2023-й – год истории политической экономии. Очерки по истории классической политэкономии. Очерк третий: К 300-летию со дня рождения Адама Смита

2023-06-16 К. Дымов

Вообще-то, дата рождения величайшего шотландского гения с точностью до дня неизвестна – и вызывает у того, кто пытается её выяснить, некоторые вопросы. В большинстве литературных источников, как, например, в Украинской Советской Энциклопедии, указана дата: 5 июня 1723 года. Однако на самом деле дата именно рождения Адама Смита нигде не зафиксирована, известен лишь день, когда он был крещён, – и это, сообщают нам, 5 июня. Такое положение, в общем-то, нормально для тех времён: в метриках записывалась дата крещения младенца, а не рождения. Скажем, у Бетховена, родившегося в 1770 году, тоже известна лишь дата крещения – и в таких случаях принято считать, что человек родился где-то тремя днями раньше.

Но тут ещё надо вспомнить, что Британия с её владениями (включая то, что позже станет Соединёнными Штатами) перешла на григорианский календарь только в 1752 году. У нас ведь сложился стереотип: нам кажется, что различение старого и нового стилей касается только дат из истории дореволюционной России, – а о том, что протестантские страны приняли календарную реформу 1582 года, проведённую папой Григорием XIII, тоже далеко не сразу, многие даже не догадываются. Так вот, «Википедия» в статье об Адаме Смите утверждает, что тот был крещён 5 (16) июня 1723 года. Правда, и «Википедия» вносит в данный вопрос путаницу – в её статьях по календарным дням года: там день рождения Адама Смита отмечен всё же 5 июня, а не 16-го. И уж совершенно ставит в тупик электронная Энциклопедия Кирилла и Мефодия (8-е изд. за 2004 год), где написано, что Адам был крещён вовсе 5 апреля!

При такой неразберихе корректнее, я полагаю, будет вообще никакую точную дату в биографии мыслителя не приводить, как и поступила, для примера, Большая Советская Энциклопедия (2-е изд.). Точно так же поступил и Андрей Васильевич Аникин в своей превосходной книге «Юность науки», написав, что «Адам Смит родился в 1723 году в маленьком городке Керколди, близ Эдинбурга». И мы будем тоже считать, что А. Смит родился в июне 1723 года – так что славный юбилей этот можно праздновать, осмысливая наследие великого учёного, весь месяц до конца!

В 1976 году мировая научная и культурная общественность отметила 200 лет выхода в свет эпохального труда Адама Смита «Исследование о природе и причинах богатства народов», а совсем скоро – в 2026 году – нас ждёт уже 250-летний юбилей этого произведения, и новый юбилей даст нам повод ещё раз обратиться к изучению вклада А. Смита в науку – да и, в целом, к истории мировой экономической мысли.

В первом очерке из серии я упоминал американского экономиста-историка Роберта Хайлбронера (1919–2005), издавшего в 1953 году книгу «Философы от мира сего» («The Worldly Philosophers»), посвящённую крупнейшим экономистам прошлого. Его книга, разошедшаяся общим тиражом в 4 млн. экз., считается вторым по популярности учебником по экономике во всей истории – после небезызвестного «Economics» Поля Самуэльсона – и наиболее популярным учебником по истории политической экономии. Правда, нужно заметить, что Хайлбронер, почти всю свою жизнь считавшийся человеком достаточно левых взглядов, социалистом, в 1989 году признал победу капитализма, заявив, что-де «капитализм организует материальные сферы человечества более благополучно, чем социализм», а чуть позже утверждал, будто «социализм был неудачей». Тем не менее эта его капитуляция под напором накрывшей мир реакции нисколько не отменяет былых заслуг учёного перед наукой.

В упомянутой книге Хайлбронер уделяет больше всего внимания трём, на его взгляд, величайшим экономистам в истории. Это – Адам Смит, Карл Маркс и Джон Мейнард Кейнс. Насчёт Кейнса с товарищами, подобными Хайлбронеру, можно, пожалуй, поспорить, – хотя тот, бесспорно, был значимой фигурой в экономической науке, – а вот то, что двумя действительно крупнейшими экономистами в истории были А. Смит и Маркс, сие утверждение можно принять без каких-либо оговорок.

Написать качественный, популярный, интересный учебник или курс лекций по истории политэкономии – задача не из простых, поскольку политическая экономия считается наукой «скучной». Я думаю, что всё-таки легче написать «Занимательную физику», нежели «Занимательную политэкономию», – потому как законы физики можно проиллюстрировать наглядными экспериментами, тогда как политэконому придётся с головою погрузиться в мир абстрактных понятий. Роберту Хайбронеру, по-видимому, удалось написать такой интересный и понятный учебник – так же, как удалось написать увлекательную и получившую признание в обществе книгу Адаму Смиту. Для этого учёный обладал замечательнейшим сочетанием важных качеств: способности к абстрактному мышлению с умением доступно излагать конкретные вещи. Помимо этого, шотландский мудрец отличался энциклопедичностью знаний и высочайшей научной добросовестностью – что роднит его всё с тем же К. Марксом.

В отличие от большинства своих предшественников в науке, в отличие от того же Уильяма Петти, который писал «к своей выгоде», Смит, не будучи ни купцом, ни фабрикантом, не получил бы никакой личной выгоды от той «свободы торговли», которую он так умело продвигал своим пером. Интересы прогрессивной на то время буржуазии – промышленной буржуазии – блестяще выразил человек, который стоял как бы в стороне от неё и смотрел на экономическую реальность глазами стороннего наблюдателя. Важнейшие задачи, стоявшие перед наукой политической экономии, выпало решить человеку, который был философом по образованию и складу ума.

Неплохой философ, ставший величайшим политэкономом

Адам Смит (Smith) родился в семье рядового чиновника, но отца своего он не знал – тот умер ещё до рождения сына. И мать посвятила себя всю единственному своему чаду, тем более что Адам рос слабым и болезненным ребёнком, который сторонился игр с ровесниками и был зато с младых ногтей поглощён миром книг.

С отрочества он так и остался человеком чудаковатым, погружённым в свои мысли, а уж рассеянность профессора Смита вошла в легенды о нём! Уже в этом отношении видна его противоположность хватким «практическим людям», которые творили науку политической экономии на этапе её первоначального становления.

Есть мнение, что Смит был по своему характеру типичным шотландцем, а про тех обычно говорят, что они трудолюбивы, расчётливы и бережливы до скупости – какими их рисуют расхожие анекдоты англичан, – и при этом шотландцы склонны к «философствованию». Уния 1707 года, объединившая два королевства под полным господством Англии, была очень выгодна шотландским промышленникам, купцам и богатым фермерам: она предоставила им доступ не только на рынки Англии, но и на рынки её колоний, включая североамериканские. Независимость отстаивали только шотландские аристократы да горцы-хайлендеры, державшиеся за патриархально-клановые порядки, – то есть отстаивали её сугубо реакционные классы и группы. Их многочисленные восстания не встретили поддержки у более развитой равнинной части Шотландии и потерпели поражение. Экономист Смит не мог не понимать, что уния способствовала росту производительных сил его родины – росту «богатства нации», как сказал бы он сам, – а для него это и было самым главным. В общем, его шотландский патриотизм мог быть чисто «культурным», но никак не политическим.

Жили Смиты небогато, но и не бедствовали – будущий политэконом получил не самое престижное, аристократическое, но вполне приличное образование. В 14 лет – тогда было так принято – Адам поступил в Глазговский университет. Заметим, что шотландские университеты – и особенно как раз университет индустриального Глазго – выгодно отличались от чопорных «храмов науки» Оксфорда и Кембриджа: в них было куда больше свободомыслия и светскости, и они давали образование с бóльшим практическим уклоном. Смит учился в классе нравственной философии, то бишь выбрал гуманитарное направление, но при этом он на самом высоком уровне усвоил и точные науки: математику и астрономию (как и – вспомним – У. Петти!).

Окончив в 1740 году свой первый университет, юноша получил стипендию на продолжение образования в Оксфорде, где и провёл последующие шесть лет. И как раз об Оксфорде у Адама остались не самые лучшие воспоминания – там не было свободы, профессора следили, чтобы их студенты не читали вольнодумные книги!

Философ по образованию, Смит начал проявлять интерес к политэкономии лишь примерно к 1750 году, уже по возвращении домой. Ему была предоставлена возможность читать в Эдинбурге лекции по «естественному праву», а в этот весьма экзотично звучащий для нас предмет, помимо собственно юриспруденции, входили также политология, социология и экономика. Где-то в 1750–51 годах он и начинает публично выступать с идеями экономического либерализма – против излишнего, по его мнению, вмешательства государства в экономическую и частную жизнь людей.

Наконец, в 1751 году Адам Смит перебирается в Глазго, заняв в своей альма-матер профессорскую кафедру (сначала логики, затем – нравственной философии). Так начался 13-летний глазговский период в его биографии (при этом, однако, он два-три месяца в году обычно проводил в Эдинбурге), про который Смит позднее вспоминал, как про самое лучшее время в его жизни. Интеллектуальную атмосферу Глазго формировало то обстоятельство, что он представлял собой быстро растущий промышленный и портовый город – в отличие от аристократически тихих Оксфорда и Кембриджа, да и того же Эдинбурга, считающегося поныне культурной столицей Шотландии. Интерес мыслящих жителей Глазго к экономическим вопросам был предопределён – в городе даже возник клуб любителей политической экономии, в котором живо обсуждалась различная экономическая проблематика и который в несколько более поздний период посещал уважаемый всеми профессор Адам Смит.

О тесной связи образования и науки в Глазго с потребностями производства говорит тот факт, что именно в университете Глазго служивший там с 1757 года механиком Джеймс Уатт (1736–1819) начинал свои работы по изучению свойств водяного пара и совершенствованию пароатмосферной машины Ньюкомена, в итоге и приведшие к изобретению парового двигателя непрерывного действия. Профессор Смит и механик Уатт дружили. В круг друзей Адама Смита входил ещё целый ряд выдающихся шотландских учёных и деятелей культуры: геолог Джеймс Хаттон (Геттон; 1726–97), основоположник плутонизма; химик Джозеф Блэк, архитектор Роберт Адам и, наконец, знаменитый философ и экономист Дэвид Юм (1711–76), во многом как раз и подтолкнувший своего друга к занятиям политической экономией.

Первой значимой работой Адама Смита стал чисто философский труд «Теория нравственных чувств» (1759), в котором автор проводил антифеодальную по сути своей идею равенства людей; но при этом в этике философ Смит стоял в целом на абстрактных позициях – был далёк от понимания того, что мораль конкретна, что она определяется всем социально-экономическим строем существующего общества.

Процесс превращения философа Смита в политэконома достаточно хорошо раскрыт его биографами. Читая лекции по нравственной философии и работая над «Теорией...», Смит вынужден был для лучшего понимания общества углубляться в его «экономическую анатомию». Известно, что уже с начала 1760-х годов он всё больше включал сугубо экономический и социологический материал в читавшиеся им лекции. А 1763 годом датируются наброски первых глав «Богатства народов».

В принципе, основные положения экономического учения Смита сложились уже к концу глазговского периода, однако важнейшую роль сыграла его трёхлетняя поездка во Францию в 1764–66 годах, в ходе которой он, сопровождая одного юного аристократа, провёл год в Париже, общаясь с лучшими умами тогдашней Франции.

С Францией Шотландия была тесно связана ещё со времён королевы Марии Стюарт, и шотландская интеллектуальная элита испытывала большее французское влияние, нежели элита английская. А. Смит не был исключением: он свободно читал по-французски, хотя с разговорным языком испытывал некоторые затруднения; был он знаком с трудами Монтескьё, Вольтера и Руссо, имел доступ к «Энциклопедии».

Во Франции шотландец лично познакомился с физиократами во главе с Кенэ и с Тюрго (французской политической экономии у нас будет посвящён следующий очерк), общался с такими столпами Просвещения, как Д’Аламбер, Дидро, Гельвеций и Гольбах. А. Смит посетил Вольтера в его поместье под Женевой и имел несколько бесед со стариком-философом, которого и прежде считал величайшим из живших в то время французов, – и после личного общения с кумиром не разочаровался в нём!

Учение физиократов оказало некоторое влияние на Смита: к тому моменту он уже был вполне зрелым мыслителем, что, с одной стороны, позволило ему взять у физиократов всё ценное, что у них имелось, а с другой стороны, не позволило ему подпасть под их влияние полностью, – чтобы пойти в науке своей дорогой, вперёд.

Личные наблюдения Франции также были ценны для него: абсолютистско-дворянская Франция стала для либерала Смита примером того, как не должно быть устроено государство, стала примером порядков, противоположных «естественному порядку», коему в гораздо большей степени соответствовала буржуазная Англия с её свободой личности, свободой совести и свободой частного предпринимательства.

Так или иначе, после путешествия за Ла-Манш материальное положение Смита настолько улучшилось, что он смог позволить себе оставить преподавательскую деятельность и на целых 10 лет сосредоточиться на написании главного своего труда.

С весны 1676 года по 1773 год он практически безвыездно работал над книгой на малой родине, в Керколди. Работа потребовала такого напряжения физических и интеллектуальных сил, что это сказалось на здоровье учёного. Дошло до того, что он уполномочил своего друга Д. Юма распоряжаться его литературным наследством, случись вдруг чего. Наконец, в 1773 году Смит выехал в Лондон с готовой, как он думал, рукописью – однако доработка материала затянулась ещё на долгих три года.

Издано «Исследование о природе и причинах богатства народов» («An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations») было в марте 1776 года в Лондоне. Издателем книги стал Уильям Стрэхен (1715–85), либеральный депутат парламента и друг Бенджамина Франклина. Интересно, что поначалу книгу оценил лишь очень узкий круг людей, но уже достаточно скоро – благодаря поставленным в ней острым социальным и политическим проблемам – работа привлекла внимание широкой публики. Успех сочинения во многом определён также тем, что толстый двухтомник написан достаточно живо и занимательно – автор его даёт своего рода энциклопедию экономической и общественной жизни своего времени. Адаму Смиту присущи широчайший охват явлений, наблюдательность и юмор, а с точки зрения литературного стиля Смит, как считается, намного превосходит остальных корифеев классической политической экономии, в частности – Ф. Кенэ и Д. Рикардо. Правда, занимательность имеет и обратную сторону – порою Смит впадает в описательство и поверхностные представления, теряя нить своего «углубления в сущность вещей».

«Богатство народов» состоит из пяти частей (книг). В первых двух изложена теоретическая система Смита, а ещё в трёх частях дано её приложение к проблемам истории экономики и к экономической политике. Так, в третьей книге рассмотрено развитие хозяйства в эпоху феодализма и становления капитализма; в четвёртой – история экономической мысли, с критикой, в первую голову, меркантилизма; и наконец, в объёмистой пятой – проделан анализ доходов и расходов государства.

Адам Смит не был вооружён диалектическим методом, однако в его книге, в самóм даже плане её построения, ясно видны зачатки того подхода, который позже блестяще применит Маркс: сочетания логического и исторического. Означенный подход состоит в том, что исследование связей, отношений и противоречий предмета в его развитом, «завершённом» виде органически дополняет исследование истории его становления и развития, – и таким способом в логической структуре объекта выявляется отражение всего его «исторического пути». Вспомним тут, что К. Маркс в «Капитале» – как отчасти и А. Смит в «Богатстве народов» – исследует капитализм с трёх сторон: 1) исследует современный ему капитализм; 2) изучает его историю, начиная с докапиталистического товарного хозяйства; и 3) рассматривает, давая её критику, всю историю буржуазной политической экономии – Маркс показывает, как капиталистический способ производства отражался в головах его исследователей.

Важным достоинством Смита является то, что он органически сочетал и такие два подхода: а) «позитивный», или аналитический – т. е. исследование объективной экономической действительности и б) нормативный, или практический – выработку положений такой экономической политики, которая бы содействовала развитию производительных сил, выполнению тех социально-экономических целей и задач, что стоят перед обществом. Немногим экономистам такое удаётся: очень часто они впадают либо в чистый «позитивизм», кичась при этом своею «объективностью», отстранённостью от государственных и иных общественных дел, либо же, наоборот, в прожектёрство, в выдумывание реформ, не основанных на познании объективных законов функционирования и развития экономики и оттого обречённых на провал.

«Богатство народов» стало итогом без малого четверти века экономических исследований Адама Смита – это такой же труд всей жизни, каким стал «Капитал» для Маркса или «Происхождение видов» для Ч. Дарвина. Из длительности работы и её напряжённости видно, насколько ответственным и добросовестным учёным был Смит. «Богатство народов» – одна из вершин общественной мысли XVIII века да и всех времён вообще, квинтэссенция достижений экономической науки на то время.

Предшественники Адама

В столетие, отделяющее работы Уильяма Петти от «Богатства народов» Адама Смита, экономическая наука, разумеется, не стояла на месте. Карл Маркс, например, отмечал, что период с 1691 года, когда были опубликованы крупные экономические работы Джона Локка и Дэдли Норса, развивавших идеи Петти, по 1752 год, когда выступил Дэвид Юм, как непосредственный предшественник А. Смита, – то был период, «изобилующий оригинальными умами, [и этот период] является наиболее важным для исследования постепенного генезиса политической экономии». Такова диалектика познания: неустанная кропотливая работа мысли ведёт к «прорывам»!

Прежде всего, у экономистов начала возникать потребность в том, чтобы привести свои взгляды в некоторую систему. Мы помним, что люди типа Томаса Мана, Уильяма Петти или Джона Локка высказывались в печати лишь по отдельным экономическим вопросам, обычно преследуя какие-то сугубо практические цели. Задачу приведения классической политической экономии в систему решил именно А. Смит – однако попытку к этому предпринял, например, такой экономист (и тоже шотландец), как Джеймс Стюарт (Steuart или Stewart; 1712–80). Примерно за десять лет до книги Адама Смита (в 1767 году) он опубликовал систематизированный курс «Исследования принципов политической экономии», в котором изложил принципы позднейшего меркантилизма, коего он придерживался (так, источником богатства страны он считал активный внешнеторговый баланс). Между прочим, несмотря на следование явно устаревшей теории, Стюарт первым приблизился к пониманию исторического характера капитализма, буржуазных отношений. Стюарт пришёл к различению конкретного труда, производящего блага, потребительные стоимости, – и тех специфически-общественных форм, в которых этот труд осуществляется. Так, современную ему буржуазную форму труда он противопоставлял античной и средневековой формам труда. Эту сильную сторону Стюарта отмечает в «Капитале» (в главе XI) Маркс: «Сэр Джемс Стюарт... вообще отличается тем, что видит характерные общественные особенности различных способов производства...».

В столетие, разделяющее работы Петти и Смита, укрепляется трудовая теория стоимости (ТТС). Это обусловливалось самим экономическим развитием: ростом производства и расширением товарного обмена, углублением разделения труда в обществе и появлением новых отраслей хозяйства. Постепенно, исподволь крепло представление о том, что производители, в сущности, обмениваются «сгустками» своего труда, что главной человеческой ценностью является время, – и ежели оно затрачивается на изготовление благ с целью обмена, это требует, соответственно, адекватного возмещения. Растёт осознание того, что земля, природные ресурсы, орудия труда участвуют, вне всяких сомнений, в создании вещественного богатства, однако стоимость создаёт исключительно и единственно живой человеческий труд.

Экономисты, выступившие сразу после смерти Уильяма Петти – Джон Локк и Дэдли Норс (North; 1641–91) – не пошли ещё в ТТС дальше Петти. Норс был весьма колоритной фигурой: богатый купец из Левантийской компании, он долго прожил в Турции, где нахватался «варварских привычек», изрядно шокировавших лондонское общество. Вместе с тем этот «дикарь» отличался способностью к чёткому и смелому экономическому мышлению: анализируя какое-либо экономическое явление, Норс стремился вычленить его «в чистом виде», отвлёкшись от всех второстепенных черт и связей, – и этот методологический принцип создал современную политэкономию.

Карл Маркс характеризовал Дэдли Норса, как одного из самых значительных экономистов-теоретиков своего времени. Его главным сочинением стало изданное незадолго до смерти – и анонимно – «Рассуждение о торговле...» (1691), в котором автор ратует за свободу торговли и критикует меркантилизм: рост богатства зависит не от количества золота в данной стране, а определяется развитием международной торговли, освобождённой от пошлин и всяких законодательных запретов. Д. Норс делает шаги к пониманию природы капитала, под которым он, однако, понимал единственно денежный, ссудный капитал, приносящий процент. «Норс... первый правильно понял процент», – отмечает в «Теориях прибавочной стоимости» Маркс. В противоположность меркантилистам и Локку сэр Норс показывает, что величина ссудного процента определяется не количеством денег в стране, но соотношением между накоплением денежного капитала и спросом на него, – это положение легло в основу классической теории процента. Как поборник экономической свободы, Норс выступает категорически против регулирования процента на капитал государством.

Андрей Аникин в своей книге перечисляет нескольких предшественников А. Смита в ТТС: Ричард Кантильон, Джозеф Харрис (1709–80), Джозайя Такер (1712–99). Правда, Ричард Кантильон (1680–1734), «из которого», по словам Маркса, «обильно заимствовали Кенэ, сэр Джемс Стюарт и А. Смит», скорее выступил как предшественник физиократов, Франсуа Кенэ, но не А. Смита. Кантильон ведь тоже утверждал, что источником богатства является земля, так что всё общество живёт, в конечном счёте, трудом земледельцев. Попытка английского экономиста изложить схему кругооборота и воспроизводства капитала земледельческой нации также предшествует «Экономической таблице» Кенэ. Важная заслуга Кантильона состоит в том, что он в своих работах доказал зависимость денежной массы в обращении от объёмов торговли (суммы цен товаров) и скорости обращения денежной единицы.

Ясную и чёткую формулировку ТТС – даже лучшую, есть и такое мнение, чем у самого Смита! – даёт оставшийся неизвестным для науки автор, которого принято называть Аноним 1738 года (по году опубликования его сочинения). Прежде всего он даёт определение потребительной стоимости, отличая от неё меновую стоимость: «Подлинная и реальная ценность жизненных благ пропорциональна той роли, которую они играют в поддержании жизни человеческого рода. Стоимость же их, когда они обмениваются одно на другое, регулируется количеством труда, которое необходимо требуется и обычно затрачивается при их производстве» [выделено мной – К. Д.]. Как мы видим, здесь ясно просматривается идея о том, что стоимость определяется затратами не индивидуального, а общественно-необходимого труда. Автор видит отличие цены товаров от стоимости, отмечает, в частности, колебания цен в зависимости от избытка или недостатка денег в обращении: «А стоимость или цена их, когда они покупаются и продаются и приводятся к общему знаменателю, определяется количеством затраченного труда и большим или меньшим количеством средств обращения или всеобщего мерила». Далее Аноним показывает, что блага, доставляемые человеку самою природою, являются потребительными стоимостями, но стоимости не имеют, – ибо стоимость создаёт только труд, но не природа; природные блага получают стоимость только в том случае, если становятся товарами, к доставке которых был приложен человеческий труд: «Вода столь же нужна для жизни, как хлеб или вино; но десница божия излила её на человека в таком изобилии, что каждый может иметь её в достаточном количестве без труда, так что обычно она не имеет цены. Но если где-либо [для получения воды] необходим труд, прилагаемый лицами, то этот труд должен быть оплачен, хотя сама вода и не оплачивается. И по этой причине в некоторые времена и в некоторых местах бочка воды может стоить столько же, сколько бочка вина».

Чёткую формулировку ТТС дал и молодой Бенджамин Франклин (1706–90) в работе 1729 года «Скромное исследование о природе и необходимости бумажных денег», изданной в Филадельфии. Б. Франклин был вообще разносторонним учёным и общественно-политическим деятелем, одним из «отцов» американской нации, – и его по праву следует считать первым североамериканским экономистом. Франклин в ТТС опирался на идеи Уильяма Петти (он даже привёл схожий пример с зерном и серебром), однако продвинулся гораздо дальше! Ибо американец ближе подошёл к представлению о равенстве всех конкретных видов труда, о наличии у них некоего общего качества; Франклин преодолевает остававшееся у Петти от меркантилизма заблуждение о том, что труд по добыче драгметаллов является каким-то особенным видом труда. Правда, Бенджамин Франклин при этом впал в другое заблуждение.

Он выступал «фанатом» бумажных денег, ратовал за их использование вместо серебряной монеты, и ТТС – ведь труд является истинными мерилом стоимости, а не деньги как таковые! – нужна была Франклину для обоснования возможности и необходимости замещения монет «бумажками». Не понимая, что бумажные деньги могут функционировать лишь как заместители полноценных металлических денег, он игнорирует специфически общественную роль денежного товара, т. е. серебра. Иными словами, доказывая, что серебро – такой же товар, как и любой другой, он не понимает, что в процессе обмена серебро (как и золото) выделилось в особый, денежный товар. Ежели для У. Петти тайной оставалась простая форма стоимости (обмен любого товара на любой другой, а не обязательно на деньги), то Франклин отрицает специфическую денежную форму стоимости, сводит деньги к бумажками, технически обслуживающим товарное обращение и своей стоимости не имеющим.

Так или иначе, но именно с развитием ТТС было связано и развитие идей политической экономии по всем остальным важнейшим направлениям. Экономисты подходят к пониманию того, что заработная плата представляет собою денежное выражение необходимых средств существования наёмного рабочего – а конкуренция пролетариев на рынке труда низводит их заработную плату до некоего минимума!

Важным достижением экономической мысли середины XVIII столетия стало размежевание экономистами торгово-промышленной прибыли и ссудного процента – исследователи, такие, как Дэвид Юм и Джозеф Мэсси, приходят к представлению о том, что процент есть часть прибыли, которой торговец и промышленник вынуждены делиться с владельцем денег как ссудного капитала. Нам это кажется, наверное, самоочевидным, но нужно всегда понимать, что до всякой «самоочевидной» истины – в геометрии ли (аксиомы, лежащие в её основе), иль в общественных науках – люди доходят долго, постепенно закрепляя её в умах в ходе своей общественной практики!

Джозеф Мэсси (ум. 1784), работу которого о причинах, регулирующих высоту процента, весьма высоко оценил Карл Маркс, сделал попытку исследования явлений нищеты, пауперизма. Но, будучи буржуазным экономистом, он, так или иначе, свёл причину сего порока, неустранимого при капитализме, к тому, что государственные законы поощряют «лодырей и бездельников», – и требовал принудить их к труду!

Блестяще ухватил противоречия капитализма Бернард Мандевиль (1670–1733), маргинализированный лондонский врач, человек со скандальной репутацией завсегдатая трактиров. Славу ему – опять же, скандальную славу, ибо суд признал книгу нарушающей общественную нравственность! – принесло одно всего лишь его сочинение: «Басня о пчёлах, или Частные пороки – общественные выгоды» («The Fable of the Bees...»; версии и издания 1705, 1714 и 1723 годов) с едкой и остроумной критикой буржуазного жизнеустройства. Сюжет басни таков: пчелиный улей погряз во всевозможных грехах и пороках, и тогда Юпитер по просьбе пчёл избавил их от пороков – после чего жизнь в улье совершенно разладилась! Ибо выяснилось, что буржуазное общество и может-то процветать только благодаря всяческим порокам:

...Торговлю честность загубила.

Исчезла роскошь, спесь ушла,

Совсем не так идут дела.

...

Везде теперь один ответ:

Нет сбыта и работы нет!..

Все стройки прекратились разом,

У кустарей – конец заказам.

Художник, плотник, камнерез –

Все без работы и без средств. [в стихотворном переводе А. В. Аникина]

В самом деле, капитализм успешно эксплуатирует – тут имеется в виду: в чисто коммерческом плане – любые человеческие пороки, чем заняты огромнейшие и сверхприбыльные сектора капиталистической экономики: от производства табака и алкоголя и проституции до индустрии игровых автоматов и наркоторговли, которую, к слову, государство стремится теперь легализовать под вывеской «лёгких наркотиков»! «Спасительным средством» в борьбе с перепроизводством выступает культивируемая рекламой и аппаратом пропаганды тяга богачей к непотребной роскоши – и «среднего класса» к безудержному потребительству. Остановить всё это безумие, разрушающее всё в большей мере окружающую среду, прекратив возбуждать в обывателях потребительское тщеславие, при капитализме невозможно – так как сразу же огромные массы производителей останутся «все без работы и без средств», произойдёт коллапс капиталистической экономики! Показательно, что на выходе из последних кризисов 2008–09 и 2020 годов отмечался резкий рост выпуска и продажи в мире разнообразных предметов роскоши – таким путём капитализм «вытягивает себя за волосы из омута». Бернард Мандевиль понял всё это задолго до того, как противоречия капиталистической экономики нашли своё явное проявление в разрушительных циклических кризисах перепроизводства. «Честный человек и ясная голова», – так о Бернарде Мандевиле отозвался в «Капитале» Карл Маркс.

Третируемый буржуазной наукой как «шарлатан», Б. Мандевиль, вне всяких сомнений, оказал значительное влияние на развитие классической политической экономии, в частности – на того же Смита, хоть тот и открещивался от Мандевиля...

А ещё нужно вспомнить про влияние на Смита его коллеги по философскому цеху Адама Фергюсона (1723–1816), его тёзки, соотечественника (преподавал он в Эдинбурге) и одногодка (родились они оба в один месяц!) – и его друга. Маркс даже называл Фергюсона учителем Адама Смита – хотя это несколько сомнительно, если принять во внимание, что Фергюсон занял университетскую кафедру и выступил в печати позже Смита. Так или иначе, Адам Фергюсон исследовал разделение труда в обществе, явившись в этом вопросе непосредственным предшественником Смита (а самый термин, кстати, и придумал Смит: «division of labour»), – и, что крайне важно, Фергюсон первым отметил уродующее воздействие разделения труда на человека.

Таким образом, Адам Смит – один из образованнейших людей своего времени – обобщил и привёл в систему колоссальный материал, наработанный многими его предшественниками. Ему посчастливилось жить и работать в наиболее передовой в экономическом и научном отношении стране; не отрываясь от своих шотландских корней и испытав благотворное влияние французской интеллектуальной культуры, шотландский экономист Адам Смит формировался более всего под воздействием английской философии и политической экономии и, в целом, английской культуры.

«Богатство нации», его источники и распределение

Если Маркс начинает своё исследование капитализма с категории товара, как наиболее простой – элементарной и «массовидной» – экономической категории при существующей системе хозяйствования, то для Адама Смита отправным пунктом выступает разделение труда, как главный фактор роста «богатства нации», роста производительных сил общества. То, что для него именно разделение труда есть главный фактор повышения его производительности, объясняется тем, что Смит жил на излёте мануфактурного периода, когда промышленная революция только-только начиналась, так что машины не получили ещё достаточного применения, – а Маркс, к слову, и характеризует А. Смита как «обобщающего экономиста мануфактурного периода». При этом изобретение и совершенствование машин Смит тоже связывает с разделением труда, что в известном смысле правильно: потому что разделение труда в мануфактуре расчленило производственный процесс на отдельные операции, подготовив тем самым почву для передачи этих элементарных операций машинам.

Классической, вошедшей в учебники политэкономии, иллюстрацией того, как разделение труда повышает производительность, стал пример, приведённый Смитом в «Богатстве народов»: «Возьмём для примера очень незначительное производство, на котором, однако, разделение труда часто очень заметно, а именно – производство булавок». В некоторых книгах, например – в знаменитом советском учебнике политэкономии 1954 года (Островитянова и др.), написано, что речь идёт о мануфактуре по производству иголок. Я проверил: в оригинале всё-таки написано «pin factory» – pin, а не needle, но технология там и там, очевидно, всё равно схожа!

«Старый» ремесленник, выполняющий весь цикл изготовления булавки, не смог бы за день, как бы он ни старался, изготовить и 20-ти таких изделий (у Смита: «...такой рабочий, как бы он ни был искусен, не успеет сработать в течение целого дня даже одной булавки и уж, конечно, не сделает их двадцать»). Однако процесс изготовления булавки можно разделить на 18 операций, выполняемых отдельными рабочими. Смит рассказывает о знакомой ему небольшой мануфактуре, в которой заняты 10 человек – т. е., соответственно, некоторые работники выполняют две-три операции. За день это заведение выдаёт 48000 булавок – по 4800 штук на каждого затятого рабочего – из этих цифр виден колоссальный эффект от разделения труда, от узкой специализации работников, которую дополняла и специализация орудий их труда! Это «...они в состоянии сработать теперь благодаря искусному разделению и сочетанию различных операций». Впрочем, ещё больший эффект даст в будущем (Смит этого не застанет) внедрение машин: один рабочий, обслуживающий четыре машины, способен изготовить в день 600 тыс. булавок (или швейных игл, неважно)!

Адам Смит, однако, не видел принципиального отличия разделения труда в масштабах всего общества от разделения труда в рамках отдельного предприятия – а это отличие принципиально, уже потому хотя бы, что во втором случае участники разделения труда не связаны между собой отношениями купли-продажи продуктов труда как товаров. В целом же, для Смита разделение труда – это всеобщая форма экономического сотрудничества людей ради «богатства общества» (разделение труда связывает людей, в самом деле!). При этом он – вслед за Фергюсоном – видит также и обратную, негативную сторону разделения труда, состоящую в однобоко-уродливом развитии человека, обречённого бóльшую часть своей жизни выполнять какую-то одну работу: «Его [рабочего] ловкость и умение в специальной профессии представляются, таким образом, приобретёнными за счёт его умственных, социальных и военных качеств. Но в каждом развитом цивилизованном обществе в такое именно состояние должны неизбежно впадать трудящиеся бедняки, т. е. главная масса народа, если только правительство не прилагает усилий для предотвращения этого». Он, как философ, человек Просвещения, понимает, что развитие «цивилизованного общества» (мы бы сказали: капитализма), с его-то всё более узкой специализацией работников, с превращением людей труда в рабов своей профессии, ведёт к деградации человеческого материала, этой самой главной производительной силы общества (sic!), – и он, вопреки своей же фундаментальной установке на невмешательство государства в экономическую и приватную жизнь, призывает его принять какие-то меры противодействия этому! Смит начинает своё исследование гимном во славу разделения труда, но в итоге приходит к констатации того, что разделение труда одновременно и мешает развитию общества, – он, таким образом, невольно «схватывает» одно из противоречий капитализма, вообще содействующего развитию производительных сил только до поры до времени. Но Смит, как буржуазный учёный, не мог предложить действительное решение вопроса, поставленного им, – ибо преодоление узкого разделения труда в его теперешнем виде, преодоление противоположности между физическими и умственным трудом, между городом и деревней – и всякой однобокости – при капитализме невозможно.

Главная заслуга Адама Смита: создание им трудовой теории стоимости в её развитом виде. Мы видели, что у Смита были достойные предшественники, и, стало быть, его ТТС возникла «не на пустом месте». Однако в целом ряде положений и нюансов теории он поднялся над более ранними её представителями. Прежде всего, Смит чётче, чем кто-либо до него, разграничил понятия потребительной и меновой стоимости. Адам Смит чётко проводит равнозначность – с точки зрения создания стоимости – всех видов производительного труда независимо от отрасли, в которой труд прилагается. Он ясно говорит и о том, что стоимость товара определяется теми затратами труда, которые в среднем необходимы при данном состоянии общества.

У него возникает понимание того, что сложный, квалифицированный труд создаёт в единицу времени большую стоимость, чем труд простой, – так что следует свести сложный труд к простому при помощи некоторых коэффициентов. Смит, далее, развивает концепцию «естественной» и рыночной цены товаров – которые совпадают только тогда, когда спрос на товар уравновешивается предложением. Он анализирует факторы длительного отклонения цен от стоимости – и в особенности выделяет монополию! Более того, Смит даже поставил проблему – которую позже решит Маркс – превращения стоимости в т. н. цены производства, определяемые средней нормой прибыли на капитал, вкладываемый в разные отрасли хозяйства («естественной нормой прибыли», по Адаму Смиту), – но решить её он не смог, не сумел он увязать тенденцию установления средней нормы прибыли со своею ТТС.

В конечном счёте, все ошибки А. Смита и противоречия в его системе были обусловлены тем, что у него (как и позднее у Рикардо) отсутствовал исторический взгляд на капитализм – буржуазные отношения виделись ему «естественными», единственно правильными и вечными! Конкретно же в трудовой теории стоимости он не смог продвинуться дальше – и в итоге, угодив в противоречие, вынужден был отступить от неё, – вследствие ошибочного представления о том, что капиталист покупает труд рабочего (а не его рабочую силу, как покажет Маркс). При таком подходе вправду невозможно понять, каким это образом пролетарий создаёт своим трудом бóльшую стоимость, чем «стоимость его труда»! У Смита появляется ещё одно – вроде бы схожее, но иное и неправильное – определение стоимости: она, мол, определяется количеством труда, которое можно купить за данный товар. В случае простого товарного производства, при котором работник трудится на себя, на своих средствах производства, такая стоимость, в самом деле, равна стоимости, в которой воплощён труд товаропроизводителя, – однако всё обстоит совсем по-другому, если работник нанимается к капиталисту! А. Смит допускает ошибку: смешение труда, овеществлённого в товаре, с живым трудом, затрачиваемым на производство товара.

И оттого учёному пришлось сделать вывод, что стоимость создаётся трудом только при «первобытном состоянии общества» – под которым он понимал простое товарное хозяйство, поскольку о действительном первобытном обществе Смит имел смутные представления, общество вообще без частной собственности для него было бы попросту немыслимо! Итак, в «первобытном состоянии» стоимость определяется трудом, а вот при капитализме, утверждал Смит, стоимость товара складывается из издержек, куда входят заработная плата рабочих, прибыль капиталиста и земельная рента землевладельца, – и вот так у шотландца появляется уже третье определение стоимости! У него возникает принятая с радостью апологетами «теория издержек производства», провозглашающая «равноправие» труда, капитала и земли как создателей стоимости и, соответственно, обосновывающая «право» эксплуататоров на получение своих, «справедливо причитающихся» им доходов. Учёный, по сути, отождествляет стоимость с ценой производства, не видя сложных опосредующих звеньев между ними, – Смит тут «попался на видимость», встав на точку зрения капиталиста, которому цена товара представляется суммой его издержек и средней прибыли, с поправкой на соотношение спроса / предложения в тот или иной момент.

Теория стоимости, вообще, включает в себя два взаимосвязанных вопроса: о природе стоимости как таковой и об источниках доходов разных классов общества. Из первого вопроса вытекает второй – и поэтому теория стоимости приобретает классовое звучание, поэтому-то идеологи буржуазии стремятся опровергнуть ТТС, из которой последовательно выводится Марксова теория прибавочной стоимости. Смит непоследователен в первом вопросе – и во втором, соответственно, тоже.

Он разделил капиталистическое общество на три основных класса: рабочий класс, капиталистов и землевладельцев. А. Смит выступил одним из «открывателей классов», причём основываясь на верном критерии классового деления: по признаку отношения к средствам производства – в отличие от современных социологов, делящих на классы по величине дохода, и в отличие от того же Кенэ, применившего отраслевой признак, выделив классы земледельцев и тех, кто связан с ремеслом.

Анализируя доходы разных классов, распределение общественного продукта между классами, А. Смит снова впадает в противоречие, обусловленное наличием у него разных определений стоимости. С одной стороны, он рассматривает земельную ренту как первый вычет из продукта труда рабочего, а прибыль капиталиста – как второй вычет. Смит, таким образом, подходит к понятию прибавочной стоимости – но, правда, он, как и все экономисты до Маркса, рассматривает её только в тех её конкретных формах, которые прибавочная стоимость принимает на поверхности буржуазного общества: в формах прибыли, ренты и ссудного процента. Он прямо не говорит об эксплуатации рабочих, однако это у него прозрачно подразумевается.

Он не только «улавливает» природу прибавочной стоимости, но и подмечает исторический процесс возникновения капитала: «Лишь только в руках частных лиц начинают накопляться капиталы, некоторые из них, естественно, стремятся использовать их для того, чтобы занять работой трудолюбивых людей, которых они снабжают материалами и средствами существования в расчёте получить выгоду на продаже продуктов их труда или на том, что эти работники прибавили к стоимости обрабатываемых материалов». Да, именно: «улавливает», поскольку Адам Смит, как и все экономисты до Маркса, не понимает природу капитала как общественного отношения, а рассматривает капитал просто как накопленный запас орудий производства, сырья, средств существования человека и денег, – а поскольку средства производства всегда были и будут необходимы для производства, то из такого определения капитала и обосновывается его, капитала, вечность! И анализ капитала у Смита страдает рядом ошибок, в которые мы углубляться тут не станем.

Стоя на твёрдой почве ТТС, великий экономист приближается к пониманию прибавочной стоимости, однако из представления о стоимости как «суммы доходов» вытекает совершенно другой подход: раз уж все «факторы производства» (данный термин появился после Смита) – труд, капитал и земля – «на равных» участвуют в созидании стоимости, то и владельцы указанных факторов «по праву» претендуют на свою долю произведённого продукта! Смит пытается исследовать «естественную норму» каждого из этих доходов, пытается выяснить, «сколько кому причитается», – и очень интересны его представления о природе заработной платы пролетария.

Как уже отмечалось, А. Смит считал, что рабочий продаёт капиталисту свой труд. Решающее влияние на величину зарплаты, с его точки зрения, имеет спрос на труд, предъявляемый капиталом, – спрос этот растёт по мере быстрого накопления капитала, а отсюда следует, что от быстрого накопления капитала, роста экономики выигрывают и сами рабочие, выигрывает всё общество. Вместе с тем, у Смита было и отчётливое понимание «цены труда» как цены средств существования пролетария и его семьи – и он говорит, в связи с этим, про «естественную заработную плату».

Причём в понимании того, что же входит в стоимость необходимых средств существования рабочего, Смит идёт дальше своих предшественников: он указывает, что набор жизненных средств не сводится к какому-то минимуму для выживания, но зависит от условий времени и места, определяется историческими и культурными факторами, – чем объясняется разность уровней стоимости рабочей силы в разных странах. Он приводит пример с кожаной обувью, которая в его время в Англии уже стала необходимой вещью и для мужчин, и для женщин, в Шотландии – только для мужчин, а вот во Франции не стала таковой даже для мужчин; и, соответственно, в Англии рабочая сила дороже, чем в Шотландии, а там она дороже, чем во Франции.

Противоречивость взглядов А. Смита очень ярко проявилась и в его теории земельной ренты. Здесь он даёт сразу три варианта объяснения. Первое – верное: земельная рента есть вычет из стоимости продукта труда сельскохозяйственных рабочих. Однако с ним уживаются ошибочные представления: 2) о ренте как «даре природы», поскольку в земледельческом производстве наряду с трудом человека принимает участие и сама природа (явное влияние физиократов!), и 3) о ренте как результате установления монопольно высоких цен на продукты сельского хозяйства, поскольку спрос на них якобы всегда существенно превышает их предложение.

Адам Смит не проявляет особого интереса к вопросам денежного обращения и кредита, но в целом верно трактует деньги как особый товар – всеобщий эквивалент – и показывает историю выделения их из товарного мира. Видя в деньгах не более чем техническое орудие, «колесо обращения», он недооценивал денежно-кредитные факторы – и, соответственно, он не мог увидеть, что в функционировании денег как средства обращения и средства платежа уже заложена формальная возможность экономических кризисов. Впрочем, великий учёный жил в то счастливое время для капиталистов, когда развитие их строя всем казалось бескризисным и безоблачным!

Либерал... но не чета сегодняшним либералам!

Смит постоянно рассуждает о «естественном порядке», т. е. о «нормальном» общественном строе, который соответствует человеческой природе и подчиняется объективным экономическим законам. «Естественный порядок» для шотландца – это, простите за тавтологию, естественно, капитализм. В принципе, Смит допускал и другие, альтернативные капитализму хозяйственные уклады, но считал, что они не соответствуют «природе человека», противоречат объективным экономическим законам, идут целиком вразрез с ними, а значит, в любом случае, нежизнеспособны. Так что капитализм – в исторической перспективе – незаменим, неустраним и вечен!

В основу философско-экономической системы Адама Смита легла концепция, взятая им у Гельвеция: концепция «разумного эгоизма». Гельвеций – а следом за ним и Смит – провозгласил двигателем общественного прогресса «естественное» стремление каждого индивида к собственной выгоде, уравновешиваемое таким же стремлением к выгоде других членов общества. Смит развил эти идеи, выработав представление о буржуазном субъекте хозяйствования, которого его последователи нарекут «homo oeconomicus». Его мотив деятельности – своекорыстный интерес, но реализовать его он может, лишь предлагая другим людям свои товары и услуги, свой труд в обмен на их труд. Так в обществе возникает разделение труда, и люди – эгоисты, каждый из которых печётся лишь о своих интересах, – независимо от своих внутренних установок помогают друг другу! Полагаю, такая благостная картинка могла возникнуть только у мыслителя, жившего до того момента, как в полную силу проявились все пороки и язвы капитализма – и противоречия капиталистического способа производства выразились в разрушительных кризисах перепроизводства.

Представление о людях-эгоистах, преследующих свои личные интересы, но помимо своей воли помогающих друг другу, явно расходится у Смита с делением общества на классы, у которых должны быть свои особенные – и противоположные – классовые интересы. Беда шотландца в том, что он рассматривает абстрактного человека, выражение вечной и неизменной «естественной человеческой природы». Такие представления, характерные для философии Просвещения и всей буржуазной идеологии, преодолел Карл Маркс, который первым рассмотрел человека с позиций исторического материализма как продукт длительного общественного развития; для Маркса человек существует в рамках данного конкретного общества, ныне, в наше время – классового общества, подчиняясь действию его объективных законов.

Из своей достаточно наивной – но весьма убедительной для буржуазного ума! – концепции отношений между людьми в обществе Смит выводит необходимость такой экономической политики, которая б не мешала «естественному» стремлению хозяйствующих субъектов к собственной выгоде. Надо, мол, дать этому стремлению частных собственников полную свободу, снять все ограничения, введённые системой меркантилизма, свести вмешательство государства в экономику и в частную жизнь граждан к минимуму – и это всенепременно приведёт к росту «богатства нации»!

Адам Смит убеждён в том, что стихийное действие рыночных экономических законов направляет развитие общества в нужном направлении, реализуя интересы всего общества. Об этом его знаменитая, миллионы раз пережёванная буржуазными идеологами цитата о «невидимой руке»: о том, что своекорыстный интерес частника «...невидимой рукой направляется к цели, которая совсем и не входила в его намерения... Преследуя свои собственные интересы, он часто более действительным образом служит интересам общества, чем тогда, когда сознательно стремится сделать это». Однако общественная практика вот уже 250 лет безжалостно разрушает смитовский тезис о том, как своекорыстный интерес частников «действительным (наилучшим!) образом служит интересам общества», – и общественная практика вынуждает буржуазное государство принимать законы и проводить различные меры для того, чтобы и преодолевать тяжёлые последствия регулярных экономических кризисов, и охранять здоровье широких масс населения, и спасать окружающую нас природу, уничтожаемую хищничеством капиталистов.

Адам Смит выдвигает лозунг «Laissez faire, laissez aller**!»** – который можно перевести с французского языка как «Пусть всё идёт своим ходом!», то бишь без вмешательства государства. Этот лозунг был, вообще-то, и придуман французами – физиократами, но Смит, как представитель более продвинутой буржуазной нации, сумел обосновать его с наибольшей систематичностью и убедительностью. Альфа и омега его экономического учения: свобода – абсолютная свобода конкуренции, ничем не ограниченная свобода передвижения товаров, денег, капиталов, рабочей силы. Он ратует, в частности, за полную свободу торговли землёй, с тем, чтобы она переходила к тем, кто способен с наибольшей эффективностью землю обрабатывать.

Функции государства он ограничивает только обороной страны от внешних врагов, защитой внутреннего правопорядка (и прежде всего – охранением частной собственности от посягательств на неё!) и ещё – да, А. Смит всё же допускает это – осуществлением тех народнохозяйственных проектов, которые не под силу частным предпринимателям. Именно так видят функции государства современные, простите за это слово, либертарианцы, требующие отказа государства практически от всех экономических и социальных функций, – что, по их мнению, даст людям «свободу» и привело бы к сокращению налогов, «душащих» собственников и всю экономику.

Для этих господ Адам Смит мог бы быть кумиром – но он, на самом деле, слишком сложен и противоречив, и поэтому современная буржуазия предпочитает опираться на иных идолов, вроде Милтона Фридмана, Фридриха фон Хайека и Айн Рэнд. Адам Смит, представлявший прогрессивную на то время буржуазию и ни в малейшей мере не стремившийся к сознательной апологии капитализма, совсем не товарищ сегодняшним ярым защитникам капиталистических ценностей и мерзостей.

Прежде всего – раз уж мы затронули взгляды Смита на государство, – ему принадлежит просто изумительная, предвосхищающая соответствующее положение исторического материализма, догадка о природе и происхождении государства: «До тех пор, пока нет собственности, не может быть и государства, цель которого как раз и заключается в том, чтобы охранять богатства и защищать имущих от бедняков» [из работы «Lectures on Justice, Police, Revenue and Arms»]. Здесь всё сказано предельно честно и ясно: государство – классовый орган, а не надклассовое образование, призванное якобы заботиться о благополучии каждого гражданина!

Выражая интересы буржуазии, Адам Смит нисколько не симпатизирует этому классу, не воспевает его как «цвет нации», как главных добродетелей человечества. Он видел, как неуёмная жажда прибыли ослепляет и ожесточает этих людей. Для него капиталист есть не более чем необходимое орудие прогресса, увеличения «богатства нации». Дело капиталиста: неустанно накоплять капитал – во благо всего общества!

Мыслитель категорически отметает расхожее в среде буржуазных апологетов мнение, будто прибыль капиталиста есть его заработная плата за «труд по надзору и управлению», – это не так, ибо величина прибыли не связана с «тяжестью труда», а определяется в первую голову размерами капитала. Правда, Смит придумывает другие объяснения тому «естественному» доходу, который извлекает капиталист: он видит в прибыли «плату за риск» и за специфическое «воздержание» капиталиста.

Да, капиталист в его понимании должен быть аскетом, старающимся вложить каждый заработанный пенни «в дело», – только тогда существование капиталиста оправданно с точки зрения общества! В понимании Смита, каждый, кто сберегает, – ежели у него есть, что сберегать, конечно, – благодетель нации, тогда как каждый расточитель, спускающий прибыль на роскошь и всякие непотребства вместо того, чтобы накоплять капитал, – её враг! Мыслитель с удовлетворением отмечал, что в его время в Глазго редко можно было встретить богача, содержавшего в своём доме более одного человека прислуги мужского пола, – потому как капиталист должен нанимать производительных рабочих, а не непроизводительную челядь! Я уверен, что перенесись Адам Смит на машине времени в наши дни, он бы безоговорочно осудил кричащую роскошь олигархов, их умопомрачительные дворцы и безумных размеров яхты, их стремление скупать элитную недвижимость в ущерб обновлению и расширению производственных фондов, – но такова уж природа современного капитализма, который только так может пытаться бороться с перепроизводством!

А. Смит – противник всякого паразитизма; он выдвигает требование свести к необходимому минимуму количество людей, занятых непроизводительным трудом: «...Государь со всеми своими судебными чиновниками и офицерами, вся армия и флот представляют собой непроизводительных работников. Они являются слугами общества и содержатся на часть годового труда остального населения... К одному и тому же классу должны быть отнесены как некоторые из самых серьёзных и важных, так и некоторые из самых легкомысленных профессий – священники, юристы, врачи, писатели всякого рода, актёры, паяцы [а уж их-то нынче сколько развелось! – К. Д.], музыканты, оперные певцы, танцовщики и пр.». Представляю, в какой ужас пришёл бы Смит, увидь он сегодняшний капитализм, при котором на одного промышленного рабочего, трудом которого и существует общество, приходится с дюжину чиновников, полицейских, продавцов и банковских служащих, сторожей да охранников, юристов, «блогеров» и ещё бог весть кого!

Напротив, к рабочему классу, трудящимся политэконом относился с немалым сочувствием. Он выступал за как можно большую заработную плату для рабочих, ибо общество не может «процветать и быть счастливым, если значительная часть его бедна и несчастна». Смит очень остро писал о том, что слабые позиции рабочих по отношению к капиталистам и низводят заработную плату вплоть до физического минимума, – так что ограничить ненасытную жадность предпринимателей способна единственно борьба рабочих, их сплочённость и организованность. Но перспектив классовой борьбы пролетариата великий экономист не видел, ибо, по его мнению, «хотя интересы рабочего тесно связаны с интересами общества, он неспособен ни уразуметь эти интересы, ни понять их связь со своими собственными». Иными словами: забитый трудом пролетарий неспособен понять свои классовые интересы.

Шотландец весьма критично отзывался об университетском образовании в Англии и о церкви – не случайно «Богатство народов» в Испании было запрещено инквизицией! Смит прилагал свой принцип абсолютно свободной конкуренции ко всем сторонам общественной жизни, в т. ч. и к религии. Он считал нужным дать священникам всех конфессий и сект возможность свободно конкурировать между собой, не предоставляя никому привилегий и уж тем более монополии, – в таком случае, рассуждал мыслитель, попы будут... наиболее безвредны для общества!

Он ни в коей мере не был, однако, бойцом – Смиту была, наоборот, присуща осторожность в высказываниях, – но и гражданским мужеством он обладал сполна. Смит, например, с симпатией отзывался о борьбе североамериканских колонистов против британской короны (независимость США была провозглашена спустя пару месяцев после выхода в свет «Богатства народов») – поскольку он не мог не видеть, что Британия своими колониальными порядками препятствовала экономическому развитию заокеанских владений. (Но Смит только хотел компромисса: установления равноправного союза между Британией и Соединёнными Штатами.) Заметим, что за высказывания «в поддержку сепаратистов» Смиту в условиях Британии, как вправду самой свободной в то время страны, не грозила ни казнь, ни тюрьма, но и остракизм со стороны «общества» был бы для респектабельного профессора крайне неприятен. Однако он всегда стремился к справедливости, видя в этом высшее чувство долга.

Противоречивость воззрений Смита давала возможность опираться на него представителям самых разных, противоположных взглядов: смитианцами считали себя и английские социалисты – левые рикардианцы 20-х – 40-х годов XIX века, и последовательно буржуазная французская школа Жана Батиста Сэя. Но главной, магистральной линией в развитии политэкономии стала линия Смит – Рикардо – Маркс. Оттого-то к концу XIX столетия Смит во многом стал неугоден буржуазии: та признавала лишь его заслуги в обосновании «свободы конкуренции», тогда как про трудовую теорию стоимости Смита стали порой говорить в том духе, что она-де явилась его большой ошибкой, она повела классическую политэкономию «не туда»!

Проповедник «свободной торговли»

Идеи «свободной торговли» проповедовались и до Смита – в частности, теми же физиократами. Но во Франции, в её социально-экономических и политических условиях, они, по большому счёту, не пошли дальше «салонной моды». Учение же Адама Смита получило практическую реализацию – уже фактически при его жизни, к концу XVIII века, – поскольку наращивание экономической мощи Британии, её превращение в безоговорочно первую промышленную и торговую державу мира требовало перехода во внешней торговле от прежней политики протекционизма к политике «свободной торговли», или иначе – фритредерства. Согласно одной из легенд, Уильям Питт-младший (1759–1806), премьер-министр Англии в 1783–1801 и 1804–06 годах, как-то в присутствии профессора Смита назвал себя его «учеником».

Всегда, во все времена, в т. ч. и сегодня, протекционизм представляет собой торговую политику слабой, неокрепшей ещё или же теряющей уже свои позиции на мировом рынке буржуазии; фритредерство же, наоборот, – идеология и политика буржуазии сильной, набирающей мощи и уверенной в себе. Именно поэтому идеи Смита были приняты – не без сопротивления некоторых фракций правящего класса – на вооружение английской буржуазией, став знаменем её борьбы за господство.

Во времена Смита, в конкретных условиях Великобритании, преодолевавшей пережитки феодализма, фритредерство являлось однозначно прогрессивной идеей. Вообще, смитианство получило наибольшее признание в наиболее передовых на тот момент странах – в Англии и Франции. И в тех странах Европы, которые «порывали с прошлым», учение Смита о свободе конкуренции и торговли использовалось для обоснования освободительного движения прогрессивными общественными силами. Так было, например, в Пруссии эпохи наполеоновских войн: люди, проводившие там либерально-буржуазные реформы, во многом являлись последователями Смита. Напротив, реакционные германские профессора зло ополчились против его теории.

Однако всегда следует иметь в виду, что оценка той или иной экономической политики должна основываться на учёте конкретных обстоятельств времени и места: одна и та же вроде политика может быть прогрессивной в одних условиях и реакционной в других. Скажем, в Пруссии середины XIX столетия поборниками «свободной торговли» выступали, как раз наоборот, консервативные юнкерские (т. е. помещичьи) круги, заинтересованные в импорте дешёвых иностранных товаров и беспрепятственном вывозе своей сельскохозяйственной продукции. Напротив, для Германии той поры куда более прогрессивным был «экономический национализм».

Адам Смит выдвинул целую программу свободной внешней торговли. Однако далеко не всё из неё было принято английскими правящими кругами. Смит, между прочим, резко критиковал британскую колониальную политику, деятельность Ост-Индской компании. Он утверждал, что колониальная политика Англии диктуется не интересами нации, но интересами узкой кучки торгашей; учёный выступал против удушения промышленного развития Ирландии и, как уже указывалось, колоний в Северной Америке. Вся колониальная и неоколониальная политика капитализма, которая всегда ведёт к задержке роста производительных сил в колониях и бывших колониях – в Третьем мире ныне, – категорически противоречит установкам Смита.

Личность Адама Смита противоречива и даже парадоксальна. Последние 12 лет жизни он занимал должность таможенного комиссара Шотландии в Эдинбурге – то есть он, человек, испытывавший немалое отвращение к чиновничеству, человек, который неустанно боролся за отмену всяких таможенных преград, сам стал одним из людей этой системы! Пост он получил благодаря пришедшей к нему известности и покровительству влиятельных лиц; должность его, как бы мы сейчас сказали, была «блатной» – высокооплачиваемой и не требовавшей серьёзных трудовых усилий. Но мистер Смит со свойственной ему ответственностью и даже педантизмом, исполнял свои обязанности честно и добросовестно, и это, помимо прочего, нарушило его творческие планы. У Адама Смита была задумка написать третью большую книгу –на этот раз по истории науки и культуры. Занятость на службе и не позволила ему этого сделать: известны лишь наброски глав по истории философии и астрономии...

След в истории, в науке и мировой культуре

Адаму Смиту посчастливилось стать знаменитым ещё при жизни – главный труд его при жизни выдержал в Англии пять изданий! Паломники со всей Европы приезжали в Эдинбург побеседовать с шотландским мудрецом. Большие деньги и слава не испортили его: Смит жил скромно; не обзаведясь семьёй, он тратил деньги на благотворительность и оставил после себя одну только обширную библиотеку. Об отношении учёного к славе – которую он заслужил – свидетельствует такое его высказывание «от обратного»: «Тщеславие есть не что иное, как несвоевременная попытка получить громкую известность, прежде чем мы заслужили её».

Благодаря превосходно написанному «Богатству народов» по всей Европе возникла мода на политэкономию, нашедшая отражение в незабываемых строках из «Евгения Онегина». Политическая экономия сделалась интересной образованным людям – и в этом решающая заслуга, безусловно, принадлежит Адаму Смиту. Более того, политическая экономия получила, наконец, академическое и университетское признание: как принято считать, впервые курс политэкономии как особой учебной дисциплины прочитал в 1801 году в Эдинбургском университете Дагалд Стюарт (1753–1828; не путать с Джеймсом Стюартом!), ученик и друг Смита. И уже вскоре в европейских университетах возникают кафедры политэкономии. Политическая экономия из скорее «занятия на досуге» бизнесменов, государственных деятелей и лиц иных профессий становится именно особой профессиональной деятельностью.

На русский язык «Богатство народов» было переведено несколько раз. Первый раз – в 1802–06 годах, в период либеральных веяний в начале правления Александра I. В последний раз – в 1930-е годы, когда шедевр А. Смита издал Институт Маркса – Энгельса – Ленина (ИМЭЛ). Самый первый перевод был предприятием чрезвычайно трудным, так как на тот момент экономическая терминология в русском языке ещё не вполне сформировалась – и я так понимаю, что работа по переводу книги Смита выработке русской экономической терминологии как раз очень поспособствовала.

С Россией Смит впервые пересёкся в Эдинбурге, где некоторое время жила княгиня Екатерина Романовна Дашкова (Воронцова; 1744–1810), занимавшая позже, в 1783–96 годах пост директора Петербургской АН. Эта образованнейшая женщина, подруга Екатерины II, водившая знакомство с Дидро и Вольтером, оставила в своих мемуарах воспоминания о том, как принимала у себя А. Смита и беседовала с ним.

В России Адамом Смитом увлекались люди прогрессивных взглядов, и учение шотландского экономиста оказало огромное влияние на декабристов. Согласно их признаниям, сделанным по ходу следствия, именно Смит, наряду с Монтескьё и Вольтером, явился для них одним из главных источником «вольнодумных мыслей».

Трое декабристов, разрабатывавших экономическую программу движения, – Николай Тургенев, Павел Пестель и Михаил Орлов – черпали идеи из «Богатства народов». Николай Тургенев (1798–1871) называл себя учеником Смита и в своей книге «Опыт теории налогов» (1818) обильно цитирует шотландского экономиста. Название книги маскировало её содержание от цензуры: на самом деле работа была посвящена острой критике крепостного права в России. Декабристы и близкие к ним по взглядам русские люди как раз брали из учения Смита не его внешнюю сторону – пропаганду «свободной торговли» (многие декабристы, как раз наоборот, являлись сторонниками протекционизма – и это была бы правильная политика для России той поры!), а его внутреннюю сущность – идеи экономической и политической свободы, освобождения общества от всех феодальных пут, осуждения крепостного рабства.

Показательно, что «пик» увлечения Смитом в России пришёлся на 1818–25 годы, на период, предшествовавший выступлению на Сенатской площади, – что и нашло отражение у Пушкина, дружившего с декабристами. Но после подавления восстания политэкономия в России перешла в руки реакционных профессоров...