В чём суть критики искусства?

2020-11-19 Олег Черненко

Обычно, критика фильмов в популярных роликах сводится к одной простой схеме. Сначала критик разбирает сюжет произведения, указывает на нестыковки, искажение исторических фактов, ругает или хвалит игру актёров и мастерство операторов. Затем он может разобрать подноготную процесса производства и обнаружить расхищение бюджетных денег, выявить скрытые идеологические мотивы у авторов и вынести строгий вердикт, что этот фильм был создан прислужниками правящих классов для одурачивания простых людей. Такой подход к критике был очень популярным в двадцатых-тридцатых годах прошлого века и до сих пор может казаться самоочевидным. Однако советский философ Михаил Лифшиц называет такой метод критики вульгарной социологией. Давайте разберём, почему он так считает.

«Если оставить в стороне классовую фразеологию, то в основе вульгарной социологии лежат абстрактно понятые идеи пользы, интереса, целесообразности. В своем одностороннем развитии эти идеи типичны для морального климата буржуазной эры. Вся "идеальная" поверхность духовной жизни представляется чистой иллюзией, скрывающей тайные или бессознательные эгоистические цели. Все качественно-своеобразное, все бесконечное сводится к действию элементарных сил в ограниченной среде», - писал Лифшиц. Вульгарная социология видит свою явную или тайную цель в разоблачении писателей и художников прошлого и настоящего как служителей господствующих классов. С этой точки зрения каждое произведение искусства - зашифрованная идеология одной из общественных групп, борющихся между собой за место под солнцем. Крупицы истины, заключенные в наблюдениях такой социологии, превращаются в нелепость, напыщенную и воинственную. Как ни парадоксально, метод вульгарной социологии более всего применим к ней самой. И не только потому, что ложная проницательность вульгарной социологии превращает всю историю мировой культуры в базарную свалку эгоистических интересов социальных групп. Главный недостаток этой системы взглядов состоит в том, что она несет в себе оправдание неравенства между людьми.

Допустим, что все формы духовной жизни являются только идеологией. Если так, то почему критик делает исключение для самого себя? Тут могут быть только два ответа: либо критик слепо уверен, что его идеология - самая правильная идеология и поэтому он имеет полное право навязывать её другим людям. Либо же критик делает исключение для собственного сознания, превращая его в сверхидеологию, метасознание. Такое исключение ведёт к тому, что критик делит людей на два этажа. Одни являются слепым продуктом среды и воздействия различных средств коммуникации - литературы, живописи, кинематографа, телевидения и прочих мощных инструментов управления чужим сознанием, другие остаются за кулисами и управляют массой простых существ. Это технократы, бихевиористы, инженеры человеческих отношений, социологи - словом, египетские жрецы, стоящие во главе общества.

Более того, такая критика ничего не может ответить на вопрос, почему произведение может нравиться даже если читатель или зритель знает об идеологии авторов и их намерениях его одурачить. В этом месте критику придётся обвинять людей в неправильности их чувств, ложности их сознания, психологических проблемах и так далее. Иначе говоря, такой критик снова попадает в противоречие, которое показывает, что художественная форма его критики никак не способна повлиять на чужие чувства и заставить другого человека чувствовать правильно. Конечно, изобличать ложь и манипуляции - это дело правильное. Без исторического ликбеза невозможно понять мировую культуру. Однако на этом нельзя останавливаться. Искусство возникло в незапамятные времена как изображение реального предмета, существующего вне нас. Но ведь никому в голову не приходит критиковать сказки за избушки на курьих ножках, говорящих животных и счастливые концовки.

Для зрителей или читателей художественный образ приобретает вес больший, чем вес реального факта. И так происходит вовсе не потому, что художественный образ - это обман. Чувства всегда правдивы, даже если они относятся не к самой действительности, а лишь к её слепку в художественной форме. Так почему образ действительности иногда оказывается правдоподобнее самой действительности? Например, бытует точка зрения, что Реформация началась, когда Мартин Лютер прибил к дверям церкви «95 тезисов» с критикой католической церкви. Однако действительность была гораздо более прозаичной. Но разве это умаляет достоинства художника, который смог таким образом передать мировое значение этого события, дерзость священника и чувства людей, наблюдающих за этим? Или знаменитый штурм Зимнего дворца, который был в действительности гораздо менее масштабным, чем его изображение в фильме «Октябрь». Но разве реальное общественное движение не было таким же массовым и героическим? И таких примеров можно привести множество. Вскрывая ложь Солженицына и Михалкова, «Зулейхи» и «Чернобыля», надо сделать следующий шаг и увидеть правду в этих произведениях, а именно правду нашей сегодняшней действительности с её отвратительными пороками. Ведь искусство всегда говорит правду, даже если оно нагло лжёт.

Так зачем пенять на зеркало, коль рожа кривая? Конечно, необходимо требовать, чтобы зеркало было чётче, не искажало изображение, приукрашивая или уродуя его, не имело "слепых пятен", скрывающих целые пласты действительности, но от него нельзя требовать невозможного, как и обвинять в незаслуженных пороках.

Каждая фраза писателя - это небольшая правда, и каждое слово его есть не что иное, как сокращённое изложение определённой истины. И даже самое глубокое заблуждение - это всегда заблуждение в поисках истины, которое точно может показать, каким путём не стоит следовать. Самое плохое произведение содержит изображение общества, которое иногда очень сложно рассмотреть за теми наслоениями смыслов и идей, которые пытается внести автор. Книга, якобы бесстрастно описывающая события прошлого, все равно изображает отношение автора к современному ему обществу. В этом плане документальное совпадение событий из сюжета книги или фильма с реальными историческими фактами не имеет решающего значения для формирования чувственного отклика на произведение.

В конце концов, можно сколько угодно обвинять авторов «Чернобыля» в искажении истории, но свою задачу по созданию определённого чувства трагичности и катастрофы они выполнили мастерски, вызвав это чувство даже у людей, хорошо знающих историю. Безусловно, бороться с искажениями истории необходимо, как и критиковать "Чернобыль" за несоответствие реальности и законам физики - но разве это произведение было бы безупречным, если бы там всё было документально точно?

Критик учит свою аудиторию присваивать чувства по их мерке самих чувств, а не по меркам идеологии, разбираться с конкретным содержанием таких чувств и выяснять, что именно отражается в зеркале искусства. Нельзя останавливаться на том, что у плохой действительности будет плохое искусство - как тогда объяснить появление величайших классических произведений в эпоху рабовладения или крепостничества? Поэтому недостаточно ругать плохое искусство и хвалить хорошее - всякое искусство нужно, собственно, критиковать, т.е. понимать, какие общественные причины в самом широком смысле призывают такое искусство к жизни и выступать против этих причин - или за них.