Марксизм и конкуренция. Часть 2. Отступление о любви

2019-07-01 Василий Пихорович

Первая часть этого цикла, которая представляла собой попытку дать популярное изложение марксистского взгляда на природу конкуренции и на те превращения, которые конкуренция претерпевает в ходе развития товарного хозяйства вообще и капитализма в частности, заканчивалась словами:

«А вот вопрос о соотношении конкуренции и социалистического соревнования, о влиянии их на производительность труда, как и вопрос о судьбе конкуренции при социализме, постараемся обсудить в следующей статье».

Так вот, в ходе работы над этим вопросом автора, что называется, «унесло в сторону». Притом довольно далеко, но в такую интересную сторону, что автор решил поделиться своими соображениями, возникшими по ходу «отклонения в сторону», с читателями, отложив на время вопрос о проблеме повышения производительности труда при социализме и о тех формах, которые приходят при социализме на смену конкуренции.

Автор делает это тем смелее, что это только на первый взгляд та сторона дела, в которую его «унесло», не имеет никакого отношения к вопросу о росте производительности труда или, скажем, к социалистическому соревнованию. Притом, нужно сказать, что этот первый взгляд не имеет ничего общего с марксизмом (а в названии всего цикла все-таки заявлена попытка рассматривать вопросы с точки зрения марксизма), точно так же, как не имеет ничего общего с любовью тот интерес, который любовь вызывает в современном обществе.

Интерес этот, нужно сказать, во-первых, крайне нездоровый и, я бы сказал, некультурный, а во-вторых, настолько поверхностный, что можно даже сказать, что, то, что является предметом данного интереса, точно не является любовью, а является очень часто даже чем-то, ровно противоположным любви.

Сжимая от прибыли руки,

Ругаясь на всякий налог,

Он мыслит до дури о штуке,

Катающейся между ног.

Ну чем не портрет современного успешного человека?! Впрочем, неуспешный отличается в основном только тем, что с прибылями у него не вышло.

На самом же деле, это строчки из поэмы Сергея Есенина «Анна Снегина», призванные продемонстрировать состояние крайней дикости русского мужика определенного сорта, в каком его застала революция.

Сейчас же такой взгляд на любовь, как, впрочем, и на жизнь вообще, считается нормой. Подавляющее большинство соцопросов, в которых ставится вопрос о жизненных ценностях молодежи, дают именно такие результаты: на первом месте материальное благополучие, на втором - семья. Кстати, если отдельно задается вопрос о любви, то эта «ценность» оказывается на гораздо более низких позициях.

Есть даже ученые, которые подводят под это нехитрое мировоззрение научный фундамент. Недавно пришлось присутствовать на лекции одного известного популяризатора науки, борца с лженаукой, доктора биологических наук с очень солидным индексом Хирша по версии Скопус. Тема лекции была сформулирована так: «Научное мировоззрение». Видимо, для того, чтобы заинтересовать молодежную аудиторию, лектор решил разобрать с точки зрения науки и вопрос о том, что такое любовь. Оказалось, что это нечто общее нам со всеми животными. И если человек в этом отношении чем-то и отличается от подавляющего большинства братьев наших меньших, то только тем, что у него, как и еще у пары видов приматов, возможен еще и секс, то есть, по определению автора доклада, половые контакты без цели продолжения рода. Затем ученый заверил аудиторию, что это то, о чем думают и не могут не думать все люди и начал рассказывать о химических механизмах появления менархе у девочек и спермархе у мальчиков.

Кажется, он был даже оскорблен в своих лучших чувствах, когда один из присутствующих на мероприятии старшеклассников через полчаса после начала лекции очень культурно заметил, что все это - удачные или неудачные - но только частные примеры применения научного мышления. А собравшихся интересует вопрос, заявленный в названии лекции: «Что же такое, по мнению уважаемого докладчика, научное мировоззрение само по себе?». На всякий случай молодой человек объяснил, что его и его товарищей интересуют вопросы гносеологии, потому они сюда и пришли.

Получилось забавно - ученый был уверен, что подростков точно должен интересовать секс, а оказалось, что некоторых из них интересует гносеология.

Видимо, объяснить этот парадокс с точки зрения физиологии было невозможно, поэтому лектор продолжил со всякими смачными подробностями рассказывать о менархе, а группа старшеклассников во главе со своим не в меру любознательным товарищем демонстративно пересела с первого ряда на стоящие в уголке кресла-мешки.

У этих странных старшеклассников не только о научном мировоззрении, но и о любви были свои представления, которые никак не сводились к физиологии. Из разговоров с ними я узнал, что им очень нравится высказывание одного знакомого им философа: «Вы еще не родились, а ваши чувства уже существовали». И юные «гносеологи» прекрасно понимали, что существовали они, разумеется, не в генах.

Более внимательный взгляд на любовь сразу обнаруживает, что это чувство, а тем более, отношение, при всей своей интимности, вырастает исключительно на общественной почве, как, впрочем, и все, без исключения, человеческие чувства и отношения. Меняется эта самая «почва», то есть экономический базис общества, каковым, с точки зрения марксизма, как известно, являются господствующие в данном обществе производственные отношения - коренным образом меняется и характер человеческих чувств и отношений.

Чувство любви и соответствующие отношения между людьми, кроме всего прочего, интересны еще и тем, что являются точнейшим инструментом, который не только фиксирует изменения в экономическом базисе общества (как это делают другие элементы надстройки - например, право или мораль), но и могут такое изменение «предсказывать», предвосхищать. Новые экономические отношения еще только «проклевываются», пробиваются сквозь «асфальт» общественных установлений, традиций, прямых запретов, а новые чувства, которые станут обычными и привычными иногда только через сотню-другую лет, уже тут как тут. Кстати, в обратном направлении этот инструмент тоже работает. Старый экономический базис вроде бы еще непоколебим, но если молодое поколение все более настойчиво обнаруживает недовольство теми формами семьи и брака, которые выросли на этом базисе, и активно стремится к нарушению и разрушению этих форм, то это верный знак того, что этот базис и покоящееся на нем общество уже прошли восходящую стадию своего развития, и дела этого общества в общем-то плохи.

Ну вот, после такого вступления-оправдания вернемся к вопросу о судьбах конкуренции при социализме, то есть к тому пункту, от которого начнется наше «отступление».

Ответить на вопрос о том, что было сделано в СССР в отношении преодоления конкуренции в отношениях между людьми не так просто, как кажется. Подавляющее большинство тех, кто попытается ответить на этот вопрос, сразу поделятся в этом отношении на два лагеря. Одни будут вспоминать примеры того, как отношения между людьми строились не на основе конкуренции, другие же наоборот - вспоминать примеры, которые явно показывали, что конкуренция была и при социализме. Кто же из них прав? С одной стороны, правы будут и те, и другие, поскольку и те, и другие примеры имели место. С другой стороны - и те, и другие будут не правы. Притом, по той же самой причине - потому что на каждый пример обязательно можно будет найти контрпример. Другими словами, в СССР, как и в любой другой социалистической стране, обязательно будут как те, так и другие примеры. Ведь суть социализма в том и состоит, что это переход от общества, в котором господствует товарное производство, к обществу, где оно уже преодолено.

Но дело не в примерах, а в том, насколько успешным было преодоление товарных отношений, отношений конкуренции, насколько устойчивой была тенденция к преодолению, насколько опасными были рецидивы конкуренции. Тут нужно заметить, что без рецидивов возврата к старому никак не обойтись. И не только потому, что товарные отношения, которые порождают и постоянно воспроизводят конкуренцию, в одночасье не преодолеваются, что их преодоление - это процесс, занимающий большой временной период, со своими бурными успехами и откатами назад. Но и потому, что товарные отношения - это не просто отношения между людьми - они составляют саму сущность человека, которая, согласно Марксу, «не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений».

Ключевое слово здесь «всех». А это значит, что и товарных отношений тоже. Отсюда, в свою очередь, следует, что даже в те времена, когда товарные отношения будут преодолены, к ним придется специально возвращаться, то есть их придется искусственно воспроизводить - для того, чтобы каждый отдельный индивид мог овладеть и этими отношениями тоже. Ведь не овладей он ими, он их и не сможет преодолеть. А без личного опыта преодоления товарных отношений ни о какой социалистической личности не может быть и речи.

Это такая извечная задача педагогики - провести каждого отдельного человека как можно быстрее через все типы производственных отношений, какие только были выработаны человечеством: начиная с родовых отношений, потом через разные стадии развития товарных отношений - и только потом, через их преодоление вывести за их пределы. Но об этом, то есть о педагогике, нужно будет сказать отдельно; слишком уж важная это для социализма вещь - педагогика - чтобы говорить о ней вскользь. Поэтому роли педагогики при социализме и опыту социалистической педагогики будут посвящены отдельные статьи.

Пока же о том, что начинают социализм люди, которые сами есть продукт товарных отношений и конкуренции. И тот факт, что эти люди решили покончить как с тем, так и с другим, говорит только о том, что они «сыты ими по горло». А если сыты, то, значит и «вскормлены» именно этими отношениями, поскольку здесь сомнительная сама по себе вульгарно-материалистическая формула «мы есть то, что мы едим», будет работать на все сто процентов: у них не осталось уже даже иллюзий по поводу этих отношений - одна только ненависть к старому и жажда нового. Правда, по поводу других отношений - нетоварных, неконкурентных - у них поначалу тоже ничего нет, кроме разве что определенных иллюзий. Но на иллюзиях нового общества не построишь. Именно по этой причине классики марксизма были уверены, что должно родиться поколение, не испытавшее на себе гнет товарных отношений, и только оно сможет построить новое общество. С этой мысли начинает Ленин свое выступление перед делегатами III съезда комсомола, известное под названием «Задачи союзов молодежи»:

«...именно молодежи предстоит настоящая задача создания коммунистического общества. Ибо ясно, что поколение работников, воспитанное в капиталистическом обществе, в лучшем случае сможет решить задачу уничтожения основ старого капиталистического быта, построенного на эксплуатации. Оно в лучшем случае сумеет решить задачи создания такого общественного устройства, которое помогло бы пролетариату и трудовым классам удержать власть в своих руках и создать прочный фундамент, на котором может строить только поколение, вступающее в работу уже при новых условиях, при такой обстановке, когда нет эксплуататорского отношения между людьми».

Для того, чтобы было ясно, насколько глубоко, с точки зрения теории марксизма, нужно было закладывать «фундамент» и насколько прочным он должен был быть, позволю себе привести еще одну довольно длинную цитату из другого классического произведения марксизма, книги Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства»:

«Таким образом, то, что мы можем теперь предположить о формах отношений между полами после предстоящего уничтожения капиталистического производства, носит по преимуществу негативный характер, ограничивается в большинстве случаев тем, что будет устранено. Но что придёт на смену? Это определится, когда вырастет новое поколение: поколение мужчин, которым никогда в жизни не придётся покупать женщину за деньги или за другие социальные средства власти, и поколение женщин, которым никогда не придётся ни отдаваться мужчине из каких-либо других побуждений, кроме подлинной любви, ни отказываться от близости с любимым мужчиной из боязни экономических последствий. Когда эти люди появятся, они отбросят ко всем чертям то, что согласно нынешним представлениям им полагается делать; они будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответственно этому своё общественное мнение о поступках каждого в отдельности, - и точка».

Эту цитату я привел не только с целью обратить внимание на то, что и здесь идет речь о том, что должно появиться новое поколение, не знавшее влияния товарных отношений, которые действуют на человека глубоко разлагающе даже в такой, казалось бы, «естественной» сфере, как любовь, но еще и затем, чтобы напомнить, что при социализме именно в этой тонкой сфере удалось достичь величайших успехов.

Такое поколение людей, и даже не одно, а фактически целых три поколения людей, для которых брак по любви был нормой, а материальные соображения в вопросах любви воспринимались как нечто ненормальное, в Советском Союзе таки появились. То, что далеко не все отдельные представители этих поколений освободились от старых представлений, не имеет никакого значения. Как не спасает ситуации, например, то, что сейчас можно найти много примеров браков по любви. Имеют значение, как уже говорилось, не примеры, а тенденции.

Так вот, тенденция была такова, что удалось не только на уровне массового сознания преодолеть старые предрассудки насчет любви и брака, но создать новую культуру любви. Была создана великолепная литература, кино, на которых учились и таки научились любить совершенно по-новому, глубоко по-человечески целые поколения людей, для которых стало нормой то, что до социализма встречалось крайне редко, да и сейчас в большом дефиците - школьная симпатия, первая любовь, брак по любви, а не по расчету, отсутствие боязни заводить детей, насколько этой самой любви хватает и т. д. т. п. В общем-то, все это очень простые вещи, но именно этих простых вещей, являющихся одной из важнейших составляющих человеческого счастья, сегодня лишено подавляющее большинство наших сограждан.

Конечно, может возникнуть вопрос, а что такое любовь, и как определить, есть она сейчас или нет? Ведь те, кто регулярно «занимается любовью», могут быть полностью уверены, что занимаются они именно ею.

Первая мысль - о социологии. Но она ничем помочь не может. Она исходит из представлений, а понятие - это дело философии. Так считает, например, доктор социологических наук, автор статьиopen in new window «Социальный феномен любви» С.В. Климова:

«Любое социологическое исследование начинается с поиска смысла ключевых понятий его предмета. Реализуя процедуру "вхождения в тему", связанную с любовью, социолог не ставит цели найти ответ на вопрос: что такое любовь? Это задача для философа... В социологическом исследовании важны представления о любви».

Чуть позже мы предоставим слово философам, но пока немножко о представлениях. Давайте, подумаем, какие могут быть представления о любви у народа, у которого в языке есть выражение «заниматься любовью»?! В советские времена это выражение привело бы в смущение человека в культурной компании наравне с соответствующим ему матерным словом, а то и вовсе возмутило еще больше, поскольку матерное слово, обозначающее определенный физиологический процесс, по крайней мере, строго противопоставляло его любви, а не смешивало этих две противоположности. Сейчас же никакого неудобства в употреблении данного выражения никто не испытывает. Вполне возможно, что причиной этого является массовая неразвитость данного чувства. Ведь не может же выражение «заниматься любовью» оскорблять чувства человека, у которого соответствующее чувство просто отсутствует или оно является слишком неразвитым, примитивным, поверхностным, инфантильным, то есть не выходящим за пределы появляющегося в первой половине пубертатного возраста полового любопытства.

Так вот, философы довольно быстро разобрались, что любовь - это не просто половое, а в первую очередь человеческое отношение. Его суть неплохо уловил еще Платон, которому принадлежит открытие любви-дружбы. А для дружбы принципиально важно признание в другом именно человека, то есть личности, а не просто существа определенного пола, когда личность имеет второстепенное значение. Э.В. Ильенков в статье «Школа должна учить мыслить» и вовсе определил любовь как «внимательнейшее отношение к индивидуальности». Но не к своей собственной, а к индивидуальности другого человека. Иначе получится не любовь, а обыкновенный эгоизм, который как раз убивает любовь. А нужно ровно наоборот - нужна любовь, которая преодолевает эгоизм.

Другими словами, без эгоизма в любви не обойтись: ведь иначе преодолевать будет нечего. Но это должен быть не обыкновенный эгоизм, который является не чем иным как продуктом господствующих в обществе товарных отношений и конкуренции. Это должен быть «необыкновенный» эгоизм - эгоизм, сам себя преодолевающий.

Вот так это выглядит у Гегеля:

«Любовь означает вообще сознание моего единства с другим, то, что я не изолирован для себя, а обретаю мое самосознание только как отказ от своего для-себя-бытия и посредством знания себя как своего единства с другим и другого со мной... Первым моментом в любви является то, что я не хочу быть самостоятельным лицом для себя и что, если бы я был таковым, я чувствовал бы свою недостаточность и неполноту. Вторым моментом является то, что я обретаю себя в лице другого, что я обладаю в нем значимостью, которую он в свою очередь обретает во мне. Поэтому любовь - самое чудовищное противоречие, которое рассудок не может разрешить... Любовь есть одновременно создание и разрешение противоречия; в качестве его разрешения она - нравственное единение».

Согласитесь, что это великолепный ответ на вопрос «что такое любовь?»

Но оказалось, что даже самый мастерский философский ответ на вопрос ничего не может изменить в реальной жизни, а это обстоятельство немедленно бьет «рикошетом» и по самой философии. Буквально через несколько страниц после приведенного определения любви читаем в «Философии права» Гегеля в параграфе 166 следующееopen in new window:

«Женщины могут быть образованными, но для высших наук, как философия, и для некоторых произведений искусства, требующих всеобщего, они не созданы. Женщины могут обладать остроумием, вкусом, изяществом, но идеальным они не обладают. Различие между мужчиной и женщиной таково же, как различие между животным и растением: животное больше соответствует характеру мужчины, растение больше - характеру женщины, ибо она больше представляет собою спокойное раскрытие, получающее своим началом более неопределенное единство чувства. Государство подвергается опасности, когда женщины находятся во главе правительства, ибо они действуют не согласно требованиям всеобщего, а руководясь случайными склонностями и мнениями. Женщины получают свое образование какими-то неведомыми путями и как бы через атмосферу представления, больше благодаря жизни, чем благодаря приобретению знаний, между тем как мужчина достигает своего положения лишь посредством завоеваний мысли и многих технических стараний».

И это пишет гениальный Гегель! Ведь сегодня любой феминистке очевидно, что он не прав. Так неужели любая феминистка умнее Гегеля? Это, конечно, вряд ли, но факт остается фактом, что Гегель «промахнулся» самым позорным образом.

Оказывается, можно иметь самые точные определения любви, но они останутся пустой формой до тех пор, пока в действительности женщина не станет полноценным участником общественного производства.

Именно в этом - то есть в максимальном вовлечении женщин в общественное производство и заключается главная задача социализма в сфере любви.

Правда, тут же, в полном соответствии с предупреждением Гегеля, возникает противоречие. Ведь женщину в общественное производство вовлекает и капитализм, но при этом в большинстве случаев он этим самым лишает ее шансов на любовь: старые, феодальные формы брака он уничтожает, а новых не предлагает, поскольку считать сильно новыми формами те, которые послужили завязкой ветхозаветного мифа о Содоме и Гоморре, или которые вдохновляли родоначальницу лирической поэзии Сафо, как-то очень странно. Эти формы если и не старые, то только потому, что они - очень старые, характерные для самых ранних периодов становления рабовладельческого общества. Я уж не говорю о том, что эти ископаемые формы любви на самом деле всегда являлись только показателем того, что в этой сфере что-то не в порядке. У греков причиной распространения однополой любви было то, что греческая женщина была существом забитым, необразованным, попросту говоря, неинтересным в плане любви. В мусульманских странах полигамия для богатых мужчин оборачивалась распространением «греческой любви» среди бедняков, у которых просто не хватало денег на калым. Не исключено, что и сейчас мода на однополую любовь является лишь симптомом массового вынужденного безбрачия. О причинах массового безбрачия при капитализме здесь говорить не место, но то, что оно является фактом, показывают хотя бы те цифры, что в десяти странах Евросоюза количество детей, родившихся вне брака, перевалило за 50 %, а еще в десяти составляет 40%. В США эта цифра тоже приближается к 50 %. А, например, в Бразилии таковых около 80%.

Получается, что при капитализме вовлечению женщины в общественное производство сопутствует невероятный откат в области форм любви, а при социализме ничего подобного не наблюдается. Наоборот, наблюдается способность новой формы семьи переносить даже демографические катастрофы невероятного масштаба, какой несомненно была Великая Отечественная война, в которой погибло огромное количество мужчин детородного возраста.

Это обстоятельство никак не могло не сказаться на судьбе семьи. Например, Александр Довженко очень тревожился по этому поводу. В 1952 году он записывает в своем дневнике:

«Написать целую линию "аморального" поведения ребят с девушками. На 10 рожениц в родильном доме восемь незаконнорожденных... Девушек намного больше, чем ребят вообще у нас. И девочкам горе. Это беда большая, общая».

Но при всем этом, семья выжила, переборола эту беду. Даже в том же 1952 году на Украине было только около 2% детей, рожденных вне брака. И это, кстати, при том, что аборты в СССР в то время были запрещены.

Видимо, социализм отличается от капитализма тем, что вовлекает женщину в общественное производство каким-то иным способом, чем капитализм, поэтому и результаты этого вовлечения оказываются разными.

Но о производстве и о педагогике как процессе вовлечения человека в процесс общественного производства, как уже говорилось, будет отдельный разговор.

Сейчас хотелось бы еще раз акцентировать на том, что любить обязательно учились и сейчас учатся в основном по книгам и фильмам (Довженко делал приведенную выше запись не просто так, а для сценария фильма, где он, кроме всего прочего, собирался этой беде «противопоставить хорошую семью с любовью, счастьем, детьми»), хотя, разумеется, что книги и фильмы не придумываются писателями и режиссерами, а отражают жизнь, они лишь ее зеркало. Но вряд ли кто-то будет отрицать, что даже самое обыкновенное зеркало играет в жизни человека очень важную роль, что уж тогда говорить о таком «зеркалах», как искусство и философия, которые могут отражать не только внешний облик, но и внутренний мир человека! Если человек не имеет привычки регулярно заглядывать в это «зеркало», его внутренний мир очень быстро оказывается крайне запущенным, неряшливым и грязным.

Нет, любовь родилась не при социализме, и первые книжки о любви были написаны задолго до социализма. Собственно говоря, уже первые книги именно о любви и были написаны. Даже в Ветхом завете - до чего уж невеселая, преисполненная злобы и ненависти книжка - куча интересных любовных сюжетов, не говоря о «Песне песней Соломона», которая представляет собой великолепный образец того, что сейчас бы назвали эротической поэзией. Разумеется, что чувства героев этого наивного шедевра крайне просты, я бы сказал, почти детские, они и в самом деле выше эротики не поднимаются, но именно эта полудетская наивность и придает им трогательность.

Задолго до социализма было написано тысячи и тысячи книжек о любви, но проблема в том, что даже в лучших из них любовь остается всего лишь иллюзией. Вот если хотите, «формула любви» дореволюционной эпохи:

«...Я вас люблю (к чему лукавить?),

Но я другому отдана;

Я буду век ему верна».

Пушкин хорошо разбирался в этом вопросе (в любви), он знал много вариантов его решения, каждый из которых имел множество эмпирических подтверждений, но в своем центральном произведении остановился именно на этой формуле. Потому что в ней выражен объективный закон любви для общества товарных отношений, который только подтверждается в очередной раз отдельными случаями его нарушения, в том числе и самыми смелыми, когда любящие друг друга люди решительно нарушали законы права, господствующей морали или религиозные предписания. Но любое такое нарушение даже в литературе заканчивалось печально - или для того, кто любит «не по формуле», как в «Анне Карениной», или для писателя, который пошел против правды жизни.

Очень показателен в этом отношении образ Сони Мармеладовой из «Преступления и наказания» Ф. Достоевского. «Хэппи-энд» этого романа, в котором посредством христианской любви к ближнему Соня превращается из проститутки в некое предвосхищение матери Терезы и посредством все той же христианской любви спасает погрязшую во всех возможных грехах душу Раскольникова, а, походя, обращает в смиренных агнцев божиих и всех его собратьев по каторге, мог бы считаться весьма позорным и для куда менее талантливого писателя, чем Достоевский.

Но нужно было быть еще более гениальным писателем, чем Достоевский, для того, чтобы среди разнообразия «нарушений» выведенной Пушкиным «формулы любви» (а таких нарушений, повторюсь, в жизни было более чем достаточно) найти именно те, из которых потом вырастет новая «формула любви». Нельзя сказать, чтобы никто эту новую формулу не искал именно среди нарушений установлений божеских и человеческих по вопросу о любви и браке. Энгельс в уже упоминаемой книге даже пошутил, что современный ему французский роман тем и отличается от невероятно скучного немецкого тем, что он всегда повествует о супружеской измене. Дальше больше - начали искать образцы чистой любви и «символов чистой красоты» в среде проституток. И Достоевский отдал дань этому увлечению, но что из этого получилось, как раз хорошо видно на уже упомянутом образе Сони Мармеладовой.

Самое интересное, что тот же самый Федор Михайлович Достоевский, что называется, нос к носу, столкнувшись с образцом самой настоящей новой женщины, не сумел ее оценить. Был в его биографии один удивительный эпизод, который описывает в своих воспоминанияхopen in new window Софья Ковалевская. Достоевский предлагал «руку и сердце» ее старшей сестре Анне. Но с этого ничего не вышло. И дело было не только в том, что «жениху» было 43 года, а девушке - 21. Это обстоятельство должно было бы, скорее, остановить, но не остановило Достоевского, что характеризует уровень развитости его чувств не с лучшей стороны. Ведь это на самом деле довольно банальная ситуация - учитель увлекается своей талантливой ученицей и у него возникают к ней какие-то симпатии. С этой ситуацией сталкиваются тысячи и, скорее всего миллионы, преподавателей в вузах и даже учителей в средних школах. И эта симпатия может быть даже взаимной - ведь неопытная девушка может легко принять свое уважение к учителю и восхищение его знаниями и умениями за любовь. Но миллионы учителей спокойно справляются с этой проблемой, и им и в голову не приходит попытаться воспользоваться неопытностью девушки. А вот Федор Михайлович попытался. Но получил «от ворот поворот». И не по причине возраста. Проблема оказалась куда глубже: у Анны были собственные убеждения. Анна восхищалась Достоевским как писателем, видела в нем своего учителя, была очень благодарна ему за то, что он оценил и напечатал в своем журнале ее первые повести, но оказалось, что для любви этого маловато будет.

Достоевский это прекрасно видел, но, что еще раз подтверждает наше замечание о не слишком высокой развитости его чувств, не сумел оценить этого редкостного среди тогдашних женщин качества. Оно его, скорее, раздражало. Получалось, что Федор Михайлович уже был достаточно развитым для того, чтобы простить женщине вынужденные занятия проституцией, но еще пока не дорос до того, чтобы смириться с наличием даже у очень любимой им женщины собственных убеждений. Он пишет следующее:

«Анна Васильевна - одна из лучших женщин, встреченных мною в жизни. Она - чрезвычайно умна, развита, литературно образована, и у нее прекрасное, доброе сердце. Это девушка высоких нравственных качеств; но её убеждения диаметрально противоположны моим, и уступить их она не может, слишком уж она прямолинейна. Навряд ли поэтому наш брак мог быть счастливым»[2].

В женском вопросе он чем-то напоминал Гегеля. С одной стороны, он очень тонко чувствовал женскую душу и даже способствовал ее наилучшим порывам, но с другой, не верил, что женщина способна подняться до действительных вершин человеческой культуры. Софья Ковалевская приводит высказывание Достоевского, которое, хотя оно и вырвано из контекста, весьма точно выражает его отношение к женщинам:

«- Да разве евангелие написано для светских дам?»

Со своей стороны, Анна говорила: «Ему нужна совсем не такая жена, как я. Его жена должна совсем посвятить себя ему, всю свою жизнь ему отдать, только о нем думать. А я этого не могу, я сама хочу жить!»

И как же она жила! Биография этой женщины куда более захватывающа, чем мог бы придумать самый гениальный писатель со взглядами на женский вопрос куда более прогрессивными, чем у Достоевского. Кстати, об Анне Корвин-Круковской, как и о великих женщинах этой эпохи, которые искали свое личное счастье в революционной борьбе, в Советском Союзе писали, но назвать то, что получалось, гениальными художественными произведениями, было очень сложно. Впрочем, серия «Пламенные революционеры», где вышла повесть об Анне Корвин-Круковской, и не предполагала исключительных художественных качеств вышедших в ней произведений. Это были, как правило, весьма посредственные, в смысле, вполне добротные с точки зрения писательского ремесла, пересказы биографий революционеров и революционерок для широкого круга читателей, в первую очередь, юных, дабы дать им достойные ориентиры при выборе жизненного пути. Но дело, на мой взгляд, было отнюдь не в том, что писали об Анне Корвин-Круковской и других революционерах писатели не слишком талантливые, а в том, что у художественной литературы, по всей видимости, есть пределы выразительных возможностей. О том, что у любой формы искусства есть предел выразительных возможностей, любил напоминать В.А. Босенко, обычно приводя оперу «Молодая гвардия» как пример неудачной попытки втиснуть в слишком тесные художественные рамки такое содержание, которое в принципе туда не может быть втиснуто. Ибо чувства, которыми руководствовались молодогвардейцы, во много раз превосходят масштаб тех чувств, для выражения которых была приспособлена опера, которую Ленин называл (правда в частном разговоре с Луначарским, и после этого разговора деньги на Большой театр все-таки были выделены, хоть и в сокращенном размере) «кусочком чисто помещичьей культуры». Вполне возможно, что и художественная литература может оказаться бессильной перед масштабом реальной человеческой личности, деятельность которой выходит далеко за пределы тех отношений, отражением которых призвана быть художественная литература.

Начать хотя бы с того, что по свидетельству Софьи Ковалевской, Алеша Карамазов оказался очень похожим на главного героя рассказа ее сестры «Михаил», и когда она заметила это Достоевскому, тот отреагировал так:

«- А ведь это, пожалуй, и правда! - сказал Федор Михайлович, ударив себя рукой по лбу, - но, верьте слову, я и забыл о Михаиле, когда придумывал своего Алешу. Разве, впрочем, бессознательно он мне пригрезился, - прибавил он, подумав».

Попробуйте описать это в художественном произведении! Получится нечто вроде сплетни. Ведь быть же такого не может, чтобы гениальный Достоевский «списал» образ у начинающей писательницы! Точно так же, правда, как и не может быть такого, чтобы опытный редактор забыл, что такой образ уже был, притом в повести, которая принадлежит перу девушки, в которую он был влюблен.

Но нам ведь неважно, сознательно или бессознательно Федор Михайлович позаимствовал свой самый любимый образ у Анны Корвин-Круковской. В любом случае - это весьма неплохое начало любой биографии: создать образ, который, хоть и под чужим авторством, вошел в мировую литературу. Пересказать всю биографию этой удивительной женщины здесь не удастся. Поэтому - только самые ключевые пункты. Через два года после неудачного ухаживания со стороны Достоевского Анна уезжает в Швейцарию, где сначала примыкает к анархистам, а позже вступает в I Интернационал, где представляет его русскую секцию. Выходит замуж за французского революционера Виктора Жаклара, вместе с которым принимает самое активное участие в Парижской Коммуне. Анна становится членом комиссии Коммуны по женскому образованию, издает газету «La sociale», где активно печатается. Кстати, самое живое участие в делах Коммуны принимала и Софья Ковалевская. После поражения Коммуны Виктор Жаклар был приговорен к смертной казни, а Анна - к пожизненной каторге. Им удалось бежать из тюрьмы, перебраться в Англию, где они остановились у Карла Маркса, с которым Анна находилась в дружественных отношениях. Она даже работала над переводом I тома «Капитала», который, правда, так и не был закончен.

В общем, это была женщина новой эпохи, и таких женщин уже было довольно много. Свое личное счастье они искали отнюдь не в борьбе за свои собственные права и не за свое собственное счастье, и даже не за счастье «ближнего», но за счастье дальнего, за счастье тех, кто в этом мире был лишен даже надежды на человеческую жизнь. Ничего странного, что и нравились этим женщинам отнюдь не те мужчины, для которых «было написано евангелие», а те, которые посвятили себя без остатка той же самой борьбе и таким образом писали новое «евангелие», «благую весть» о том, что новый мир - мир, в котором между людьми будет царить не звериная конкуренция и всеобщая продажность, лицемерно прикрываемая сладкими словами о всеобщей любви, а действительная любовь и стремление каждого отдельного индивида всеми силами служить всеобщему благу - возможен. Эти мужчины и женщины, посвятившие свои молодые жизни без остатка борьбе за новые отношения между людьми, были «свидетелями» этого будущего мира. В этой борьбе складывались и новые отношения между мужчиной и женщиной, рождались новые типы самих мужчин и женщин, способных пожертвовать не только личным счастьем, но, если потребуется, и жизнью ради достижения всеобщего счастья.

Увы, Достоевский во всем этом видел в лучшем случае излишнюю «прямолинейность», а в основном, как это ни парадоксально, в этих примерах бескорыстного самопожертвования ради блага других людей он видел только эгоизм, стремление самоутвердиться за счет других и просто «бесовство».

Зато этот новый тип взаимоотношений между мужчиной и женщиной, как и новый тип женщин, заметили сотоварищи Достоевского по русской литературе, которые при всем различии своих политических взглядов, решительно отмежевались от любых попыток «юродствования во Христе». В первую очередь, это, конечно, Н.Г. Чернышевский, на романе которого «Что делать?» как раз и воспитывались такие женщины. И.С. Тургенев, как и Достоевский, относился к тогдашним нигилистам и социалистам без особой симпатии, но, в отличие от Достоевского, не пытался их демонизировать, а изобразил весьма правдиво, в том числе он создал и замечательный образ новой женщины - Елены Стаховой. Ну и, конечно, «Мать» Горького... В общем-то, больше крупных образов женщин нового типа дореволюционная русская литература дать и не смогла, что свидетельствует о том, что дело было не только в реакционных взглядах Достоевского, но и в сложности самой задачи.

Притом сложной она оставалась и при социализме. Возьмите, к примеру, Маяковского. При всей его любви к женщинам и к социализму он так и не попытался создать образ новой женщины. Хоть он и посмеивался весьма зло над «Цементом» Гладкова («Нет нигде цемента, а Гладков написал благодарственный молебен о цементе»), образ Даши, при всех его художественных недостатках, оказался куда более глубоким и жизненно правдивым, чем все созданные Маяковским женские образы, вместе взятые. Позже советская литература и кино создали десятки и сотни великолепных образов женщины нового типа и нового типа любви, которые продолжают поражать воображение еще и сегодня. Сами понимаете, что произошло это не потому, что создававшие их люди были талантливее Чернышевского, Тургенева, Горького или Маяковского, а потому, что этот тип женщин и новый тип взаимоотношений между мужчинами и женщинами стал привычным, «узнаваемым».

Только не нужно думать, что при социализме вопросы любви прямо так берут и решаются без каких-либо проблем. Не могло быть без проблем. Были там свои «достоевские», но и девушек типа Анны Корвин-Круковской там было уже очень много. Не в последнюю очередь, благодаря прогрессивной русской литературе, которая учила любить по-новому.

Говоря о советских «достоевских», я преувеличивал, но не сильно, поскольку имел в виду эпизод с действительно талантливым поэтом, автором проникновенных стихов о любви, которые сыграли немалую роль в воспитании нового поколения девушек:

Любовью дорожить умейте,

С годами дорожить вдвойне.

Любовь - не вздохи на скамейке

И не прогулки при луне.

Все будет: слякоть и пороша.

Ведь вместе надо жизнь прожить.

Любовь с хорошей песней схожа,

А песню нелегко сложить.

Но вот что вспоминаетopen in new window об авторе этого стихотворения тоже очень известный советский поэт Николай Старшинов, бывший в то время мужем не менее известной и талантливой поэтессы Юлии Друниной:

«Юле позвонил Степан Щипачев, занимавший тогда пост заместителя главного редактора журнала «Красноармеец» и одновременно являвшийся членом редколлегии журнала «Октябрь». Он пригласил ее принести стихи, пообещав опубликовать их в обоих журналах...

Я ждал Юлю на улице. Не прошло и четверти часа, как она выбежала ко мне, раскрасневшаяся и возмущенная:

Ты представляешь, что придумал этот старый дурак? Только я вошла к нему в кабинет, он весь расплылся в доброй улыбке: «Мы непременно напещатаем ваши стихи и в «Красноармейсе» и в «Октябре» (говорил он именно так, произнося вместо «ч» - «щ», а вместо «ц» - «с»). А сам сел со мной рядом на диване. Я немного отодвинулась от него, а он снова сблизился и обнял меня за талию. Я стала отстраняться от него. И тогда он произнес такую дурацкую речь: «Ну, щего вы боитесь нашей близости? Ведь об этом никто не узнает. А зато у вас на всю жизнь останутся воспоминания о том, что вы были близки с большим совеским поэтом!..» Я вскочила с дивана и стрелой вылетела на улицу...»

Кто-то скажет - как можно сравнивать! Достоевский жениться собирался, а Щипачев, как бы сейчас сказали, харассментом занимался.

Но это, знаете ли, «на любителя». Кому-то кажется, что воспользоваться своим положением ради одного раза это бесчестно, а вот заполучить благодаря своему редакторскому положению в свое распоряжение юную писательницу на всю жизнь - это предел честности и порядочности. Сейчас речь не об этом, а о том, что задача преодоления старых привычек и отношений была крайне трудной. Дряни в человеческих душах на этот счет накопилось столько, что казалось, ее вообще никогда не вычистить, особенно если учесть, что она воспроизводилась в самых неожиданных местах.

Мы совершенно неслучайно, говоря о достижениях социализма в преодолении товарных отношений в области любви, так много говорим о Достоевском. Дело в том, что Достоевский - едва ли не лучший во всей мировой литературе специалист по всякой человеческой дряни. Он исследовал на предмет дрянности самые тайные закоулки человеческой души, он описал дрянь самых разных сортов и оттенков с величайшим вкусом и с глубочайшим знанием дела. Можно даже сказать, что он очень любил все дрянное в человеке. И наоборот, его бесила даже самая маленькая надежда на то, что с дрянью когда-то может быть покончено. Он немедленно находил в людях, выражавших такую надежду, а тем более, пытавшихся совершать какие-то шаги в этом направлении, тонны всякой дряни, объявлял их «бесами», призывал на их головы проклятие. И сказать, что он был совсем неправ, мы никак не можем. Как уже говорилось в самом начале, люди, отрицающие капитализм, отношения товарного производства, конкуренции между людьми, отношения господства и подчинения, в целом никак не могли быть ангелами - они сами были порождением старых порядков, они же были их самоотрицанием.

В этом смысле совершенно кривое зеркало «достоевщины», сильно преувеличивающее значение дряни в человеческой душе и отказывающееся видеть хотя бы малейшие шансы человека на преодоление этой дряни собственными силами (не индивидуальными конечно), было очень полезно для социализма. При капитализме это искажение может только деморализовать нормального человека, заставить его подчиниться злу без сопротивления, но при социализме - совсем другое дело. Оно позволяло увидеть дрянь даже в зародыше и вовремя заняться ее вычищением.

И получалось ведь очень неплохо, хотя и крайне парадоксально: в общем-то дрянные на поверку «степаны щипачевы», исполняя «социальный заказ», писали проникновенные стихи о любви, на которых воспитывались поверившие им «юлии друнины», которые потом окорачивали своих «учителей».

О советских стихах о любви, книгах и фильмах о любви можно писать очень много и это обязательно нужно делать - ведь они совершили буквально переворот в сознании народа, дав возможность едва ли не каждому человеку хотя бы на самый короткий срок, но пережить это великое чувство, которое в общем-то малодоступно большинству современных людей.

Но чтобы этот срок мог продлиться и чтобы хоть и очень приятное, но весьма смутное чувство «обрело плоть и кровь», нужен был переворот в бытии, а не только в сознании.

Суть этого переворота очень точно была выражена в одном из десятков замечательных советских фильмов о любви - «Девчата». Помните, когда главные герои в конце фильма сидят на бревне и рассуждают о том, мешают ли людям носы целоваться, появляется игравший завхоза Пуговкин и говорит реплику:

«Батюшки, уже и днем сидят? Зря сидите, жилплощади на этот год не предвидится».

«Ладно-ладно, проваливай» - отвечает ему Рыбников.

Ведь всем тогда было ясно, что это проблемы завхоза - то есть общества, в данном случае, государства - заботиться о том, чтобы вовремя была обеспечена жилплощадь и все остальное, что положено, для тех, кому удалось уже что-то «высидеть» на этом заветном бревне.

Общество берет на себя заботу о создании условий для рождения и воспитания детей - в этом, пожалуй, и состоит главный секрет успехов социализма в области любви. Даже если общество при этом очень небогато и не так уж и много может обеспечить (например, в Советском Союзе было еще очень далеко до самого главного - до полного освобождения женщины от непроизводительного, отупляющего домашнего труда), любовь становится массовым явлением. Как только даже очень богатое общество перекладывает заботы по воспитанию детей на плечи частных лиц (а, в большинстве случаев, это, как правило, оказываются женские плечи), любовь как массовое явление исчезает, и ее место заступают самые разнообразные извращения в данной области. Причем это вовсе не обязательно однополая любовь. Разве не является половым извращением, например, то, что именуется сейчас партнерством? Ведь согласитесь, что добровольные половые отношения без любви - это крайне ненормальные отношения. Как и добровольный брак по расчету.

Причина всех этих извращений - отнюдь не падение нравов (падение нравов есть не причина, а следствие), а господство товарных отношений и конкуренция. Победить в этой конкуренции, а то и просто выжить в этих условиях товарных отношений можно только всячески минимизируя непроизводительные расходы. Можно, конечно, и побороться за свое право на любовь, но эта борьба требует героизма не меньшего, чем тот, что необходим, например, солдату. И таких героев не так уж и мало. А героинь еще больше - помните цифры по детям, рожденным вне брака?

Но если брать в целом, то есть, не примеры (даже очень множественные), а тенденции, то выяснится, что даже те люди и народы, которые выросли в обществах с традиционной многодетностью, попав в поле действия развитых товарных отношений и конкуренции, достаточно быстро начинают двигаться от традиции многодетности в сторону традиции «чайлд-фри», а то и в сторону «лав-фри», все больше предпочитая «заниматься любовью» с помощью разных высокотехнологических приспособлений, которые им любезно предоставляет отзывчивое на данную тенденцию товарное хозяйство.

Конечно, часть читателей, ознакомившись со всеми все этими соображениями, и даже полностью или частично согласившись с ними, может задаться вопросом, а что же делать тем, кто не хочет и не может ждать, когда будут преодолены товарные отношения и конкуренция? Ведь принципиальная невозможность реализовать любовь в условиях господства товарных отношений отнюдь не устраняет потребности в любви, а даже напротив - обостряет эту потребность до крайности.

К сожалению, никаких готовых рецептов на этот счет мы представить не можем. Разве что можем посоветовать им не принимать на этот счет никаких готовых рецептов, что означает - не соглашаться ни на какие суррогатные формы любви, которые в таком изобилии предлагает современное общество, в котором господствуют товарные отношения и конкуренция. Ведь все, что оно может предложить в качестве формулы любви - это «ты мне - я тебе».

Но формула «ты мне - я тебе» и есть формула товарных отношений. И как в любых других товарных отношениях, каждый участник сделки здесь старается «купить дешевле, продать дороже», то есть попросту использовать другого. Такая любовь, увы, долго не живет.

Вся история показывает (а чувство любви есть чувство именно историческое, и вырабатывалось оно во всей истории культуры), что настоящая любовь всегда «складывалась» только у тех людей, у которых хватало смелости не соглашаться на суррогаты, а смело идти против господствующих в обществе отношений, преодолевать их. Именно так выглядели реальные (Элоиза и Абеляр) или выдуманные гениальными писателями образцы (Ромэо и Джульетта) любви. Не меньшего мужества требует любовь и в современной жизни. Преодолеть в себе выработанное миром товарных отношений стремление взять больше и отдать поменьше и находить счастье в том, чтобы отдавать побольше, не рассчитывая на «компенсацию». Это - необходимая составляющая любви. И в то же время - это и формула преодоления товарных отношений: труд на общее благо без нормы и вознаграждения. Поэтому одним из условий любви и оказывается общность убеждений. Но, согласитесь, что людей с такими убеждениями в современном обществе не так уж много, а готовых действовать согласно своим убеждениям хотя бы во взаимоотношениях со своим избранником - еще меньше. А ведь для того, чтобы любовь «сложилась», нужно найти еще одного такого же «ненормального». Вот и складывается она крайне редко и требует огромных усилий для своего поддержания, как, собственно, и борьба за лучший мир, где любовь станет привычным делом.

Но, тем не менее, как борьба за преодоление господства товарных отношений начинается не при социализме, а еще при капитализме, так и борьба за личное счастье не прекращается сразу же с наступлением социализма. К сожалению, не смог найти цитату, но, помнится, у Ленина где-то есть, что даже полный коммунизм не освобождает слабого характером от угнетения со стороны сильного характером или, скажем, от неразделенной любви.

Так что любому желающему приобщиться как к борьбе за преодоление товарных отношений, так и к борьбе за личное счастье никто не мешает (точнее, все мешает и все мешают, но на то она и борьба) уже сегодня. Тем более, что и та, и другая борьба теснейшим образом связаны и взаимопереплетены и, в конечном счете, представляют собой одну и ту же борьбу,

Социализм отличается в этой сфере только тем, что любовь из привилегии отдельных «сильных личностей» становится доступной каждому члену общества.

«Любовь - это обычное дело, которое нужно уметь организовать», - говорил когда-то Антон Семенович Макаренко.

Но организовать это дело так, чтобы оно стало обычным делом, доступным всем и каждому, нельзя до тех пор, пока в обществе господствуют товарное хозяйство и конкуренция. Ни в условиях натурального домашнего хозяйства, ни в условиях товарного хозяйства любовь не может стать обычным делом. Там она всегда является исключением, притом, очень часто и очень быстро заканчивающимся печально. Для того, чтобы любовь стала обычным делом, товарные отношения и конкуренция должны быть преодолены.

О том, как Антону Семеновичу Макаренко удалось придать делу преодоления товарных отношений и конкуренции промышленные масштабы и каково действительное значение этого опыта для дела социализма - в следующей статье.