Ужас, который всегда с тобой

2018-02-19 С.Г.

Кошмары меня никогда не мучили - даже в детстве. Бывает, вдруг что-то страшное приснится, но это всего в одну ночь из тысячи. Лишь в последнее время стал я просыпаться в ужасе - под утро, когда за окном уже светает - и долго лежать, пытаясь успокоиться.

Сюжет этих снов всегда разный, но смысл один: я что-то не могу сделать, что-то неуловимо ускользает от меня; внезапно рушатся все мои планы и намерения, а сам я остаюсь обманут.

И нет ничего странного в том, что разная жуть снится мне как раз на пороге тридцатилетия. Время идёт и "первая молодость" - к какому бы периоду жизни она не относилась - уже прошла. За ней, наверное, уже последовала вторая, третья... Сколько бы их ни было, моложе от этого не становишься.

Когда я был подростком, то хотел умереть рано и попасть в "клуб двадцати семи". Теперь же я думаю, что хорошо было бы пожить ещё лет шестьдесят. Но мужчины в нашей стране не живут долго; 40-50 лет - самый опасный возраст. И до него остаётся совсем немного.

Впрочем, сказать, что мои кошмары - это всего лишь страх смерти, проще всего. Смерть - событие, а между тем человека пугают будничные вещи: например, то, что жизнь, которую проживаешь, тебе неугодна, и остаётся такой всегда. Герой в общем-то слабенького фильма "Нирвана" обронил: страшно не умереть без любви, а прожить без неё долго-долго. Касается это, конечно, не только любви.

Неугодность бывает разной. Одно дело - когда ты, сравнивая себя с другими, приходишь к выводу, что ты хуже их, что живёшь не так и делаешь не то; что у тебя не такая красивая одежда, дом, внешность; что твои способности узки. Разные причины могут привести человека к этим выводам, но почти всегда их корнем будет малодушие, душевная слабость. Это многие признают.

Однако я не разделяю мысль многих о том, что человек сам во всём виноват. Любой из нас - плод не только собственных, но и общественных усилий. А если общество складывает с себя заботы? Если кто-то один слаб, низок, тёмен - разве это не значит, что вокруг него все таковы, раз предоставили ему свободу падения, оставили на произвол судьбы? Каков один - таков, строго говоря, и каждый. Это совсем другое дело.

В до сих пор мною не прочитанном романе "Пролог" есть строки, ставшие, увы, афоризмом. "Жалкая нация, нация рабов, сверху донизу - все рабы", - говорит в этой книге герой Волгин. Речь идёт, конечно, не о какой-то отдельной нации. Чернышевский имеет в виду всё наше общественное устройство, которое превращает всякого человека в раба, не ведающего о собственном рабстве. Все живут и пытаются обустроиться в системе, где всё создано против человека, а после неизбежно обернуться в прах.

Вот кошмар, который преследует меня теперь не только наяву, но и во сне. Каждый вечер я отправляюсь ко сну с чувством глубокой - или глубинной - досады. Как в те времена, когда я ездил на работу на загородной маршрутке: с тоской смотришь в окно, на удаляющуюся от тебя полянку в сосновом бору, и всякий раз думаешь о том, что проездишь вот так всю жизнь, а на той полянке не побываешь. Для кого она, эта залитая солнцем полянка? Кто хотя бы однажды гулял на ней?

Страшно сознавать, что умрёшь молодым или старым, но не человеком. Страшно во всяком деле упираться в низкий потолок над головой. Страшно видеть, что большинство всё надеется спастись поодиночке. Все мы - богатые и бедные, счастливчики и неудачники, здоровые и хилые - отрезаны от полноты нашей же, человеческой, жизни, как от той полянки в бору, и удерживаем друг друга от шага на волю. Двери в нашей темнице раскрыты, а уйти в них нельзя. Хочется всех пробудить ото сна, но как это сделать - не знаю.

Ведь нам бы только собраться да всё разом обустроить, чтобы каждому было в жизни не по полянке - по целой планете. Чтобы каждый рождался в лучшем мире, в котором не человек - а всё для него - приспособлено. Чтобы всё вокруг способствовало развитию, а не исключало его. Но этому делу тоже надо посвятить жизнь, а она у всякого одна, и быстро заканчивается. Звезда пленительного счастья не видна на небосводе, если её не высматривает всё человечество разом.