Волки
2010-04-27 Николай Далекий
В руки редакции журнала «Пропаганда» попала книга рассказов о Отечественной войне объединенная общим названием одного из рассказов «Улыбка». Автором ее является Николай Далекий, который мало известен современному читателю, да и самих рассказов мы, к нашему глубокому сожалению, не смогли найти в Глобальной сети. Что бы исправить это недоразумение, ведь рассказы этого писателя достаточно хорошо отображают общие проблемы военного периода через жизненный путь конкретных личностей и отлично показывают характер советского Человека, да и просто они действительно очень интересные, мы опубликуем к 65 годовщине Победы наиболее примечательные рассказы на нашем сайте, а саму книгу разместим в нашей электронной библиотеке.
Он лежал в тени камня недвижно. Самолеты только что улетели. Камень, вывернутый бомбой, стоял у горной тропы, тонкий и острый, как обелиск.
Весь день сюда, на перевал, пикировали эти черные птицы с большими крестами на крыльях, и бомбы рвали скалистую грудь земли, а горы гудели от взрывов, и в глубине ущелий рос грохот обвалов. Весь день в чистейшем горном воздухе пахло дымом, кровью и жженым камнем. И вот день догорал на грани гранита, и был этот острый камень так огненно красен, точно пламя взрыва окаменело здесь.
Кадыр лежал неподвижно. Также неподвижно лежали и его пятнадцать товарищей, но они были мертвы, лишь один старший сержант Петров стонал. Он был ранен тяжело в грудь и, очевидно, знал, что умрет. Кадыр перевязал его, отдал свою флягу и теперь ждал, устремив взгляд вниз, туда, где горная тропа уходила в тучу. Луч, вырвавшийся у зазубрины камня, скользнул по смуглой коже бойца, туго обтянувшей широкую скулу, зажег на мгновенье зрачок его темного узкого глаза и потух. Солнце зашло, быстро наступали сумерки. Великая тишина обняла вершины.
Ишимбаев, а Ишимбаев, - простонал старший сержант. - Они полезут, увидишь. Как только стемнеет. Сколько у тебя патронов?
Семь, - почти не разжимая челюстей, ответил Кадыр.
У него было еще три гранаты, а четвертая, противотанковая, находилась у Петрова - старший сержант не хотел с ней расставаться. Но патронов было только семь. Семь патронов, семь головок в латунных оболочках, наполненных свинцом, обрывающих жизнь врага. И «биография этого фрица закончена», как говорил после каждого удачного выстрела их снайпер Ваня Березенцев. Теперь Ваня лежал на спине и смотрел остановившимися глазами в небо, а его винтовка была в руках Кадыра. Да, семь патронов было у него, а сколько этих проклятых биографий было внизу, сколько гитлеровских солдат, рвущихся к перевалу, притаилось там, за поворотом ушедшей в тучу тропы...
- Их там рота, а может, и батальон, - говорил, сплевывая кровь, Петров. - Не взяли днем, полезут ночью. Нахальные... знают, что здесь нас мало.
Кадыр ничего не ответил. Он лежал недвижно. Шесть атак было отбито за день. Гитлеровцы лезли тропой по одному с альпенштоками и автоматами в руках, в ботинках со стальными «кошками». Но не помогли альпенштоки гитлеровцам, меткие выстрелы сбрасывали их. И катились они вниз, срывались в стремнину, падали, распластав руки. Тогда их командиры, укрывшиеся в ущелье, вызывали по радио авиацию, и черные птицы с большими крестами на крыльях, с воем пикировали сюда, на перевал, на кучку бойцов, припавших к трещинам и углублениям в камне, осыпая их пулями, осколками и щебнем. Так после каждой неудачи на земле гитлеровцы атаковали их с воздуха, и из защитников перевала осталось только двое.
- Напрасно по самолетам били. Ошибка. Сколько патронов перевели...
Кадыр не ответил. Они действительно израсходовали много патронов, яростно отбиваясь от этих черных птиц, и приказ открывать огонь по ним давал старший сержант. Но просто невмоготу было выносить, как, завывая, неслись к земле эти машины-птицы и, посеяв смерть, безнаказанно отваливали в сторону. Еще никогда не стрелял Кадыр так ожесточенно, как в этих подлых птиц породы «Юнкерс». Извели много боеприпасов, и все же одна машина ушла в ущелье, оставляя за собой полосу густого черного дыма. Может быть, как раз этот «Юнкере» и унес с собой смерть, предназначенную для последних защитников перевала.
Но все же в обойме оставалось всего семь патронов, и не о своей жизни - Кадыр знал это,- а об этих последних семи патронах думал старший сержант Петров.
Вдруг Кадыр вздрогнул,- зоркий глаз его заметил движение там, внизу на тропе. Может быть, то двинулся край тучи, тронутый ветром? Нет, он не ошибся, и холодок наполнил его сердце, - то были люди. Серые фигуры ползли по тропе, медленно двигаясь вверх к перевалу, скрываемые сумерками. Петров тоже заметил их, он поднялся на руках и смотрел вниз.
- Они ползут... Ишимбаев... ползут...
Да, это были гитлеровцы, и острая тоска охватила Кадыра. Он осмотрелся вокруг, точно ища поддержки. Но он был один с семью патронами в обойме, с тремя гранатами да этой четвертой, что у Петрова. Один, на высочайшем перевале, среди своих мертвых товарищей... Они не могли помочь ему, не мог помочь ему ни командир - умирающий старший сержант Петров, ни эти горы, ни этот воздух, ни эта величественная тишина. Только он, только семь патронов в обойме, его глаза и руки, драгоценные гранаты и сердце в груди - были его помощниками.
И вдруг Кадыр вспомнил, что уже однажды в своей жизни он все это видел и испытал. Также молча стояли горы, очерченные на зеленом закате, и темнота клубилась из ущелья, а он один, средь таких же темных громад, стоял лицом к лицу со смертельной опасностью.
Он вспомнил все это, глядя на далекие серые фигуры, медленно и трусливо пробиравшиеся к нему наверх.
Карышкырлар, - произнес он и сжал винтовку.
Ты чего? - обеспокоенно спросил старший сержант, услышав незнакомое слово.
Карышкырлар - волки, - повторил Кадыр, чувствуя, как при одном этом слове сердце его, сердце потомственного скотовода, накапливает злобу, вытесняющую страх. И, сведя челюсти, он замер у камня.
... Лет пять назад отец и он пасли овец в горах, в горах, лежащих далеко-далеко отсюда. Третий пастух, хилый парень, заболел и уехал домой. Была уже поздняя осень, лиственные деревья стояли голыми, холодные утренники предвещали близкую зиму. Уже много отар угнали пастухи с гор на зимовье в долину, но отец Кадыра задерживал свою отару, не желая уводить ее рано с прекрасных пастбищ. Он был хорошим пастухом и гордился этим. Но вот и он с неудовольствием и подолгу посматривал на небо и однажды утром заявил, что со дня на день задует буран и надо угонять отару с летних пастбищ.
Они погнали овец в то же утро и к вечеру должны были выйти в долину, но овцы были сытые - настоящие живые бочонки с жиром, таким овцам было тяжело идти. Кроме того, несколько овец повредили ноги, хромали, и их приходилось поджидать. К полудню они прошли только треть пути. Тут отец Кадыра сделал одно важное открытие: по поведению собак было видно, что вслед за отарой крадутся волки. Летом волки-одиночки несколько раз нападали на отару, но собаки отбивали их. Одного зверя Кадыр пристрелил из своей одностволки. Но, не поживившись на овцах, волки все же насмерть разорвали лучшую собаку при отаре, и теперь у пастухов оставалось только две овчарки.
Они продолжали гнать отару. Солнце спряталось за гору, оно еще светило там за горой, а в ущелье уже бродили тени. Два волка мелькнули за скалой. Кадыр выстрелил, чтобы напугать их, но, уйдя с овцами дальше, он снова увидел волков, крадущихся вслед за ними. Было ясно, что волки попытаются напасть на отару, как только стемнеет, а до долины отаре не добраться засветло.
Отец Кадыра решил, что безопасней заночевать в горах. Он хорошо знал эти места. Старый чабан повернул отару в сторону и погнал ее наверх по склону невысокой, крутой горы. Там, вверху, скалы стояли плотным полукружьем, образуя как бы глубокий каменный котел почти с отвесными стенами. Только в одном месте скалы расступались, делая узкий проход. Отара свободно разместилась здесь. Пастухи с собаками легли на проходе. Овцы были в безопасности.
Звезды зажглись в синеве вечернего неба. Пастухи ужинали. Собаки лежали рядом, они вели себя неспокойно, все время настороженно прислушиваясь. Наконец, одна не выдержала и отчаянно залаяла в темноту. Тотчас же ее поддержала вторая. Но собаки боялись выскакивать вперед, жались к ногам людей, и шерсть на их хребтах вставала дыбом.
Тут Кадыр, всмотревшись, заметил волков. Таясь у камней, прижимаясь к земле, серые тени зверей крались наверх. Их было много. Более десяти теней насчитал семнадцатилетний Кадыр, лежа со своей берданкой, закрывая с отцом доступ к отаре...
... Куда больше десятка серых теней насчитал он сейчас, да и разве могли сравниться те волки с этими - хитрыми и злыми, одетыми в мундиры. Но только одну колхозную отару защищал он тогда, а теперь за его спиной лежала огромная страна. Да и был он не семнадцатилетним подростком, а юношей с крепким и сильным телом, видевшим смерть не раз и так близко, что, казалось, в самые ее глаза заглядывал он. Нет, он встретит этих людей-волков, не сморгнув. У него с их подлой породой особые счеты.
В трубку оптического прицела он нашел тень и, подведя под нее острие нижней стрелки, холодея сердцем, нажал спусковой крючок.
- Ну, ну, попал? - спрашивал старший сержант, не подымая лица от земли: ему было совсем плохо.
Кадыр сам не знал, он смотрел в трубку оптического прицела, и сердце его стучало резко и тревожно, точно вопрошало: «Ну, ну, попал?» Да, он попал. Все серые тени попрятались, только одна осталась неподвижной там, где застал ее выстрел. «Биография этого фрица закончена»,- не преминул бы сказать Ваня Березенцев. Но Кадыр ничего не сказал. Он только подумал, что больше не будет стрелять на такую далекую дистанцию: можно легко промахнуться в темноте. Но выстрел этот задержит их. Пусть на немного, но задержит - волки трусливы.
Ослепительная звезда, родившись где-то внизу, прочертила небо и повисла над головой Кадыра, осветив перевал. И тотчас же нити трассирующих пуль протянулись снизу к Кадыру. Но он уже укрылся за камни. Звезда потухла, и после ее слепящего света все вокруг казалось черным. Внезапная темнота эта обеспокоила Кадыра.
- Ослепилки бросают - ты глаза закрывай... голос Петрова был такой слабый и тихий, что Кадыр подумал, как мало осталось старшему сержанту жить... Он послушал совета своего командира и в следующий раз, когда гитлеровцы снова пустили осветительную ракету, пролежал с закрытыми глазами, пока ракете не вышло время, и когда открыл их - ночь показалась ему не такой темной. Но уже не на зрение, а на слух нужно было надеяться теперь. И Кадыр лежал, напряженно вслушиваясь в каждый шорох. А в голове, оживленные памятью, текли одна за другой картины из той далекой ночи...
...Так, напряженно вслушиваясь, лежал и Кадыр-пастух. Один заряд он выпустил, чтобы отогнать волков, и этот заряд картечи если и задел кого-нибудь из волков, то, очевидно, не причинил ему особого вреда. Волки только отошли дальше и расположились полукругом. Слышалось их негромкое завывание, и изредка в темноте вспыхивали их глаза. Очевидно, волков было много и они решились во что бы то ни стало добыть мяса. Отец запретил Кадыру стрелять - в поясе патронташа оставалось всего три заряда, их нужно выпустить наверняка. И они пожалели, что не успели набрать сучьев для костра.
Вдруг овцы позади шарахнулись к стенке и заблеяли. Собаки стрелой умчались туда. Отец бросился за ними. Было ясно, что там, среди овец, находился волк или даже несколько волков. Лай собак, неясная, но ожесточенная борьба говорили об этом. Как попали волки в отару, Кадыр не мог догадаться, но по приближению волчьего завывания и сверканью глаз он понял, что звери, осаждавшие проход, услышав шум борьбы, подкрадываются ближе и хотят прорваться внутрь каменного котла. Сжав одностволку, он решил не сходить с места и стрелять в волков в упор, если приблизятся.
Внезапно шум сзади усилился, и когда Кадыр оглянулся, он увидел отца, бегущего наперерез чему-то темному, стремящемуся к проходу. Мгновенно Кадыр понял, что это - волк с овцой на спине, и разглядел, что второй волк бежит за ним, припадая на лапу и огрызаясь на преследующую его собаку.
Отец успел перехватить волков, и когда Кадыр хотел выстрелить, уже было опасно стрелять в такую гущу. Все же выстрелить ему пришлось тотчас же, но в другую сторону - волк из стаи шмыгнул у самого прохода. Он убил его, тело зверя скатилось вниз. Остальные волки отпрянули, испуганные выстрелом. Кадыр бросился к отцу на помощь.
Но отец сам поднялся к нему навстречу. В правой руке у него блестел нож, и этой же рукой он тянул за собой огромного волка с распоротым брюхом. Над другим волком трудилась собака. Подойдя ближе, Кадыр увидел, какой ценой далась отцу победа: кожа на его щеке была сорвана, левая рука - мокра от крови.
- Сверху прыгнули,- хрипло сказал отец,- собаку загрызли. А убежать им только сюда. Этого я задавил...
Он удавил волка, засунув в пасть левую руку, а правой вспорол ножом брюхо,- догадался Кадыр. Он слыхал об этом страшном единоборстве человека со зверем, и гордость за отца, страх за него, жалость к родному изувеченному отцовскому телу охватили сердце Кадыра.
Отец подтянул волка к проходу и с силой швырнул вниз. Он закричал:
- Вот вам мясо, ешьте! - И застонал от боли.
Всю ночь провел возле своего раненого отца Кадыр. Искусанная собака подползла к ним. Она лежала, вздрагивая и рыча в темноту...
...Уже несколько раз снова и снова гитлеровцы пускали осветительные ракеты, и трассирующие пули стучали о камни, отскакивая рикошетом, оставляя за собою причудливый молочный след. Наконец все стихло. Только Петров тихо стонал... Но тишина не могла обмануть Кадыра. Он знал, что гитлеровцы тянутся к перевалу, что ползут они сюда. Только не допустить их на бросок гранаты. Но бросить гранату вверх немцы могли с очень близкого расстояния, а вниз граната летела далеко. На это надеялся Кадыр.
Ишимбаев, сколько у тебя патронов? - вдруг спросил старший сержант трудным и жарким шепотом.
Шесть, - почти не разжимая челюстей, ответил Кадыр.
Я умру, мне кажется... Возьмешь гранату. В последний момент. - Старший сержант замолчал и добавил; - Меня слышишь? Медаль моя... матери. Пусть отошлют,
Эх, не вовремя умирал бывалый командир! Не вовремя оставлял он Кадыра одного. Даже раненый, был он помощью, даже стон его говорил Кадыру, что он не совсем одинок.
И Кадыр неожиданно для себя сказал:
- Не умрешь ты... - и уже убежденно продолжал: - Наши подойдут, госпиталь... Профессора вылечат.
Он вдруг и сам поверил, что Петров не умрет, и ему теплее стало от этой мысли. В самом деле, почему старший сержант должен умереть? Он такой силач, молодой и красивый - ведь всегда девушки, увидев его, начинали поправлять косынку, волосы. А это верная примета. Жить бы да жить такому молодцу...
Но старший сержант не отвечал. Он по-прежнему лежал лицом к земле. Нет, не жилец на этой земле старший сержант Петров. Он полил своей кровью эту каменистую землю, которую приказали ему отстоять, он приказывает оставшемуся в живых, он просит его стоять до конца. И Кадыр знал, что не последняя пуля означает этот конец, а последнее дыхание.
Кадыр чутко вслушивался в шорохи. Иногда ему казалось, что уже где-то совсем близко шуршит земля под сапогом, и даже чье-то сопенье слышалось ему. Он задерживал дыхание, но ничего не мог услыхать. Так повторялось несколько раз.
Несколько раз Кадыру чудился близкий шорох, он замирал, но слышал только биение своего сердца. Сердце стучало громко, как молоточек по камню.
Но вот уже совсем явственно донесся шум сорвавшегося под ногой камня. Даже Петров поднял голову.
- Подпускай ближе.
Прошло несколько секунд, шорох повторился. Казалось, на этот раз он был ближе. И снова сорвался камень. Кадыр смотрел на старшего сержанта. Ему казалось, что тот не слышит, и они упустят момент. Уже несколько раз порывался бросить гранату, и, когда готов был сделать это, Петров сказал:
- Гранату. Подальше.
Кадыр вскочил на ноги и стремительно метнул гранату. Четыре секунды, такие долгие и томительные на этот раз, и вот внизу тишина разорвалась взрывом, и кто-то дико закричал там.
- Вторую!..- приказал старший сержант. Он оперся на локти и слушал.
Кадыр метнул вторую, и снова кто-то испуганно закричал там, внизу, еще до взрыва, затем взрыв заглушил крик, и после кто-то застонал. Тут Кадыр услышал отчаянный крик Петрова.
- Назад!!
Кадыр быстро обернулся, золотое пламя сверкнуло в его глазах и обожгло висок. Он уже увидел темную фигуру человека и, не думая, почему этот гитлеровец оказался здесь, позади него, и даже не успев испугаться, стремительным выпадом вонзил штык в эту темную фигуру, и человек закричал. Только тут запоздалый страх охватил Кадыра, и он судорожно толкал и толкал штык вперед, пока человек не упал. Тогда Кадыр торопливо выдернул штык и, так-же торопясь, вонзил его снова. Руки его тряслись. Еще никогда он не испытывал такого испуга. Он колол и колол поверженного на землю врага до тех пор, пока не убедился точно, что биография этого фрица не сможет продолжаться. Только тогда он перевел дух и осмотрелся. Старший сержант лежал неподвижно лицом к земле. Он даже не стонал. Кадыр нагнулся к нему.
Слышишь, старший сержант? Я его заколол. Слышишь? Заколол...
Я знаю... Спасибо.
Мне не за что. Тебе спасибо! - крикнул он.
Старший сержант отрицательно качнул головой.
- Я не от себя благодарю... Он лица... службы.
Кадыр понял, он стоял на коленях. Он выпрямился, и губы его прошептали:
- Служу Советскому Союзу.
В груди старшего сержанта что-то тихо клокотало. «Это оттого, что он крикнул,- подумал Кадыр,- ему нельзя разговаривать». Наклонясь снова, он увидел, что Петров сжимает в правой руке противотанковую гранату, предохранитель которой уже вынут, и он понял, что сделал бы командир, если бы поединок с немцем окончился не в его, Кадыра, пользу...
- Обыщи, оружие...
Старший сержант говорил о трупе врага. Гитлеровец на земле казался огромным. Кадыр выполнил приказание и доложил:
Кинжал, пистолет, две обоймы. Веревка.
Налегке был... Пули береги... под утро луна взойдет... Ловкач...
Кто?
Немец. Храбрый, альпинист...
По скале влез.- И Кадыр вспомнил эту высокую, почти отвесную скалу - единственный путь в тыл защитникам перевала. Действительно, гитлеровец был не из трусливых - матерый волк.
Внизу молчали. Они, очевидно, догадывались об исходе поединка на перевале, но еще ждали. Кадыру захотелось швырнуть им вниз заколотого гитлеровца и крикнуть, как отец: «Вот вам мясо, ешьте!» Но он не знал их волчьего языка. Нет, ничего не крикнет он им. Он будет молчать. Что может быть страшнее молчания? Пусть лезут.
Кадыр снова лег у камня. Только тут он обнаружил кровь, капавшую у него с бороды. Осторожно ощупал рукой голову. Ранен - пуля оцарапала кожу выше виска. «У меня будет шрам, как у отца», - подумал Кадыр.
Внизу снова пустили осветительную ракету, и пули запели в воздухе, и стонали, попадая в землю. Но когда Кадыр, выждав время, открыл глаза, ни одна, а две ракеты сияли над его головой, и этим двум на помощь уже спешили новые. Перевал был освещаем непрерывно. Следы трассирующих пуль висели в воздухе, но, кроме них, целый рой невидимого свинца летел в Кадыра. Гитлеровцы вели ураганный огонь. Вдруг Кадыр услышал громкие слова команды. Петров поднял голову. При свете ракет его лицо было совсем белым. Он слушал.
Гитлеровцы кричали внизу. Они были еще далеко, но по неистовству ружейного и пулеметного огня, по нескончаемому треску автоматов видно было, что они решились...
- Начали... Это штурм,- сказал Петров и медленно отер рукой губы, размазав кровь по щеке.
Штурм - это слово приводит людей в неистовство. Штурм - это нет пощады. Штурм - это победа, к которой можно прийти, только перешагнув через трупы защитников. И кровь вскипела в жилах у Кадыра. Он стиснул гранату и удивился, как легка эта граната даже с оборонительным чехлом. «Семьсот пятьдесят грамм»,- вспомнил он. Пудовую гранату ему бы сейчас, нет - в центнер весом. Он сталкивал бы немцам на головы взрывающиеся громадины. Вдруг точно осветительная ракета зажглась у него в сознании. Он оставил винтовку, положил гранату на землю и скользнул назад, на обратный склон перевала. Обеими руками рванул камень, покатил его к верхней точке перевала и оставил там рядом с винтовкой и гранатой. Бросился назад и снова вернулся с камнями. Он работал лихорадочно, еле удерживая в груди радостный крик, когда новые камни становились в ряд с принесенными ранее. Уже голоса гитлеровцев слышались совсем близко, но Кадыр не брался за винтовку и гранату. Только камнями, камнями (и чем больше, чем покрупней камень - тем лучше!) были заняты его руки.
Случайно Кадыр взглянул на то место, где лежал Петров, но старшего сержанта не было, он исчез. Камень готов был выпасть из рук пораженного Кадыра, как вдруг он увидел командира рядом с собой. Сцепив зубы, старший сержант катил перед собой крупный камень. Он докатил его до верхней точки перевала и, встав во весь рост, толкнул камень ногой вниз. И упал. Он понял Кадыра. Он хотел помочь ему. И это последнее усилие оборвало ему жизнь.
Тотчас же столкнул свои камни и Кадыр. Они понеслись вниз, увлекая за собой другие, умножаясь в числе.
Кадыр работал яростно, обдирая руки, но не чувствовал боли и усталости. Он не довольствовался камнями, лежащими наверху. Он выворачивал, отрывал куски камня, потревоженного бомбами, и подтаскивал туда, где их можно было столкнуть. Он укладывал их друг на друга в два-три яруса и сталкивал вниз.
Гитлеровцы давно перестали стрелять. Но Кадыр все таскал и таскал камни, и только тогда, когда луна, огромная здесь, в горах, вылезла из-за соседней вершины, он залег с винтовкой. Заготовил камней достаточно. Теперь он, уцелевший один здесь, на перевале, будет бить тех, кто уцелел на тропе. Он уже не думал об опасности. В сердце его не было страха. Казалось, само бессмертие витает над ним. Лишь на рассвете услыхал Кадыр голоса далеко позади себя. Кто-то подымался на перевал с той стороны, откуда должны были подойти свои. Но Кадыр не был доверчив. Разве не одевали гитлеровцы гимнастерки красноармейцев? Разве не кричали они: «Не стреляйте! Свои!»? Он притаился и ждал. А нежнейший рассвет вставал за очертаниями гор; неприметный, он проникал в ущелья, растворял в себе темноту, возвращая вещам объем, краски, перспективу.
Люди, что шли оттуда, откуда должна была появиться помощь, подымались к перевалу осторожно и долго. Возможно, это были гитлеровцы. Возможно, что были свои, и они полагали, что перевал сдан, и опасались ловушки. Кадыр настороженно ждал, У него еще были патроны, штык и противотанковая граната. «Она сильная»- вспомнил он слова старшего сержанта. Да, граната закончит все...
Но нет, это шли свои. Русские штыки, русские люди, русский разговор. Он услыхал, как сказал кто-то звонким молодым голосом: «Эх, мать честная, круто, однако, как!» Это - свои.
Было уже совсем светло, когда взвод пехоты взошел на перевал. Бойцы остановились, удивленно оглядывая землю, изуродованную бомбами, ставшую могилой тем, кто ее защищал. Раскинув руки, с голубыми глазами, глядящими в небо, лежал на спине паренек, закончивший так много немецких биографий и оборвавший здесь свою. Ночь сохранила его от тления. Казалось, смерть только что пришла к нему.
- Да ведь тут, однако, мертвые только,- упавшим голосом воскликнул молоденький белобрысый боец с автоматом, выступив вперед.
Но тут он заметил живого: темные, узкого разреза глаза глядели на него: на смуглой щеке точно сургуч, затвердела темная кровь. Кадыр молча смотрел на пришедших. Он лежал у острого камня. Удивленные бойцы подошли к нему.
Ты - один? - спросил младший лейтенант. У него были черные курчавые волосы и красивое смуглое горбоносое лицо.
Один, - ответил Кадыр.
А фашисты?
Там, - и Кадыр махнул рукой вниз.
Не пустил?
Да, я их камнями...
Младший лейтенант посмотрел на ряды камней, лежавших на самой вершине, и только сейчас уразумел их назначение. Он открыл затвор винтовки Кадыра, патрон выскочил на землю, и бойцы увидели пружину подающего механизма.
Один патрон!
Нет, еще и это.
Кадыр поднял противотанковую гранату, показал на трофейный пистолет.
Тут младший лейтенант, темпераментный грузин, не выдержал.
- Слушай, кацо!- закричал он, схватив Кадыра за руку.- Как твоя фамилия, откуда ты? Нет, не говори мне, кто ты и откуда. Кто бы ты ни был, после войны ты достоин жить на самом лучшем месте, какое только может быть на всей земле. Здесь, на Кавказе, у нас в Грузии. Ты заслужил, ты имеешь право, и люди перед тобой будут снимать шапки.
Было совсем светло, наступил день в горах. Кадыр поднялся с колеи.
Товарищ, я не хочу никого обижать,- сказал он. - Может, у вас в Грузии очень хорошо, может, и действительно нет лучше места на всей земле. Но ни один Кавказ защищали мы, и каждый любит то место, где родился, где жил. Я - киргиз, родом с Тянь-Шаня, и по-моему нет прекраснее наших гор, их пастбищ, долин и рек. В этих горах есть уголь и золото, соль и вольфрам, а что еще лежит в их каменных сундуках, люди пока не разгадали.
Однако у нас на Урале тоже неплохо,- убежденно проговорил белобрысый автоматчик, и все засмеялись.
Но Кадыр не улыбнулся.
- А шапки снимем перед мертвыми.
И он снял свою пилотку. Бойцы обнажили головы. Взошло солнце. Нежный розовый свет скрасил высокий, тонкий камень у горной тропы и перевала. И этот камень, вывернутый из земли бомбой, высился, как обелиск, поставленный прославлять в веках мужество и самоотверженность тех, кто защищал перевал.