как специфически человеческое бытие.

2010-01-03 Анна Кошевая

Продолжение. Начало: Ч.1, Ч.2.

В изложении основных положений диалектико-материалистической теории мышления мы прежде всего будем опираться на труды Л.С.Выготского, Э.В.Ильенкова и В.В.Давыдова, поскольку именно в них содержится ключевые идеи, позволяющие наметить пути разрешения стоящей перед нами проблемы – необходимость понимания происхождения индивидуальных различий в интеллектуальной деятельности отдельных людей и самой формы их проявления в этой деятельности. Как было показано выше в современной психологии данная проблема решается путём введения для её обозначения термина «когнитивный стиль» и создания, под эгидой этого «нововведения», соответствующих теорий интеллекта. В данной работе мы попытаемся доказать не только отсутствие необходимости введения этого нового термина, но и ложность тех позиций, из которых произрастает эта самая необходимость (необходимость, испытываемая представителями позиций, реализующих подход эмпирического мышления к анализу действительности).

В качестве доказательства мы избрали путь построения «альтернативной теории интеллекта», которая, на наш взгляд, может быть лишь теорией высших психических функций, где необходимо присутствует сама «природа человека» («Ecce homo!» - лат. «Се человек!»[4,1034]), и с позиций которой будет осуществляться дальнейшее рассмотрение «феномена когнитивных стилей».

В качестве обоснования правомерности осуществляемого нами «выхода» за границы собственно предмета психологии, а именно – в сферу теории познания (=диалектики, =логики), – приведём следующее рассуждение В.В.Давыдова: «Мышление отдельного человека – это функционирование присвоенных им исторически сложившихся форм деятельности общества. Одна из основных слабостей традиционной детской и педагогической психологии состояла в том, что она не рассматривала мышление индивида как усвоенную им исторически развившуюся функцию её «подлинного субъекта» . Вместе с тем, как справедливо отмечает М.Г.Ярошевский, «психолог бессилен понять онтогенез научной мысли, не зная основные вехи её филогенеза, постижение закономерностей которого требует выхода в область предметно-исторической логики». Такой «выход является, на наш взгляд, необходимым для правильной ориентации психологических исследований формирования мышления у детей»[10,249].

Так, в работе «Конкретная психология человека» Л.С.Выготский анализирует ключевую для понимания сущности человека идею произвольности его психики, имеющей своё основание в социальной действительности: «отношение между высшими психологическими функциями было некогда реальным отношением между людьми … За психологической властью слова над психологическими функциями стоит реальная власть шефа и подчинённого…» [4,1021-1022]. В той же работе он проводит «сквозную» для дальнейшего развития созданной им культурно-исторической психологии идею, постоянно видоизменяя её форму: «Психология «гуманизируется»» [4,1030], «Вопрос упирается в личность» [4,1027], «Мыслит не мышление, мыслит человек» [4,1028], «Раз человек мыслит, спросим: какой человек (кафр, римлянин с omen (лат. – знак, примета, предзнаменование) = сон, рационалист Базаров, невротик Фрейда, художник etc, etc). При одних и тех же законах мышления … процесс будет разный, смотря по тому, в каком человеке он происходит» [4,1029].

Однако для дальнейшего изложения идеи Л.С.Выготского о «произвольной структуре высших психических функций» (которая на наш взгляд, является ключём, к разрешению проблемы «КС»), нам необходимо обратиться к идеям Э.В.Ильенкова, в том числе к проблеме идеального, которая позволит раскрыть в текстах Выготского новые моменты, углубить понимание самой идеи.

Вначале нам необходимо выявить сам механизм человеческого сознания, без понимания которого невозможно дальнейшее наше движение. Данный «ход мысли» (выход за пределы сферы «когнитивных процессов», который на первый взгляд может показаться «шагом в сторону», по своей сути есть уход вглубь, в самый корень проблемы) становится понятным и вполне закономерным, если учесть нашу изначальную «установку» - «Ecce homo!». Т.е. в данной работе мы проводим основную идею о том, что понять различия между людьми именно как специфически человеческие различия , можно лишь имея предметом рассмотрения то, что делает человека человеком. Именно в такой форме предмет выступал для Л.С.Выготского, когда он говорил, что психология гуманизируется, сделав объектом своего внимания проблему сознания и произвольности человеческой психики (что и является «корнем» человеческого в человеке). А.Н.Леонтьев по этому поводу пишет следующее: «Утверждение разумности и свободы человека – пафос всей системы мыслей Л.С.Выготского о сознании» .

Утверждением свободы человека и является разработанное Л.С.Выготским учение о произвольности человеческой психики, суть которого коренится в понятии «знака» как средства овладения человеком своей психикой, и в итоге – своим поведением. Свобода в данном случае проявляется в том, что человек «открывает» законы своей психической деятельности и, действуя в соответствии с ними (сообразно им) подчиняет их своей цели (например, «узелок на память» – средство, при помощи которого естественно-природные законы ассоциации, лежащие в основе «натуральной» памяти, человек «ставит на службу» своей цели – запомнить что-либо – и тем самым овладевает своей памятью).

В этом учении (о произвольном характере человеческой психики) Л.С.Выготским было выявлено то основание, на котором возможно объединение различных психических функций как специфически человеческих («психология гуманизируется»). Однако это «основание» не выведено им сугубо формально-логическим способом и не является «абстрактно-всеобщим» критерием классификации психических явлений, т.е. отнюдь не есть субъективистская прихоть, имеющая своей целью – удобство, а именно непротиворечивость системы научных знаний. «Мышление должно выражать реальность, данную в созерцании и представлении, а не высасывать дефиниции из дефиниций» [Ильенков:15,глава 2.4]. Силой, заключённой в этом основании, является объективность его существования, его действительность, в силу чего из данного основания с необходимостью произрастают высшие психические функции, т.е. сам человек (однако необходимо оговорить, что это лишь аспект, односторонне выхваченный момент являющейся в познание сущности человека, восполнение которого будет осуществляться в ходе дальнейшего рассмотрения проблемы). Суть осуществлённой Л.С.Выготским «смены оснований» (переворот в привычном для современной ему психологии понимании границ разделения и объединения отдельных психических процессов) заключена в следующих его словах: «Высшие функции оказываются … единой по генетической природе, хотя и разнообразной по составу психологической системой, строящейся на совсем иных основаниях, чем системы элементарных психических функций. Объединяющим моментом всей системы, определяющим отнесение к ней того или иного частного психического процесса, является общность их происхождения, структуры и функции. В генетическом отношении они отличаются тем, что в плане филогенеза они возникли как продукт не биологической эволюции, но исторического развития поведения, в плане онтогенеза они также имеют свою особую социальную историю. В отношении структуры их особенность сводится к тому, что, в отличие от непосредственной реактивности структуры элементарных процессов, они построены на основе употребления стимулов-средств (знаков) и носят в зависимости от этого непрямой (опосредованный) характер. Наконец, в функциональном отношении их характеризует то, что они выполняют в поведении новую и существенно иную по сравнению с элементарными функциями роль, осуществляя организованное приспособление к ситуации с предварительным овладением собственным поведением» [6,1091].

Таким образом, в учении о высших психических функциях Л.С.Выготским была воплощена идея свободы как сущностного проявления человеческого в человеке (и вновь – «психология гуманизируется»). Однако исходя лишь из того факта, что структура этих функций является знаково-опосредованной , мы неизбежно отвлекаемся от специфики каждой из них (получаем абстрактно-одностороннее знание о них), которая проявляется в ходе их дальнейшего развития. Т.е. понятие знака есть то «зерно», из которого произрастают все высшие психические функции. Однако, оставаясь на уровне «зерна» («простой» реально существующий факт), не давая ему прорасти и проявить сокрытую в нём сущность, его специфику, мы неизбежно соскальзываем на уровень рассудочного знания, застревающего в бессодержательности абстрактно-общего «понятия», т.е. на уровне термина, лишь именующего определённую совокупность «обобщённых» явлений.

К подобному выводу пришёл Л.С.Выготский, выходя на проблему значения, а через неё в сферу изучения сознания, которое по сути и является воплощением единства знака и значения. Так, в своём докладе о проблеме сознания Л.С.Выготский говорит следующее: «В старых работах мы игнорировали то, что знаку присуще значение. «Но есть время собирать камни и время разбрасывать» («Экклезиаст»). Мы исходили из принципа константности значения, выносили значение за скобки. Но уже в старых исследованиях проблема значения была заключена. Если прежде нашей задачей было показать общее между «узелком» и логической памятью, теперь наша задача заключается в том, чтобы показать существующее между ними различие» [7,158].

Знак как таковой, в его отвлечении от значения, не даёт возможности выявить специфику более развитых форм психики , открывая лишь одну из сторон речи, а именно – слово, как средство обращения внимания, что не выражает сущности самой речи, уравнивает её с «указательным пальцем» . Однако, возможность подобного «уравнивания» имеет свои существующие в действительности основания, и оборачивается в абстрактно-общее лишь в том случае, когда мы, развёртывая при изучении процесс речевого развития, застреваем на этом уровне. Наличие же основания «уравнивания» слова и жеста в действительности (т.е. гиперстазирование («выпячивание») в слове лишь одной из его функций – указательной, выделяющей определённую вещь из среды, делающей её предметом внимания) можно усмотреть в языке глухонемых. Так, Л.С.Выготский пишет, что для глухонемого ребёнка соединение указывающей функции знака с его значащей функцией затруднено; преодолевая свой дефект этот ребёнок в совершенстве овладевает первой функцией знака при недоразвитии второй, что приводит к возникновению парадоксального, с первого взгляда, явления (наличия одновременно двух противоположных симптомов): «С одной стороны, пониженное развитие произвольного внимания, задержка его на стадии внешнего знака-указания, возникающие в результате отсутствия слова, связывающего указывающий жест с его обозначающей функцией. Отсюда чрезвычайная бедность указывающего значения по отношению к наглядно не представленным предметам. Эта бедность внутренних знаков внимания составляет самую характерную особенность глухонемого ребёнка. С другой стороны, для глухонемого ребёнка характерно прямо противоположное. Глухонемой ребёнок обнаруживает гораздо большую тенденцию пользоваться опосредованным вниманием, чем нормальный ребёнок. То, что у нормального ребёнка сделалось под влиянием слов автоматической привычкой, у глухонемого ребёнка представляет ещё свежий процесс, и поэтому ребёнок очень охотно при всяком затруднении отходит от прямого пути решения задачи и прибегает к опосредованному вниманию»[3,449]. Однако на основании чего возможно возникновение данного противоречия, является ли оно «врождённым», изначально присущим глухонемому ребёнку, или оно имеет свои корни в особенностях «врастания» такого ребёнка в «чуждую» его особенностям культуру? Л.С.Выготский отвечает на поставленный вопрос следующим образом: «Трагедия глухонемого ребёнка, и в частности трагедия в развитии его внимания, заключается не в том, что ребёнок наделён от природы худшим вниманием, чем нормальный ребёнок, а в его дивергенции с культурным развитием» [3,450]. И здесь заключён существенной важности момент, позволяющий нам выйти на проблему объединения знака и значения в слове (которое не есть орудие мышления, орудием мышления является понятие, «речь – коррелят сознания, а не мышления. Мышление не ворота, через которые речь входит в сознание» [7,165]).

Суть данного момента Выготский раскрывает следующим образом: «Культурное развитие, которое достигается у нормального ребёнка в процессе его врастания в речь окружающих, у глухонемого ребёнка задерживается. Его внимание находится как бы в запустении, оно не обрабатывается, не захватывается и не руководится так речью взрослых, как внимание нормального ребёнка. Оно не культивировано и поэтому очень долго остаётся на стадии указательного пальца, т.е. в пределах внешних, элементарных операций. Но выход из трагедии заключается в том, что глухонемой ребёнок оказывается способным к тому же самому типу внимания, что и нормальный. В принципе глухонемой ребёнок приходит к тому же самому, но ему недостаёт соответствующих технических средств»[3,450-451]. И далее: «Путь к развитию внимания лежит в общем развитии речи. Вот почему то направление в развитии речи глухонемого ребёнка, которое делает весь акцент на артикуляцию, на внешнюю сторону, при общей задержке в развитии высших функций речи приводит к тому запустению внимания глухонемого ребёнка, о котором мы говорили выше» [3,451].

Таким образом, знак без значения (точнее – без закреплённого за ним конкретного значения) есть лишь указательный жест . «Жест – это знак, могущий значить всё» [7,166].

В современной психологи данное положение является столь несомненным фактом (и специальное оговаривание его может показаться банальным проговариванием давно известных истин), что некоторые психологи позволяют себе поставить в упрёк Л.С.Выготскому (не без налёта снисходительности в тоне, мол, всяко бывает) именно это его изначальное отвлечение знака от значения (правда, часть из них ссылается при этом на критику самим Л.С.Выготским произведённого им отрыва и «вынесения значения за скобки», однако это делает честь лишь самому Л.С.Выготскому, но отнюдь не его «критикам»). Правомерны ли подобные упрёки в принципе? Что дало Л.С.Выготскому подобное отвлечение для дальнейшего развития им культурно-исторической теории? Какова была его изначальная цель? Ответ на поставленные вопросы един и крайне содержателен – Выготский в совершенстве владел методом Маркса. Знаковую природу ВПФ (высшие психические функции) Выготский открыл в ходе анализа «психических окаменелостей» (как он их называл), рудиментарных форм психики, которые и являются тем «зерном», из которого произрастают ВПФ. В оценке Выготским того значения, которое имеют подобные «окаменелости» для дальнейшего развития психологических исследований, и обоснования необходимости обращения к изучению этих рудиментов, поступает именно изначально применяемый им метод «схватывания» объекта (объекта познания) в развитии, исторический метод, прослеживающий реальный генезис изучаемого объекта (и в этом сходство Выготского со Спинозой, о чём будет сказано несколько позже). Так, характеризуя рудиментарные формы, он указывает на следующее их важнейшее преимущество: «Мы ищем в них ключ к методу. Они соединяют в себе два редко совмещающихся достоинства. С одной стороны, они древние, они примитивны, грубо сделаны, как первобытное орудие. Значит, они просты донельзя… С другой стороны, перед нами законченные, вполне завершившие своё развитие формы, лишённые намёков, неразвёрнутых задатков, переходных черт, раскрывшие до конца то, что они есть»[3,270]. Или несколько выше Л.С.Выготский говорит следующее: «Анализ этих психологических форм раскрывает нам, чем прежде были ВПФ, включённые с ними в одну систему поведения, чем была сама эта система, в которой сосуществуют рудиментарные и деятельные функции. Анализ даёт нам исходную точку их генезиса и вместе с тем исходную точку всего метода. Разумеется, только исходную точку. Ни на йоту больше. Мы ни на секунду не должны забывать различия между ними и деятельными функциями. Знание структуры рудиментарных функций никогда не может раскрыть нам ни структуры и характера деятельности высших живых функций, ни всего пути их развития» [3,266]. И далее ещё более остро: «… они в чистом виде обнаруживают принцип своего построения, который, как ключ к замку, подходит к проблеме высших процессов» [3,269], и уже с некоторым пафосом: «Они – реальные памятники величайших завоеваний культуры, влачащие жалкое существование в чуждой им эпохе» [3,270]. Т.е. сам подход Выготского и цель его обращения к изучению психических окаменелостей состоит в следующем: «Прежде чем изучать развитие, мы должны выяснить, что именно развивается. Необходимый предшествующий анализ рудиментарных функций и должен дать ответ на вопрос. То, что эти функции умерли и живут в одно и то же время, движутся вместе с живой системой, в которую они включены, и вместе с тем окаменели, позволяет вскрыть в них необходимое «что» интересующего нас процесса развития. Это «что» и должно лечь в основу искомой формулы метода, образовать её реальное основание и превратить её в аналог действительного процесса»[3,270-271]. «Искомый метод» был найден. Им является инструментальный метод, который «даёт принцип и способ психического изучения ребёнка» [7,108], основанный на знаково-опосредованой природе ВПФ.

Сущность подхода Л.С.Выготского (и силу его теории) раскрывают слова Э.В.Ильенкова, в которых сравниваются «дедукция» Спинозы и «дедукция» Выготского в противовес «дедукции» Фихте: «Намёк на высшее в составе низшей формы можно увидеть лишь тогда, когда это высшее уже само по себе известно», т.е. задано, и низшая форма именно «дедуцируется», и именно как условие возможности. В этом – сила кантовской категории. Только Спиноза ориентирован на реальный генезис «вещи»…, Фихте – на чисто логический аспект «дедукции», не имеющий опоры во времени, в порядке последовательности реального генезиса этой вещи … всё преимущество Спинозы (его «дедукции») перед дедукцией Фихте. Тут же и преимущество школы Выготского перед любой другой схемой объяснения психики – будь то исходящей из интроспективно выделяемых характеристик, будь то из устройства мозга («мыслящего»), т.е. грубо физикально трактуемой «души» [18].

Таким образом, мы имеем все основания перейти к раскрытию самой сути сознания. В своём докладе о проблеме сознания Л.С.Выготский делает следующее существенное замечание: «Человек не может быть отличён по одному признаку (интеллект, воля), принципиально по его отношению к действительности» [7,159]. Специфика данного отношения концентрирована в проблеме человеческого сознания .

См. окончание: Часть 4: Сознание - не самосознание ли?

Первая часть: Что такое «когнитивный стиль», там же общий список литературы

(1) и одновременно выделения в проблему как таковую, выражающую наличие в самой психологии потребности в пересмотре тех методологических позиций исходя из которых (как было показано нами выше) уже невозможно истинное её разрешение.

(2) «До настоящего времени все психологические учения о мышлении (и методики, на них базирующиеся) трактуют его структуру и содержание внеисторически. Экспериментальные задания, тесты, интервью строятся с расчётом на мышление «вообще». Исторический характер категориального строя и программ интеллектуальной деятельности во внимание не принимается»

(3) «Вопрос упирается в личность и её отношение к поведению. Высшие психические функции характеризуются особым отношением к личности. Они представляют активную форму в её проявлении» [3,291]

(4) делающие данную конкретную личность тем более отличной от другой личности, чем больше она впитывает в себя свою сущность, всеобщность, т.е. здесь выступает взаимоотношение личности вообще («сущность») и данной единичной личности («существование»): «Разница между «сущностью» и «существованием» человеческой индивидуальности (личности, «Я») – это вовсе не разница между тем «абстрактно-общим», что свойственно «всем» индивидам (точнее, каждому из них, взятому порознь), и индивидуальными уклонениями-вариациями от этого «абстрактно-общего». Это разница между всей совокупностью социальных отношений (которая есть «сущность человека вообще») и той локальной зоной данных отношений, в которой существует конкретный индивид, той их ограниченной совокупностью, которой он увязан непосредственно, через прямые контакты» [19]

(5) и далее делает примечание по поводу незавершённой книги Выготского о Спинозе, где им развивалась проблема сознания: «Б.Г.(Ананьев? – ред.) назвал эту книгу книгой о великой любви к разуму, побеждающей страсти. Эта книга осталась незаконченной. Она погибла, как и её автор. В этой двойной гибели были повинны человеческие страсти, не побеждённые разумом» [22,36]

(6) т.е. усматривая всю их специфику лишь в употреблении знака как средства овладения человеком извне своей психикой, сущность чего отражена при помощи аналогии с телефонисткой: «… всё своеобразие психологии человека – в том, что в нём в одном существе соединены телефон и телефонистка, т.е. – аппарат и управление им человеком» [4,1027]

(7) хотя уже на уровне знаковой опосредованности, «инструментального акта» как способа овладения своим поведением (через овладение своей психикой мы уже совершаем переход от «сырой психики» к специфически человеческой)

(8) «первые указки являлись как бы искусственными указательными пальцами, и мы видели в истории развития речи, что первоначальные слова играют роль подобных же указаний обращения внимания. Поэтому историю произвольного внимания следует начинать с истории указательного пальца» [3,447]

(9) своеобразная переходная форма, застревание на которой оборачивает развитие «вспять», перекрывает собой «дыхание» развивающегося ребёнка, чем («дыханием») и является культура

(10) Однако она может приобретать различные формы выражения: опосредованность этого отношения орудиями труда, активное изменение человеком противостоящей ему действительности в соответствии со своими целями (однако сообразно законам изменяемой действительности) и т.п.; однако суть этих форм одна – это отношение сознательно. Это видно уже в выделенных словах: опосредованность, противопоставление (т.е. выделение человеком себя из окружающей действительности)