономикой в то время, тоже, наверное, когда-то перечитывали Ленина. Что они понимали под «не оплачиваемым и не ограниченным никаким принуждением трудом»? Может ли вообще что-нибудь понимать чиновник? Наверное, под таким трудом они подразумевали «бесплатный» труд «на благо общества» (т.е. на благо начальствующих и княжествующих лиц), связанный с «высоким осознанием» некоего «коммунистического слова НАДО». А если не понимаешь, что НАДО - значит, пошёл вон из партии, из комсомола, или из «школьных отличников», и не видать тебе «тёпленького местечка» в казённой системе. Ну а беспартийных - лишат 13-й зарплаты или чего-нибудь подобного «за несознательность». Возможно, публично выругают начальственными окриками, перед которыми пасует вековое сознание крепостного, «перед строем» родственников и коллег по работе. Под этим мероприятием, абсолютно ничем не отличающимся от прилюдной порки крепостного на конюшне, чиновная стая, наверное, понимала «внушение сознательности без принуждения». И с тех пор продолжает такое понимание укреплять.

А что же за «ростки коммунизма», которые Ленин настоятельно призывал «тщательно оберегать»? Как они могли трактовать это «оберегать»? Оберегать и пестовать материальные условия, обеспечивающие психологию свободного трудящегося? Или любое проявление непосредственности какого-либо общественного труда немедленно доводить до массового осознания (намёк Ленина на роль СМИ)? Смешно так полагать. Скорее всего, они воспринимали это «оберегать» в каких-то общих чертах - сквозь призму «охраны социалистического строя», охраны партии, «социалистической» собственности, пропагандистской «обработки мозгов» в печати, и т.п. А самое главное, наверное - подсознательно догадывались они - это охранять политические и общественные привилегии «коммунистов», «тёпленькие местечки», за которыми и стоят пресловутые «ростки коммунизма», как они их воспринимали своим мелкобуржуазно-крепостным умом.