К столетнему юбилею СССР. Часть II
2023-01-13 Mikołaj Zagorski, перевод и адаптация Domikik Jaroszkiewicz (Mikołaj Zagorski, Dominik Jaroszkiewicz)
30 декабря 1922, I Общесоюзный съезд Советов - 30 декабря 2022Часть I
Ответы на вопросы
1. Как найти упомянутую книгу Бранденбергера о российском патриотизме?
Полные данные перевода для российского читателя:
- Давид Бранденбергер, Национал-Большевизм[1]. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931-1956 гг.)[2]
Оригинал (если вдруг кому-нибудь он будет одновременно доступен и интересен)
- David Brandenberger. National Bolshevism. Stalinist Mass Culture and Formation of Modern Russian National Identity, 1931-1956. Harvard University Press Cambridge, Massachusetts, and London, England. 2002
Факты, изложенные Давидом Бранденбергером, несколько лет назад широко обсуждались в сообществе Lenin Crew. Ознакомившись с ними, нужно признать, что книга оказалась весьма широкой по фактографии, хотя, что ожидаемо для представителя позитивизма, более чем посредственной по авторским выводам. После февраля 2022 года, увы, книга Бранденбергера стала обязательной не только для внутрироссийских полемик, но и для всех, кто интересуется тем, почему происходящее не вызвало в России быстрого и массового отторжения.
Для современности книга интересна тем, что не игнорирует тему российского шовинизма в СССР. Впрочем, пока культурный уровень великороссов повышался, а плановые начала расширялись и укреплялись, шовинизм и партикуляризм были всего лишь неизбежными спутниками малокультурности, которая имела все перспективы к исчерпанию на почве функционирования общей советской промышленности, по мере усиления её нетоварного характера. Но едва призывы к прибыльности и местной рентабельности (по-советски это называлось хозяйственным расчётом) стали превращаться в повсеместный и всё более мелочный принцип, как любой национальный партикуляризм в СССР стал сопровождаться желанием решить свои проблемы за счёт людей, у которых учётный параграф о национальности заполнен любым иным словом. Из единичных проявлений начала 1960-х годов это превратилось в широкий психоз 1989 года. Именно настроение того времени, усвоенное в российском политическом коммунизме (и с тех пор не пересматривавшееся), привело его к поддержке выдвигавшихся Муссолини идеологем о национальной исключительности (правда, не той национальности, о которой говорил слуга крупных итальянских бизнесменов).
"Чуття єдиної родини" в 2022 году определённо разрушалось не только великороссами, но их усилия были наиболее значительными, если не решающими. Кстати, это тоже немного модифицированное продолжение психоза 1989 года, когда Россия покинула СССР в первых рядах (12 июня 1990 - государственный праздник «День России») и, раз уж мы рассматриваем российско-украинскую межсубъектность в СССР, то отметим что Украина покинула СССР на год позже.
По контрасту с фактами из книги Бранденбергера, было интересно заметить, что если в изучаемое им время великороссов административно предполагали более терпимыми к задачам коммунистического преобразования общества (пока не доказано обратное), то в современной Польше и Германии не менее двадцати пяти лет всё обстоит ровно наоборот: из представителей всех живших в СССР народностей, великороссы заведомо предполагаются наиболее тупыми и продажными антикоммунистами (снова же: пока не доказано обратное). В России товарищи этот факт считали странным и не очень понятным, пока 24 февраля 2022 года не началось то, что продолжается до сих пор. «Общественная жизнь - раскрытая книга диалектики», а превращение противоположностей всегда происходило и будет происходить, лишь для незрелого ума представляясь неожиданной иронией истории. Искусство конкретного исследователя общественной жизни в том и состоит, чтобы вовремя обнаружить условия, ведущие к превращению противоположностей на следующем шаге и основать на понимании идущей отсюда перспективы практические действия.
2. Какую природу имеет устойчивое выражение «Чуття єдиної родини»? Так называют какие-то интернационалистские практики советского времени?
Занятно, что вопрос задавался как украинскими (очевидно, в моменты наличия связи) так и российскими читателями, а сам культурный контекст оказался всем одинаково мало знакомым. Дополнительное исследование выявило с чем это связано.
"Чуття єдиної родини" это название одновременно и поэтического сборника, и содержащегося в нём стихотворения известного в своё время украинского поэта и администратора Павла́ Тичи́ни (российский читатель при чтении украинской фамилии должен ориентироваться на то как записывают его фамилию белорусы - Тычы́на - Пер.).
В широких кругах не только великороссов (что ожидаемо), но и украинцев отсутствует не только содержательная, но и «справочная» память о программном стихотворении из некогда знаменитого сборника. Лишь разбираемое словосочетание ещё как-то узнаётся, но само стихотворение уже не помнится как целостность и сводится к разбросанным в разных местах отрывкам. Так, несколько четверостиший из стихотворения "Чуття єдиної родини" являются неофициальным девизом украинских переводчиков-текстологов, другие строки выбивались на памятниках.
Обложка поэтического сборника: Павло́ Тичи́на "Чуття́ єди́ної роди́ни", Держа́вне літерату́рне видавни́цтво Київ, 1938: https://elib.nlu.org.ua/files/Disk2//000000007643/jpg/0005.jpg
Две страницы, содержащие программное стихотворение со сложной системой поэтических образов:
https://elib.nlu.org.ua/files/Disk2//000000007643/jpg/0007.jpg
https://elib.nlu.org.ua/files/Disk2//000000007643/jpg/0008.jpg
Тот факт, что стихотворение отсутствует в гипертексте и было найдено с большим трудом в фотокопии, поясняет, почему украинский читатель ненамного больше российского осведомлён о точной сути выражения «Чуття єдиної родини». Не имея возможности развёрнуто комментировать систему образов из стихотворения (не будучи специалистом по сложной украинской поэтической технике), отмечу, однако, что сам поэт прямо указывает на политическую «силу пролетариата» как на предпосылку широкой переводческой кампании художественной и научной литературы. В этой кампании он и сам принимал участие как знаток нескольких языков. Совершенно новый неожиданный смысл обрёл недавно тот факт, что стихотворение «Чуття єдиної родини» было создано «22-VII-36» в местечке Ірпі́нь/Ирпе́нь, название которого многим памятно по сводкам боевых действий во время неуспешной для российских войск киевской операции. То место, где впервые воспели чуття єдиної родини, стало одним из многих, где его прикончили... Совсем уж неожиданная ирония истории.
Продолжим зарисовки о противоречивости национальных отношений в СССР, способные подсказать неожиданные ракурсы для понимания несовременной современности.
Некоторые черты национального вопроса из истории Советской Латвии; англизация как деградация
Административная история национального вопроса в Латвии 1950-х оказывается весьма многогранно связанной с современностью. По призыву ВКП(б) после 1945 года в Советской России вербовались инженерные и рабочие кадры для восстановления и нового обустройства латвийской промышленности. Для понимания масштаба укажем, что население Латвии в 1935 году составляло около 1,95 миллионов человек[3], включая примерно 200 тысяч великороссов, а территория Латвии составляет 64 589 км² (квадратный корень этого числа около 254 км). В отличие от проблем таких крупных российских территорий как Ставрополье или Вологодчина, намного менее масштабные диспропорции в Латвии получали именно национальную окраску при тождественном экономическом содержании. Это является формой влияния предыдущей истории экономики и транспорта на то, что происходило в СССР.
Из-за того, что в Риге проживание большого числа впервые прибывших великороссов до середины 1950-х годов не возымело достаточного педагогического значения в силу ряда обстоятельств, в ВКП(б)-КПСС тогда активизировались латышские националисты. Снизить их активность можно было политическими мерами, но убрать причину обострения национальных проблем можно было только развитием промышленности в сторону нетоварной регуляции. Если вторая, стратегическая часть решения национальных проблем была в СССР 1970-х годов провалена, то тактически в 1950-х годах Лавернтий Берия предложил требовать от работников милиции всех уровней знание латышского языка, а милицейское образование осуществлять только на латышском языке, при организации небольших переводческих бюро. Если скомбинировать план Берии с отказом от имевших место выселений сотрудников других ведомств, не знающих латышский язык, то могла бы получиться сбалансированная национальная политика. Оставшиеся великороссы, относительно тесно знакомые с латышской культурой и латышским языком, намного лучше, чем слабо приспособленные приезжие, могли бы помочь латышам избавляться от национальной ограниченности. Увы, образовательный и кадровый аспект ликвидации национальных разногласий, относительно поселенцев-великороссов на новых местах был мало разработан в СССР по причине того, что выбора не было. Программа ликвидации безграмотности и тяжелейшая война были закончены незадолго до обсуждаемого времени. Кадры для обучения поселенцев-великороссов латышскому языку и истории Латвии тоже было сложно найти. Однако сложно - не значит невозможно. Значит, что политическая культура исключала понимание необходимости создания столь прочных и глубоких предпосылок взаимной ликвидации каких-либо национальных ограниченностей во многих направлениях.
Как бы там ни было, в СССР официально почти всегда преувеличивалась стойкость нетоварного сектора промышленности против рыночной дезорганизации и, одновременно, что интересно, преувеличивалась решённость национальных проблем. Это сплошь и рядом приводило к содействию местным националистам. Например, белорусские националисты до сих пор рассказывают, что на каком-то публичном мероприятии в начале 1960-х годов Хрущёв не постеснялся выдвинуть тезис «Чым хутчэй знікне беларуская мова тым хутчэй збудуем камунізм». Лингвоцентризм навыворот, тот же кретинизм, но с заведомо непривлекательной направленностью и, потому, поддерживающий свою противоположность. Не желая разбираться в исторической достоверности факта, нужно отметить, однако, его правдоподобность в смысле попадания в настроения ряда наименее грамотных советских руководителей, воспроизведённые Д. Бранденбергером для несколько более раннего времени. Хуже того, знаменитый глава плановых органов СССР Вознесенский считал всех, кроме великороссов, неисправимо неполноценными в национальном отношении. Очевидно, что люди типа Вознесенского принципиально не могли закладывать основы взаимной ликвидации национальной ограниченности множества национальностей даже на основе бумажного ресурсного учёта. И в планировании, и в национальных отношениях, и даже в теоретических сообществах материалистической диалектики в 1960-е годы особенно обострилось противоречие высоких достигнутых результатов и крайне слабых средств воспроизводства достигнутого уровня. Именно исходя из высших достижений той эпохи последнего крупного натиска мировой социальной революции, мы и должны будем решать проблемы будущего на основании достижений диалектической логики и кибернетики, заложенных примерно в то время. Решение национального вопроса упомянуто в таком соседстве совсем не случайно, ибо связь этих трёх сфер уже разбиралась и ещё будет разобрана.
Способность правительства Латвийской ССР на протяжении 1945-1985 годов не превращать опромышливание в «зросійщення» оказалась недостаточной для исторических потребностей, на что намекает как современное незавидное положение Латвии и латышей, так и относительно лёгкая победа сил контрреволюции в 1988-1992 годах. Помимо педагогической стороны взаимодействия поселенцев-великороссов и латышей, несомненно первично состоявшейся и благоприятной для всех, но не достигшей практически необходимого масштаба, в то же самое время начало закрепляться и национальное разделение труда, диспропорции национального состава в промышленности. Решить эти проблемы за счёт повышения точности не только промышленных, но и инфраструктурных и образовательных планов не удалось, ибо решение национальных проблем оказалось заблокировано теоретическими, методологическими, организационными и техническими проблемами общесоюзного планового процесса, плавная деградация которого под сусловско-либермановским давлением угнетала все национальности внутри СССР. А это уже привело к бытовой национальной напряжённости, возросшей в 1970-е годы одновременно с утратой советским обществом прежнего динамизма. Природа советского правительства Латвии как государственного, а именно отчуждённого от самого общества политического органа, типичного для экономической формации, привела к тому, что для словесной и художественной культуры латышей удалось сделать намного больше чем для их же промышленной культуры, для развития той же самой латышской машиностроительной и приборостроительной терминологии. Такой перекос случился именно потому, что в области художественной словесности правительству Советской Латвии было неизмеримо проще действовать, чем в отношении планового процесса промышленности, который лишь на недоступно высокой для Латвии 1970-х годов степени автоматизации получает двуязычную и даже прямо многоязычную форму в промышленной конструкторской и технологической документации. Однако здесь вопрос многоязычности является лишь подчинённым индикатором для способности к подавлению товарности. Официально признанная передовой и образцовой Республиканская Автоматизированная Система Латвийской ССР в 1980-х годах была бессильна гарантировать препятствование скользящему увеличению доли рыночной реализации для латвийских предприятий относительно реализации по предварительным планам. «Прямые длительные хозяйственные связи» (это устойчивый термин) были вялой попыткой затормозить усиление товарности только средствами бумажного учёта да ещё на основе медленной денежной регуляции. Попытка решить проблемы неритмичности в масштабах Латвии вне организации в базы данных собственно промышленной информации по технологическим зависимостям в масштабах всего СССР выглядела весьма карикатурно. Отсюда же происходит ещё одна недальновидная политика правительства Советской Латвии в 1970-х годах, продолжающая в усиленном виде общесоюзную тенденцию погружения в вещизм. Не имея возможности организовать исторически назревшую интенсификацию промышленного процесса на основе широкого изобретательства и автоматизации учёта, правительство Советской Латвии до мелочей усовершенствовало снабженческие и логистические нормативы, вплоть до спичек и скрепок, что было несложно для средств бумажного учёта в масштабах Латвии. Однако здесь в точную статистику вмешивались туристы-великороссы, испытывавшие обычно много мелких, а иногда и несколько крупных снабженческих проблем в своих местностях в результате невозможности налаживания широкого и точного снабжения на основе бумажного учёта и торговли в масштабах РСФСР при достигнутом ассортименте продуктов советской промышленности. Как и в других советских республиках, в Латвии 1970-х годов проблемы производства оказались притушены для общественного сознания через усиленное внимание к бытовому благополучию, которое советским руководителям было намного проще реализовать, чем налаживание планового процесса. Из этого же времени происходит такое неприятное советское явление, как скрытая безработица - принципиальный политический отказ реализовывать экономически оправданное сокращение рабочего времени при одновременном необходимом образовании новых общественных органов для действий людей в это освободившееся для них время. В тот период упущенных возможностей относительно ожидаемой тенденции 1950-1960-1970 года не произошло ни усиления органов народного контроля, ни образования принципиально новых и более многочисленных художественных сообществ, ни резкого роста образовательной и самообразовательной занятости. Подавление производственных проблем потребительским благополучием привело к деградации обоих сфер в противоположность Польше 1945-1956 годов, где Познаньский Июнь показывает очень низкую терпимую для трудящихся норму потребления при условии, что происходит их человеческий рост как часть промышленного роста нации, национализировавшей промышленность в перспективе своей нетоварной жизни. Рига-1975 и Познань-1955 это противоположности, и отсутствие взрыва недовольства народных масс отнюдь не свидетельствует в пользу Риги, особенно в свете исторической перспективы: в 2017 году самообразовательные курсы по «Капиталу» работали в Познани, а не в Риге. Дело, надо сразу напомнить, не в самом потреблении, а в расширении и усовершенствовании планового процесса, а здесь Познань-1975 оказывается намного хуже Риги-1975 несмотря на то, что соотношение потребления не оказывается столь контрастным. Напомним, что Риге в 1980 году не было ничего похожего на «Солидарность».
Тем не менее, с национальной стороны проблемы планового процесса Латвии являли собой все недостатки сознательного ослабления плановых начал на основе усиления рыночных начал и оставления плановыми органами всё более обширных областей хозяйственного взаимодействия на откуп стихии. В этих условиях великоросс без знакомства с культурой и языком соседних наций становился всё более носителем партикулярного начала, «окукливающимся» раздражающим фактором. Причём речь идёт не столько о великороссах-переселенцах в той же Латвии[4], сколько о населении собственно великорусских местностей, которое с развитием советской промышленности всё менее могло ограничиваться не только мононациональной средой, но и средой с преобладанием великороссов. На уровне документооборота с 1920-х годов бывшие национальные окраины имели чаще всего двухсторонние бланки с идентичным смыслом, но с российским дублированием. Великороссы обходились единственной стороной идентичного по смыслу документа, а их образовательная программа исключала изучение хотя бы одного языка из употребляемых соседними народами, которым этот великоросс в советских реалиях очень мог бы понадобиться как носитель более высокой промышленной культуры. Это не относится к великороссам в автономных республиках России, ибо именно там как раз промышленная культура местных великороссов уже с 1940-х годов едва ли часто была выше, чем у местного населения.
Жестокой иронией истории является то, что именно из среды исключённых из симметричной внутрисоветской межсубъектности великороссов вылез такой хорошо узнаваемый от Нормандии до Поволжья симптом деградации как англизация. Это намного более уродливый, чем даже выдуманное или реальное «зросійщення», способ затруднить широкое международное освободительное общение. Приходится осознавать, что Советская Россия в лице соответствующих кругов в 1970-1980-х годах активно втянулась в игнорирование множества достижений всех тех культур, которые не связаны с США и никогда не выражались в документах с английской лексикой. Далеко не высшим, но скорбным в своей политической глупости, проявлением советского англизаторского абсурда был тот факт, что грязная писанина из американской прессы с названием «Перфокарта управляет Кремлём», направленная против ОГАС была в российском реферате оценена выше целой серии публикаций на болгарском языке, где описывались политические перспективы формирования ЕССИ («Едина система на социална информация»). И это при том, что по предметной истинности самые мелкие из указанных болгарских источников на порядки выше всего англоязычного источника! Впрочем, история болгарского планирования и организатора болгарской промышленности профессора Ивана Попова еще ждёт своих исследователей, а продолжение англизации России и Украины уже является фактом, как и деградация промышленной и научной жизни не одних только названных стран, но и едва ли не всех наций центральной Европы. Деградация, чьё нарастание совпало с пропорциональным нарастанием англизации.
О национальном устройстве ВКП(б) КПСС
Для украинских националистических идеологов неприятным фактом является внутреннее строение ВКП(б)-КПСС, в котором они видят остаток реалий романовской монархии. Однако соотношение централизма и автономии в ВКП(б) и КПСС лишь формально соотносится с национальным положением 1905 года в монархии Романовых. Отсутствие российской автономии в ВКП(б) одновременно отражало не только факты прошлого, но и факты будущего: именно великороссы, комитеты ВКП(б) в России, должны были стать источником повышения промышленной общей и политической культуры других народов после смерти колониальной империи. Также они не могли в силу этого опасаться за потерю своей демократической представленности как крупнейшая и наиболее развития нация, возвышающая соседние нации до самостоятельной всемирно-исторической жизни (или содействующая их деградации, как выяснилось в отношении дальних последствий либермановских реформ). Кроме того, прочное внутреннее устройство ВКП(б) обусловило также то, что натиск на силы реакции в масштабах России и Украины был достаточно скоординированным для формирования соответствующих советских республик. А дела других национальных окраин отличались меньшим демографическим масштабом и относительной методологической ясностью на фоне российско-украинского примера.
Планирование и язык; язык планового процесса; ликвидация информационных посредников; утрата передового значения современных российских источников
Говоря о культуре планирования в СССР в связи с национальным вопросом обычно вспоминают два факта из 1921-1923 годов. Первый факт это то, что общесоюзный Государственный комитет по планированию был сформирован через расширение полномочий соответствующего российского органа с кооптацией некоторого числа представителей Белоруссии, Украины и Закавказья. Факт, чисто формально намного более близкий к сталинским, чем к ленинским взглядам на административное единство. Второй факт это ленинское мнение по вопросу языка учётной документации в Грузии. Обратимся к известному источнику по этой теме, к статье «К вопросу о национальностях или об «автономизации»». Оставляя в стороне историко-источниковедческую и текстологическую полемику о происхождении данного текста[5], обратим внимание на два фрагмента.
Первый фрагмент по вопросу административного единства:
«Говорят, что требовалось единство аппарата. Но откуда исходили эти уверения? Не от того ли самого российского аппарата, который, как я указал уже в одном из предыдущих номеров своего дневника, заимствован нами от царизма и только чуть-чуть подмазан советским миром».
Очень интересно отметить, что здесь ленинский подход неожиданно совпадает с подходом современной кибернетики, которая централизацию для успешного осуществления крупных хозяйственных процессов понимает исключительно как информационную, а административную централизацию или децентрализацию предполагает как инструмент лучшего достижения информационной централизации. Конечно, Ленин не мог знать выводы из последующей истории планового процесса в связи с теорией реляционных баз данных, но его холодность к административному единству удивительно точно соотносится с теми средствами преодоления товарно-рыночных отношений, которые выработаны современной кибернетикой.
Второй фрагмент из статьи «К вопросу о национальностях или об «автономизации»», обычно соотносимый с проблемой языка железнодорожного учёта
«В-четвёртых, надо ввести строжайшие правила относительно употребления национального языка в инонациональных республиках, входящих в наш союз, и проверить эти правила особенно тщательно. Нет сомнения, что под предлогом единства железнодорожной службы, под предлогом единства фискального и т. п. у нас, при современном нашем аппарате, будет проникать масса злоупотреблений истинно русского свойства. Для борьбы с этими злоупотреблениями необходима особая изобретательность, не говоря уже об особой искренности тех, которые за такую борьбу возьмутся. Тут потребуется детальный кодекс, который могут составить сколько-нибудь успешно только националы, живущие в данной республике. Причём не следует зарекаться заранее никоим образом от того, чтобы в результате всей этой работы вернуться на следующем съезде Советов назад, т. е. оставить союз советских социалистических республик лишь в отношении военном и дипломатическом, а во всех других отношениях восстановить полную самостоятельность отдельных наркоматов.
Надо иметь в виду, что дробление наркоматов и несогласованность между их работой в отношении Москвы и других центров может быть парализовано достаточно партийным авторитетом, если он будет применяться со сколько-нибудь достаточной осмотрительностью и беспристрастностью; вред, который может проистечь для нашего государства от отсутствия объединённых аппаратов национальных с аппаратом русским, неизмеримо меньше, бесконечно меньше, чем тот вред, который проистечет не только для нас, но и для всего Интернационала, для сотен миллионов народов Азии, которой предстоит выступить на исторической авансцене в ближайшем будущем, вслед за нами. Было бы непростительным оппортунизмом, если бы мы накануне этого выступления Востока и в начале его пробуждения подрывали свой авторитет среди него малейшей хотя бы грубостью и несправедливостью по отношению к нашим собственным инородцам. Одно дело необходимость сплочения против империалистов Запада, защищающих капиталистический мир. Тут не может быть сомнений, и мне излишне говорить о том, что я безусловно одобряю эти меры. Другое дело, когда мы сами попадаем, хотя бы даже в мелочах, в империалистские отношения к угнетаемым народностям, подрывая этим совершенно всю свою принципиальную искренность, всю свою принципиальную защиту борьбы с империализмом. А завтрашний день во всемирной истории будет именно таким днём, когда окончательно проснутся пробуждённые угнетённые империализмом народы и когда начнётся решительный долгий и тяжелый бой за их освобождение».
Традиционно считается, что приведённый выше фрагмент был создан под впечатлением обращения к Ленину со стороны грузинского социалистического политика Мдвиани и его сторонников в Коммунистической партии Грузии. Необходимость замены кадров в грузинском государственном аппарате после господства местных меньшевиков, полностью продавшихся бизнесменам, привела незадолго до того к тому, что коммунистическая партия набирала себе сторонников среди крестьянских представителей с сепаратистскими устремлениями. При этом сторонники Мдвиани поддерживали военное, дипломатическое и финансовое единство советских республик, но не сразу вписались во внешнеторговое единство, имея конфликты с центральными органами СССР. На момент обращения к Ленину вопрос стоял об административном единстве, причём украинское руководство исходно предлагало менее широкий перечень сфер, где устанавливается административная независимость Украины и России. Таким образом грузинские коммунисты заявили программу максимальной административной независимости.
Из того широко известного конфликта и его обстоятельств извлечём языковую проблему. Очевидно что грузинский язык для железнодорожного учёта потребует переводческой канцелярии в части координации усилий с железными дорогами России, Армении и Азербайджана. Однако для Ленина это неудобство, даже в перспективе общего промышленного подъёма и усложнения промышленных связей, не несёт абсолютного реакционного значения. Вчитаемся ещё раз:
«...ввести строжайшие правила относительно употребления национального языка в инонациональных республиках, входящих в наш союз, и проверить эти правила особенно тщательно. Нет сомнения, что под предлогом единства железнодорожной службы, под предлогом единства фискального и т. п. у нас, при современном нашем аппарате, будет проникать масса злоупотреблений истинно русского свойства».
Занятно что до 1990-х годов эта часть ленинского наследия часто трактовалась как проявление того, что его противниками называлось национал-либерализмом. Здесь видели и косвенную поддержку грузинского национализма, которой, вероятно, мог опасаться Сталин. Однако лишь новейшая техника вполне раскрыла значение исторической открытости ленинской точки зрения на язык железнодорожного, в частности, и промышленного учёта вообще. Современные реляционные базы данных на уровне навыков и организационных способностей выпускников средней школы позволяют регистрировать и читать формализованные факты на разных языках, в том числе чтение и редактирование не на том языке, на котором факт заносился и наоборот. Отсюда выходит что железнодорожный учёт на грузинском языке в отношении фактов нормального функционирования и взаимодействия предпочтителен для получения более тесного хозяйственного взаимодействия с Россией, Арменией и Азербайджаном! Зарегистрированный в железнодорожной базе данных на грузинском языке факт отправки вагона может быть тут же прочитан в России, Армении или Азербайджане на местных языках при условии единых хорошо переведённых классификаторов грузов, железнодорожных станций и направлений перевозки. Увы, такая перспектива могла открыться лишь на второй пятилетке внедрения ОГАС, но сама её возможность многое меняет в будущей языковой политике социалистических государств.
Вопрос о языке планового процесса на советском опыте можно ставить лишь примерно. Наибольшая часть плановой документации была в СССР основана на бумажном, а потому медленном и легко устаревающем учёте. Бумажный перевод в таких условиях делал неизбежным дополнительное устаревание отчётной документации, поэтому в органах оперативного управления естественно возникало стремление осуществить зросійщення учёта. Позиция Ленина с первой пятилетки и до трактатов Эдгара Кодда не находила исторического основания, представляясь не более чем прекраснодушием и «национал-либерализмом». В книгах по плановому процессу, издававшихся в СССР после 1950-х годов специально выделяют проблему устаревания плановых данных и подбор наиболее пригодных данных из доступных в том числе и по актуальности. Нет сомнения, что самая аккуратная организация бумажных канцелярий не может заменить здесь даже самой небрежно организованной реляционной базы данных.
Хаос бумажных форм, запоздание статистики, катастрофическое превосходство числа плановых показателей над числом статистических и другие деградационные явления, вызванные отставанием вычислительного процесса плановых органов от усложнения промышленности приняли в языковом отношении форму «зросійщення» в результате отсутствия иных инструментов противодействия устареванию учётной документации. Но резерв одноязычных учётных форм оказался исчерпан очень быстро а, самое главное, (снова сработала неизвестная сотрудникам позднесоветских плановых органов диалектика) одноязычные формы в 1980-х годах в Швейцарии уже были осознаны как инструмент ненужного усложнения (а не упрощения) учёта на почве внедрения машиностроительных реляционных баз данных. А в СССР к концу 1980-х годов языки бывших национальных окраин были сильно вытеснены из планового документооборота при том, что роль теневой (абсолютно дефицитной относительно информационной централизации, говоря языком кибернетики) экономики в СССР значительно возросла с 1960-х годов. Плановый процесс СССР начинался с создания зачатков национальной плановой документации для всех республик, а закончился чисто рыночным «зросійщенням» на фоне убогой и неповоротливой Автоматизированной Системы Плановых Расчётов, которая работала только с поступающими извне данными в немашинной форме, оставляя заготовку информации для плановых органов в сфере ручного труда. Ирония истории, что уже к 1995 году информационные средства могли бы показать огромные преимущества планового процесса сразу не менее чем на 15 языках при реализации на реально существовавшей тогда версии СУБД Оракл (Oracle). Однако политический отказ от формирования общесоюзных межведомственных плановых баз данных, как позднее подытожили историки, состоялся почти за 20 лет до этого...
Современное изменение организационных структур крупных, в особенности транснациональных корпораций, произошедшее на основе развития применения реляционных баз данных в значительной степени сконцентрировано в резком сокращении промежуточного или среднего звена производственных и информационных процессов. Кстати, именно это звено в советской администрации было стойкой опорой позитивизма вообще и персонально М. А. Суслова в частности. Личное выступление последнего против ОГАС поэтому глубоко неслучайно. Уже у Глушкова можно найти понимание того, что роль районных и областных информационных агентов в государственном управлении СССР исчерпана в историческом масштабе деятельности. Не менее двух третей плановых расчётов в АСПР Государственного комитета по планированию в СССР по состоянию на момент смерти Глушкова представляли из себя простые статистические агрегаты суммы или среднего значения. В соотнесении с районом или областью именно эти математические агрегаты составляли основную часть работы информационных посредников в советских администрациях. Суммирование, усреднение, разнесение по квалифицирующим признакам полностью автоматизированы в современных реляционных базах данных, а дезагрегация может быть автоматизирована в значительной мере или, в частных случаях, полностью за счёт давно ставшего возможным сохранения ссылок на исходные показатели.
Резкое снижение численности среднего информационного звена в промышленности и государственном управлении будущих социалистических государств относительно СССР ставит гипотезу о соотношении десятков языков регистрации и осмотра хозяйственных фактов с языком работы центральных плановых органов, с языком решений об изменении способов планирования, полемик и публикаций по теме планового процесса. Практических принципов, обнаруживаемых в прошедшей истории здесь только два: наиболее широкий охват и удобство. В революционном процессе после двух мировых войн этим критериям соответствовала российская лексика. При советско-немецко-чехословацком промышленном взаимодействии выявилась уже её некоторая ограниченность, но она была вполне терпимой, тем более на фоне рыночного ослабления промышленных связей, завершившегося их крахом в 1990 году. В революционном процессе после третьей мировой войны какое-либо прогрессивное значение великороссов как промышленной нации исключено тем, что сейчас Россия является территорией промышленного упадка. Её валовые показатели находятся на уровне не самых населённых китайских провинций, а по методам промышленного и общественного планирования Россия уступает многим государствам Европы, не говоря о таких же неповоротливых и монетарных как в ЕС, но всё же более развитых системах промышленного планирования и общественного прогнозирования в КНР и США.
Странное присутствие термина «национал-большевизм» является типичным примером запутанной терминологии позитивистских исследователей из США. Существенных пересечений с концепциями Устрялова или его эксцентрических последователей из польского комсомола 2012 года в книге не провозглашается - Авт. ↩︎
Для подачи на автоматический белорусский перевод использовался источник https://coollib.com/b/122907/read - Пер. ↩︎
Население Латвии сократилось до тех же 1,95 миллионов человек лишь недавно, в результате комбинации факторов: повышение смертности и массовой эмиграции по сравнению с тенденцией 1960-1990 годов. Оба явления являются прямым следствием утраты плановых начал в разгромленном латвийском хозяйстве, остатки которого попали под эксплуатацию со стороны транснациональных банков и корпораций. До эпидемии коронавируса латвийское государство тормозило проведение переписи населения с целью не допустить ликвидации дотаций из бюджета Евросоюза для стран, имеющих более двух миллионов жителей. До украинской административной реформы, косвенно признавшей утрату не менее чем половины населения, Латвии далеко, так как «куда-то делась» только треть от имевшихся к 1988 году 2,5 миллионов жителей. Однако тенденции ничем не отличаются от того, что можно увидеть у литовцев, великороссов и украинцев. ↩︎
Учебник истории латышского народа был переведён для школьного обучения детей прибывших великороссов, тогда как их собственные знания по истории и языку латышей долго оставлялись без внимания советской образовательной системой. То есть в условиях постоянного обмена населением в латвийский контекст прочно вписывались лишь дети поселенцев которые изучали латышский язык. Такой национально-межсубъектный динамизм «через поколение» был весьма странным для активно растущей советской промышленности. Уже в 1970-х годах не было никакой гарантии, что кому-то из детей великорусских поселенцев в Латвии не могла бы понадобиться комбинация туркменского и немецкого языков для промышленной деятельности. Точно также для инженера-латыша не было никаких гарантий ограничения латвийскими проблемами, но он к этому оказывался более готовым за счёт облегчения знакомства с культурой и языком великороссов, литовцев, эстонцев и, в некоторой степени, белорусов. ↩︎
В следующей части будет затронута проблема достоверности и ленинского авторства данного текста. Основой будет книга Сахарова Валентина Александровича «Политическое завещание» Ленина, Москва.: Издательство Московского университета, 2013 - Пер. ↩︎