Владимир Маяковский - поэт и «фабрика радия». 19 июля - 125 лет со дня рождения поэта революции

2018-07-19 К. Дымов

Поэзия - та же добыча радия.

В грамм добыча, в год труды.

Изводишь единого слова ради

Тысячи тонн словесной руды

(В. Маяковский.

«Разговор с фининспектором о поэзии»)

Маяковского сегодня «очень стараются забывать». Где-то на его - в широком смысле - родине он удалён из школьных программ или, во всяком случае, задвинут в них на вторые-третьи позиции, с тем, чтоб лучшие места там заняли «лояльные» к теперешнему строю поэты. А где-то он и полностью «декоммунизирован». Так, его малая родина в Грузии ещё в 1990 году была переименована из Маяковски обратно в Багдати (до революции - село Багдади Кутаисской губернии; с 1981 года - статус города). Та же отдалённо-посмертная судьба, разумеется, не могла не постигнуть пламенного революционного стихотворца на сегодняшней постмайданной Украине.

Дело не ограничивается лишь переименованием улиц (кстати, во Львове улица Маяковского, равно как и улица Горького, была переименована в «первую волну» ещё - в 1990 году или немногим позже). Попытка КПУ зарегистрировать в целях легализации её партийных структур общественную организацию под названием «Левый марш» была сразу же пресечена украинских минюстом. Получается, самое название этого стихотворения 1918 года ныне помещено под официальный запрет.

Разворачивайтесь в марше!

Словесной не место кляузе.

Тише, ораторы!

Ваше

слово,

товарищ маузер!

Маяковский неоднократно посещал Украину ещё до революции - в частности, гостил он в имении Малая Маячка Херсонской губернии, в котором управляющим служил отец его закадычного друга - поэта-футуриста Давида Бурлюка. А уж после революции, в 20-е годы, он изъездил с выступлениями всю Украину вдоль и поперёк - от Винницы и Бердичева до Харькова и Донецка. Не говоря уже про Одессу, где на рейде он подслушал разговор десантных судов «Советский Дагестан» и «Красная Абхазия». Его стихи переводили на украинский язык (или пытались переводить - по-моему, переводить стихи Маяковского на другие языки совершенно невозможно) Павло Тычина, Мыкола Бажан и Юрий Яновский. Однако разве ж могут правители современной Украины простить Владимиру Владимировичу (sic!) такое:

Украинцев и русских клич один -

Да не будет пан над рабочим господин!

Впрочем, и правящий класс Украины Маяковского, как и Лермонтова, совсем не забывает - если надо, использует его в идеологической борьбе против «немытой России». Откопали же в стихотворении «Долг Украине» (1926) следующие строки:

Говорю себе:

товарищ москаль,

На Украину

шуток не скаль.

Но вот для них незадача: уже в последующих строках поэт, выражая симпатии к украинской мове, припоминает «Интернационал» на украинском языке (что поразительно, это произведение, запрещённое на Украине, на украинский перевёл не кто-нибудь, а Мыкола Вороной, один из отцов-учредителей Центральной Рады, расстрелянный НКВД в 1938 году, - в маразме «декоммунизации» на Украине даже официальных «борцов за её волю», казнённых «коммуняками», порою запрещают!):

Разучите

эту мову

на знамёнах -

лексиконах алых, -

эта мова

величава и проста:

«Чуешь, сурмы загралы,

час расплаты настав...»

Творчество Маяковского вызывало споры, неоднозначные суждения и при его жизни; спорно оно и сегодня. Слог его - не для всяких эстетствующих ушей, в нём мало «красивости». Да и, в самом деле, многие творения Маяковского представляют собой весьма примитивные «агитки» - но тут нужно всегда иметь в виду, на какую публику это писалось; и надо понимать, что современники поэта воспринимали всё это совсем не так, как воспринимаем такого рода вещи мы, живущие в иную эпоху.

Хотя и написанные упрощённым языком, рассчитанные на полуграмотных красноармейцев и матросов «агитки» иногда поднимаются до уровня пророчества, откровения. Вот, для примера, «Советская азбука» 1919 года. Каждое двустишие её посвящено одной из букв русского алфавита, от А до Я, - человек, читавший эту «азбуку», осваивал грамоту и заодно получал политинформацию. Написано вроде бы предельно просто и по-плебейски грубо - однако как же это всё злободневно и в наши дни, столетие спустя (только фамилии и некоторые названия поменять надо)!

Вильсон важнее прочей птицы.

Воткнуть перо бы в ягодицы.

Европой правит Лига наций.

Есть где воришкам разогнаться.

Земля собой шарообразная.

За Милюкова - сволочь разная.

Интеллигент не любит риска.

И красен в меру, как редиска.

Меньшевики такие люди -

Мамашу могут проиудить.

Ох, спекулянту хоть повеситься!

Октябрь идёт. Не любит месяца.

Рим - город и стоит на Тибре.

Румыны смотрят, что бы стибрить.

Щетина украшает борова.

Щенки Антанты лают здорово.

И уж, конечно, нетленная «классика жанра» - разухабистая частушка В. Маяковского, которую революционные матросы распевали в октябре 17-го:

Ешь ананасы, рябчиков жуй,

День твой последний приходит, буржуй!

(Автор настоящей статьи накануне «миллениума» - 2000 года по молодости сочинил свой вариант сего шедевра, и он был напечатан в местном «боевом листке»:

Пей «Кока-Колу», «сникерсы» жуй,

Век твой последний приходит, буржуй!)

Давно уже не существует государство под названием «СССР», но людям, выросшим в нём, прочно впечатались в память «Стихи о советском паспорте», что звучали по обыкновению на торжественной церемонии вручения «краснокожей паспортины» 16-летним юношам и девушкам - новым гражданам Страны Советов:

Я волком бы

выгрыз

бюрократизм.

К мандатам

почтения нету.

К любым

чертям с матерями

катись

любая бумажка.

Но эту...

В. Маяковский давно разобран на цитаты, он вспоминается совсем нередко - по поводу и без оного. Частенько даже вспоминается всуе - назвали же в своё время пошлейшую передачу (с ведущей-негритянкой) на российском телевидении: «Про это»! И «достаю... из широких штанин», бывает, упоминают, морозя какую-нибудь пошлость. Как бы то ни было, влияние В. В. Маяковского - как бы «подзабытого» и отправленного в опалу литератора - по-прежнему велико. Работая над статьёй, я с удивлением узнал, что слово «далёко» тоже придумал Маяковский. У него речь шла про «коммунистическое далёко», и с этим перекликается культовый детский фильм 80-х «Гостья из будущего»: «Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко...». И ещё множеством слов, придуманных им, мы пользуемся в нашей каждодневной речи.

Ведь помимо невероятной энергетики Владимира Маяковского, огромную силу и ценность имеет работа Маяковского со словом, его словообразовательная и «словофрезеровальная» работа. Язык - это живой организм, который развивается по законам диалектики: он устойчив и даже консервативен (без чего язык не смог бы выполнять свою функцию средства общения ныне живущих людей и коммуникации многих поколений народа) - и в то же время язык необычайно изменчив, пластичен. Язык развивается, отражая изменения в жизни общества; ведущую роль в этом процессе, конечно же, играет масса, «народ-языкотворец». Но выразителями масс - теми, кто просеивает и шлифует поднятые народом языковые массивы, отбирая всё лучшее и превращая это в языковую норму, - выступают лучшие писатели эпохи.

Новый русский литературный язык - язык революционного XX века - во многом создавал В. В. Маяковский. В своей программной, написанной в шутливо-полемическом тоне статье «Как делать стихи?» (1926) он отмечает: «...революция выбросила на улицу корявый говор миллионов, жаргон окраин полился через центральные проспекты...». И в самом деле, после Октябрьской революции в общеупотребительный русский язык полились широкие потоки диалектной речи, просторечия, всевозможных жаргонов. Люди старой культуры усматривали в этом непоправимую трагедию, катастрофу - мол, происходит порча, искажение русского языка. Однако ничего ужасного не произошло: диалектика языкового развития проявила себя в том, что сбереглись основные нормы «великого и могучего», но при этом язык лишь обогатился, стал живее, ярче, выразительнее. Мы сегодня даже не задумываемся над тем, что такие вполне нормальные слова, как глухомань, затемно, новосёл, обеднять, отгул, пришли в литературный русский язык только лишь после революции из диалектов, а показуха, заправúла, разбазаривать - из просторечья.

Маяковский обращал своё поэтическое слово к массам, выполняя - он это признавал и нисколько этого не стыдился - социальный заказ. Ещё до революции, в бытность свою футуристом, он стремился создавать «поэзию площадей и улиц», естественно, и перенося в свою поэзию свойственный площадям и улицам язык. В этом состояла причина не только популярности его «у улицы», но и успеха его в поэтической передаче тех бурных событий, хроникёром которых Маяковский стал. Многие поэты того времени поддержали революцию, но поэтом её стал только он.

В этой связи показательно сравнение Маяковского с А. Блоком. Маяковский сам точно подметил в статье «Умер Александр Блок»: «Блок честно и восторженно подошёл к нашей великой революции, но тонким, изящным словам символиста не под силу было выдержать и поднять её тяжелейшие реальнейшие, грубейшие образы. В своей знаменитой, переведённой на многие языки поэме "Двенадцать" Блок надорвался». Для выражения тяжелейших и грубейших образов потребовались тяжёлые и грубые слова - слова «черни», а не утончённых почитателей Прекрасных Дам. Блок в поэме «Двенадцать» тоже пытается ввести в свой язык лексику улицы, только у него это получилось гораздо хуже, чем у Маяковского, который человеком улицы был сам; для него такая лексика была органична. Это была его стихия - стихия восставших улиц и площадей, стихия переполненных залов и стадионов.

Маяковский ведь и писал свои стихотворения и поэмы в расчёте на публичные выступления перед массой - этому-то и было подчинено необычное членение его строф, с обозначением интонации. Его поэзия органически сочеталась также и с его имиджем, внешним обликом - огромного роста широкоплечий богатырь с могучим голосом редкой красоты. Лев Кассиль - которому путёвку в писательство и дал-то как раз В. Маяковский, и он за это отблагодарил Владимира Владимировича статьёй о нём в Детской Энциклопедии 1968 года, - свидетельствует, что, когда Маяковский читал стихи, стёкла в окнах начинали дребезжать! Его стихи должны были греметь!

Он особенно любил выступать в цехах и рабочих клубах, участвуя в жёстких дискуссиях, - а в карман за словом он никогда не лез! Его творчество обнаруживает синтез искусств, в частности - весьма необычный синтез поэзии и изобразительного искусства, графики. Синтез проявился не только в соединении карикатур и злобно-сатирических виршей в «Окнах РОСТА» (всего он выполнил 3 тысячи рисунков и плакатов!), но и в том же «геометрическом» членении строф, в коем можно увидеть влияние на его поэзию учёбы в Московском училище живописи, ваяния и зодчества.

Поэт-боец, поэт-трибун обязан был говорить языком улицы, хотя стремление говорить таким языком несло свои издержки. В поэзии и прозе Маяковского можно встретить совсем уж режущие ухо слова «ихний», «нету». Ещё ему ставили в вину употребление слова «сволочь», но на это В. В. Маяковский, по-моему, сам отлично ответил на одной из встреч, давая ответ на вопрос из зала: «Я употребляю это слово потому, что оно попадается в жизни. Пока это понятие существует, до тех пор оно и в стихах будет попадаться. Я никак не могу амнистировать "сволочь" из соображений эстетического порядка, так полным словом и называю».

Называть вещи своими именами, называя сволочь сволочью! А к сволочи Маяковский всегда был непримирим, даже если она прикрывалась партбилетом. Он никогда и в ни коей мере не был беспринципным апологетом того общественного строя, который он утверждал и прославлял. Его критика всего, что мешало развитию социализма, всегда была острой и разящей наповал. На его знаменитое убийственно-едкое стихотворение «Прозаседавшиеся» (ещё одно меткое словечко Маяковского, вошедшее в нашу речь) В. И. Ленин отозвался не менее хлёсткими, язвительными словами: «В своём стихотворении он [Маяковский] вдрызг высмеивает заседания и издевается над коммунистами, что они всё заседают и перезаседают».

Это ведь всё Маяковский видел. Про пьесу «Клоп» он писал: «Обработанный и вошедший в комедию материал - это громада обывательских фактов, шедших в мои руки и голову со всех сторон, во всё время газетной и публицистической работы, особенно по "Комсомольской правде"». «Громада обывательских фактов» и засилье «прозаседавшейся» бюрократии не могли не угнетать его. Современные биографы Маяковского, рассуждая о причинах его самоубийства, говорят о том, что во многом оно было обусловлено разочарованием поэта революции в советской действительности. Должно быть, это и было так. Построение реального социализма пошло - и не могло не пойти, раз это был «пионерский процесс», - не совсем так, как его представляли революционные романтики. Это - сложный и противоречивый процесс, в осмыслении которого, наряду с экономистами и философами, должны принимать участие также писатели и художники (в широком смысле этого слова).

Художник - если это подлинный художник, который «сердцем болит», а не просто отрабатывает проплаченный заказ от власти, - чувствует эти противоречия куда острее, чем рационалист-философ, и, тем более, острее, чем циник-экономист. Отсюда душевный разлад, который может подвести Поэта к жизненной трагедии.

У Маяковского есть ещё замечательное стихотворение «Не юбилейте!», смысл которого состоит в том, что юбилеи (Октября и проч.) следует отмечать реальными делами, трудовыми свершениями и борьбой, а не красивыми пустыми словесами:

Белой гвардии

для меня

белей

имя мёртвое: юбилей.

Юбилей - это пепел,

песок и дым;

юбилей -

это радость седым;

юбилей -

это край

кладбищенских ям;

это речи

и фимиам;

остановка предсмертная,

вздохи,

елей -

вот что лезет

из букв

«ю-б-и-л-е-й».

А так и получается, что позднесоветские вожди «проюбилеили» страну, да и сегодняшние коммунисты склонны к тому же! И снова льются «речи и фимиам», тогда как, по Маяковскому, «песня и стих - это бомба и знамя». Перо должно быть приравнено к штыку, а не служить микрофоном тамады на свадьбе-вечеринке! «В работе сознательно перевожу себя на газетчика», - написал он в автобиографии «Я сам» (1928), имея в виду публицистическую, боевую заострённость своей поэзии.

Маяковский, как никто другой, умел превращать слово в штык или бомбу. Так, в «Стихах о советском паспорте» сей документ, «серпастый» и «молоткастый», он превращает именно в «бомбу», в «ежа», в «бритву обоюдоострую», в «гремучую в 20 жал змею двухметроворостую», которую со страхом, с ужасом берёт в руки иноземный пограничный чиновник. Каждое слово тут действительно разит наповал.

Смело вводя в стихотворения политический словарь, лозунги и ораторские призывы, поэт революции обогащает язык новыми меткими словами: «керзоните», «гучковеет и откеренщивается», «муссолиниться» - и каждое такое слово, опять же, бьёт в цель, давая врагу убийственную характеристику. Его препохабие капитал - даже сам Маркс с его жёлчным юмором не смог бы придумать ничего подобного!

...Про время, в которое мы живём, тоже можно было бы сказать словами В. В. Маяковского: «Это время гудит телеграфной струной» (из поэмы «Хорошо!»). Время снова гудит напряжённой струной, готовой разорваться при разрешении накопившихся в мире противоречий. Неизбежно должен возникнуть социальный заказ на боевую, острую, подлинно революционную публицистику и поэзию.

А революционная публицистика и поэзия требует нового слова, нового языка - живого молодёжного языка «площадей и улиц», а не затёртого, заезженного языка старорежимных лекторов из «общества по распространению». Разумеется, для того чтобы новый язык смог передать всю глубину содержания накопленной за столетия общественно-политической мысли, работа над ним должна опираться также на весь массив языковых богатств, на всю мировую классическую литературу; она должна опираться на понимание диалектических законов развития языка. Сложная работа предстоит? Да! А что, слабó «ноктюрн сыграть... на флейте водосточных труб?»