Борьба за космос в философии

2010-09-17 Василий Пихорович

Обычно считается, что наука должна начинать с чего-то простого, доступного непосредственному наблюдению и постепенно переходить ко все более сложному, расширяя область исследования по мере совершенствования инструментов и методов наблюдения. Но история исследования космоса наглядно демонстрирует, что такое представление далеко не всегда соответствует действительности. Вряд ли будет преувеличением сказать, что именно космос – бесконечный как по размерам, так и по сложности – явился самым первым предметом науки. Собственно, из исследования космоса и выросла наука как отдельная форма общественного сознания.

При этом философская идея, которая легла в основу научного исследования космоса, тоже не является простой. Это идея единства мира и вытекающая из нее идея единства микрокосма и макрокосма – то есть идея того, что человек и космос соотносятся не как бесконечно малая часть и бесконечно большое целое, а представляют собой неразрывное органическое единство.

Это единство, которое невозможно представить с помощью рассудка, и которое требует очень серьезной философской подготовки, чтобы выразить его в логике понятий, с очевидностью обнаруживает себя в практической человеческой деятельности, которая единственная есть действительная основа науки, из которой единственной наука черпает реальные продуктивные проблемы и которая единственная дает средства их разрешения. Одной из таких проблем была проблема становления календаря. Ее решение наглядно продемонстрировало, что между человеком и звездным небом существует теснейшая связь, притом не мистическая, а вполне реальная, и вырабатывается она не на небесах, а на земле, не богами и духами, а самим человеком в процессе его практической деятельности. Десятки тысяч лет люди спокойно обходилось без календаря, но как только основой их жизни стало земледелие, обойтись без календаря уже было невозможно. Соответственно, и звездное небо превратилось в инструмент практической деятельности – такой же необходимый, как плуг или мотыга, серп или коса. Все это вовсе не значит, что до перехода к земледелию связи между космосом и человеком не существовало. Конечно, и кочевым, скотоводческим племенам небо служило необходимым инструментом для ориентации в пространстве и во времени. Земледелие в этом отношении отличается только тем, что кроме потребности во включении небесных законов в практическую деятельность, оно создает еще и условия для возникновения науки как адекватной формы для удовлетворения этой потребности. Попросту говоря, только более или менее развитое земледелие позволяет выделить отдельных людей, которые могли бы посвятить свое время специально изучению законов космоса и их связи с человеческой жизнью. Собственно, первых таких людей еще нельзя назвать учеными в собственном смысле этого слова. Поначалу это могли быть жрецы, мудрецы, философы. Но это неважно. Важно, что, с одной стороны, изучение космоса в этот момент уже выделяется как отдельная отрасль человеческого труда, а с другой – что тогдашнее земледелие уже не может обойтись без этого специфического труда. Тем самым астрономия с самого начала оказывается наукой сугубо практической – вырастающей из практики и немедленно в практику возвращающейся.

В то же время астрономия (снова же, с самого начала) оказывается ареной ожесточенной идейной борьбы между старым мифологическим мировоззрением, которое в это время уже начинает превращаться в мировоззрение религиозное, и натурфилософией, пытающейся объяснять мир, не прибегая к помощи потусторонних сил.

Нужно сказать, что эта борьба, начавшаяся более двух тысячелетий назад в Древней Греции и Древней Индии, никогда не прекращалась и сегодня остается не менее острой, чем например, в Средние века или в XVIII веке.

Известно, что никакая наука не может быть идеологически нейтральной, но астрономии это касается особо, поскольку испокон веков небо считалось символом недоступности для человеческого понимания. Не зря именно на небо мифология помещала богов и потусторонний мир. Соответственно, рациональное объяснение неба подрывало основы не только мифологии, но и нарождающейся из ее недр религии. О том, как религия сопротивлялась развитию астрономии, написано очень много, но в данном случае речь идет не об этой чисто внешней борьбе, которая благополучно закончилась компромиссом между учеными и церковью, а о борьбе в философии, которая происходила и происходит вокруг понимания того, что такое космос. Вышеупомянутый компромисс между религией и наукой был для церкви тем более выгоден, что она даже при большом желании не могла более сжигать ученых на костре, гноить в тюрьме или любыми другими способами препятствовать развитию науки. Наука же в этом негласном компромиссе, заключенном, к слову сказать, тогда, когда она одержала полную победу над религией в идейной борьбе, отказывалась от самого главного, что в ней есть, – от принципиальности, то есть от права делать мировоззренческие выводы из тех фактов, которые она исследует. Вот и получается, что часто даже крупнейшие ученые, совершившие серьезные открытия в области астрономии или сделавшие крупные прорывы в космонавтике, могут занимать самые беспринципные позиции, как только речь заходит о мировоззренческих вопросах. Их имена можно вполне встретить среди проповедников креационизма, а то и вовсе астрологии, магии и т.п.

Но дело тут не в религии и даже не в науке самой по себе. Подобный компромисс стал возможен только потому, что была проиграна борьба за космос в сфере мировоззрения. Греческой натурфилософии космос вполне законно представлялся неотъемлемой частью человеческого существа, точно также как человек мыслился исключительно в органическом единстве с космосом. Но чем дальше развивалась философия, тем более они – человек и космос – отдалялись друг от друга, превращаясь постепенно во взаимоисключающие, взаимно отрицающие друг друга противоположности. Смысл этого взаимного отрицания состоял в том, что человек в нем добровольно лишался своей собственной сущности, перенося ее на небо, приписывая небу свои собственные творческие способности, все свои достоинства и оставляя себе только недостатки.

Старое, хоть и наивное, но по существу верное представление натурфилософов о материальном единстве мира, а соответственно, о единстве микрокосма и макрокосма, все более уступало место идеалистическим представлениям о существовании помимо этого реального материального мира еще какого-то другого мира – идеального. При этом именно этот последний объявлялся миром настоящим, действительным. Материальный же мир оказывался лишь отражением, «тенью» мира идей.

Примечательно, что один из величайших философов античности, основатель европейского идеализма, Платон, положил в основание своего учения о человеке возникшее еще в период дикости представление о наличии отдельной от человеческого тела души, в которой сосредотачиваются все сущностные силы человека. Души, согласно учению Платона, существуют вечно на небе, на которое он помещает мир идей, таким образом, производя мистификацию космоса и отвергая материалистическую традицию древней натурфилософии, в рамках которой была сделана масса астрономических открытий, легших в основу современной науки, а еще больше высказано гениальных догадок, например, о шарообразности Земли, о том, что Солнце – огромный раскаленный шар, о том, что Земля ничем не поддерживается, а свободно «парит» в пространстве т.п.

Идея Платона о космосе как средоточии божественности была подхвачена религией, которая очень многие годы пользовалась полной монополией в области мировоззрения в целом и в области знаний о небе, в частности. Любая попытка нарушить эту монополию, например, усомниться в существовании «тверди небесной» или любых других небесных фантазий древних евреев, зафиксированных в Ветхом Завете, могла окончиться весьма печально.

Подрыв этой монополии связывают с именами Коперника, Галилея, Кеплера, Ньютона, но при этом мало вспоминают о Николае Кузанском, Джордано Бруно, не говоря уж о Спинозе. А ведь без идеи пантеизма, которую они развивали, открытия Коперника, Галилея, Кеплера, Ньютона вполне могли на очень долгое время остаться невостребованными, как это случилось с атомистической теорией Демокрита, пребывавшей в латентном состоянии вплоть до появления идеи химического элемента. Смысл идеи пантеизма состоял в том, что природа мыслилась бесконечной в пространстве и времени, равной богу, совпадающей с ним, а, следовательно, не только допускала изучение, но и требовала его во имя самого бога. Таким образом еще в рамках самого религиозного мышления преодолевалась пропасть между богом и человечеством, богом и природой, которую утверждала официальная философия католицизма – томизм. Идея пантеизма тем более важна, что она восстанавливала на новом основании представление древних натурфилософов о единстве мира, тем самым отбрасывая идею его раздвоенности, саморазорванности. Мир снова становился единым и взаимосвязанным, снова становилось ясно, что искать объяснения любым явлениям нужно в самом этом мире, а не вне его, поскольку никакого бога вне этого мира не существует.

Помимо того, пантеисты высказали немало гениальных догадок относительно проблем, многие из которых только сегодня ставятся наукой о космосе на порядок дня. Взять хотя бы идею Николая Кузанского о том, что бесконечный максимум и бесконечный минимум совпадают, то есть имеют свойство взаимопревращаться, переходить друг в друга. О том, что этот закон имеет вполне реальное содержание, ученые начали догадываться только недавно, когда обнаружили, что делить вещество до бесконечности невозможно. Притом, вовсе не потому, что инструменты для деления у нас несовершенные, а потому, что, пройдя определенную границу, мы рискуем получить переход в противоположность. К примеру, противники экспериментов на коллайдере, говорят, что деление элементарной частицы может дать энергию, сравнимую со взрывом сверхновой. Для философов в такой постановке вопроса нет ничего удивительного, они, исходя из идей Николая Кузанского, если бы и поправляли этих пессимистов, то разве что только в том духе, что переход границы «абсолютного минимума» вещества может привести к тому, что физики называют «большим взрывом». Эти идеи были высказаны философами еще в 50-х годах прошлого века (cм., например, работу Э. В. Ильенкова «Космология духа», написанную еще в 1953 году). Для философии это – азбука, что в каждой элементарной частице, или, как сказал бы Лейбниц, монаде, заложена «целая вселенная».

Или, скажем, идея Джордано Бруно о бесконечности вселенной. Притом, философ вел речь не только о бесконечности мира во времени и пространстве, но и о бесконечности вселенной в ее проявлениях. Он задается вопросом о том, сколько существует в мире планет, населенных разумными существами, – вопросом, вразумительный ответ на который не в состоянии дать современная наука, почему она и не пробует этого делать, отдав его на откуп далеко не научной фантастике и тем, кто называет себя уфологами и специалистами по аномальным явлениям. Как правило, за околонаучной терминологией в их писаниях скрывается самое обыкновенное шарлатанство, рассчитанное на успех у неискушенной публики, благо, таковая в нынешнее время оказывается весьма многочисленной. Ответ же на этот вопрос, который дает Джордано Бруно, поражает не только логичностью, но и самой настоящей научностью. За религиозной формой, в рамках которой рассуждает Бруно, скрывается глубочайшее философское, притом, материалистическое содержание. Он рассуждает следующим образом: если бог создал одну населенную разумными существами планету, то при условии, что бог всемогущ и у него в распоряжении бесконечное время, таких планет должно существовать бесконечное количество. В переводе на научный язык это означает – если бесконечная во времени и пространстве материя породила где-то какую-то форму, то это означает, что такая форма будет порождена снова всякий раз, когда сложатся соответствующие условия для того, чтобы снова проявились законы, по которым эта форма уже один раз возникла. Другими словами, если вселенная бесконечна во времени и пространстве, то это значит, что она бесконечна и в своих проявлениях. А то, что Вселенная бесконечна во времени и пространстве у Бруно, не в пример многим современным ученым, не вызывало ни малейшего сомнения.

Что касается идей такого великого пантеиста как Спиноза, то они опередили свое время настолько, что и поныне не только ученые, но и подавляющее большинство профессиональных философов пока не в состоянии их даже воспринять в полном масштабе. Особенно это касается центральной идеи спинозизма о том, что мышление есть атрибут субстанции. То есть, что мыслит не мозг, и даже не просто человек с помощью мозга, а мыслит посредством общественного человека природа. Замечательный советский философ Э.В. Ильенков, излагая эту идею Спинозы в статье «Космология духа», писал, что этой своей идеей Спиноза вывел материализм на новую стадию, поскольку прояснилось, что не только «нет сознания без материи», но и «нет материи без сознания». Это значит, что даже если Земля вместе с человечеством исчезнет, рано или поздно материя породит мышление в другом месте вселенной, поскольку мышление не есть исключительная способность человека, а есть необходимое, неотъемлемое свойство природы, «с железной необходимостью» проявляющееся, как только создаются соответствующие условия. Увы, как уже говорилось, эта идея Спинозы никогда не была воспринята большинством философов в надлежащем виде. Мало того, она была извращена до неузнаваемости, истолкована в гилозоистском духе, мистифицирована и примитивизирована. Особенно постарались в этом направлении представители так называемого русского космизма, много писавшие об «одушевленности космоса», о его «божественности». Подобные идеи высказывал также и Тейяр де Шарден. Разумеется, что такое понимание идеи единства мира, когда она виделась не в его материальности, а в мистической «одухотворенности», очень мало способствовало научному пониманию космоса. Но даже в таком виде идея единства мира преследовалась, труды Тейяра де Шардена католической церковью запрещались.

Но все эти перипетии совершались уже на обочине прогресса и фактически не имели никакого влияния на развитие научной мысли. Развитие переоткрытой пантеистами идеи материального единства мира пошло по линии, которую определил Декарт своей догадкой о неуничтожимости количества движения, впоследствии преобразовавшейся в физике в закон сохранения энергии, а в философии в закон сохранения и превращения энергии.

Среди центральных идей, которые оказали влияние на развитие науки о космосе, следует выделить также идею Иммануила Канта, которая легла в основу гипотезы о возникновении Солнечной системы из газопылевой туманности. Она была равноценна идее эволюции в биологии. Собственно, это и была идея эволюции небесных тел. Во многом она составляет основу сегодняшней науки о космосе. Другое дело, что, не имея серьезной философской подготовки, в том числе, не владея принципом единства мира, многие ученые не понимают пределов применимости этой идеи и начинают говорить не только об эволюции планет, звезд, галактик, но и об эволюции вселенной, что есть полная бессмыслица. То, что верно по отношению к частям, практически никогда не является верным по отношению к целому. Вселенная не возникает, не исчезает и, взятая как целое, не изменяется. Увы, многие представители господствующего сегодня направления в физике «на полном серьезе» рассуждают о «большом взрыве» и «тепловой смерти вселенной» как о начале и конце мира. Подобные рассуждения свидетельствуют исключительно об их полной философской неграмотности и неспособности к самостоятельному мышлению даже на уровне задания себе вполне очевидного вопроса о том, что же было до «начала мира» или «что находится за пределами «расширяющейся» или «изолированной» вселенной. Но, будучи высказанными от имени науки, они нередко выставляются как очередное «доказательство» правоты религии против той же науки, отстаивающей идею несотворимости и неуничтожимости Природы.

Таким образом, специфика текущего момента в философской борьбе вокруг космоса состоит в том, что, если раньше в этой борьбе, как правило, побеждала материалистическая, то есть научная точка зрения, то сегодня очень часто мы являемся свидетелями победы в этой борьбе самых реакционных, мистических, зачастую откровенно шарлатанских теорий. Такое положение дел чревато для науки самыми непредсказуемыми последствиями и изменить его можно исключительно только тогда, когда ученые перестанут слепо принимать на веру всякого рода модные теории и дадут себе труд добросовестно ознакомиться хотя бы с самыми основными идеями классической философии и науки относительно того, что собой представляет космос, и каково место человека в нем.