Сознание не только отражает мир, но и творит его

2018-01-25 Василий Пихорович

Это, пожалуй, одна из немногих мыслей Ленина, которая не вызовет возражения даже у самых ярых его противников, не говоря уж о сторонниках. Одним будет нравиться первая половина этого тезиса, другим - вторая, но в целом все останутся довольны - и материалисты, и идеалисты.

А между тем, этот тезис направлен как против вторых, так и против первых. Притом, больше даже против материалистов, чем против идеалистов. Гегель в данном случае должен рассматриваться, скорее, как союзник Ленина, в той мере, в какой тот являлся объективным идеалистом, а не просто идеалистом, т. е. в той мере, в какой его «абсолютный дух» выступает синонимом коллективной человеческой преобразующей деятельности, как «дух, що тіло рве до бою», как «вечный революционер». Именно так предлагает рассматривать гегелевскую абсолютную идею Э.В. Ильенков, именно в этом видит ценность гегелевской философии Ленин, призывая материалистов стать «материалистическими друзьями гегелевской диалектики» [2, 30].

Мало того, в «Материализме и эмпириокритицизме» Ленин яростно выступает против той философии, которая, выступая от имени самой современной на то время физики, науки, на фундаменте которой традиционно строилось здание материализма, вдруг объявила, что, исходя из данных самой этой науки, «материя исчезла».

Как могло получиться так, что Ленин солидаризуется с идеалистом Гегелем и подвергает разгромной критике продолжателей материалистической и, в частности, научной традиции?

Бесспорно, что причиной этому не столько заслуги Гегеля, сколько то печальное положение, в котором оказался старый материализм, а соответственно, теоретическое естествознание, которое на нем основывалось.

Это был не просто кризис физики, это был кризис естественно-научного материализма в целом, всей той линии в материалистической философии, которая, начавшись философией Френсиса Бэкона и Джона Локка, выиграв безоговорочно борьбу с примитивным идеализмом официальной церкви, образовав основание научного мышления XVIII-XIX веков, так и не сумела освоить те достижения идеализма, которые лучше всего были представлены в классической немецкой философии.

Фактически Ленин имеет дело с тем кризисом в науке, который, по мнению Энгельса, высказанному в «Диалектике природы», должен был разразиться в случае, если ученые не дадут себе труда освоить диалектику как единственно адекватный уровню развития науки и общества способ мышления.

Надо признать, что сегодня положение не просто ухудшилось, оно стало катастрофическим. Кризис в теории естествознания сначала стал перманентным, потом «разрешился» тем, что теоретические вопросы естествознания сначала были оттеснены на задворки науки, в область научно-популярной литературы, а потом и вовсе перестали волновать ученых и остались разве что в качестве предмета околонаучных упражнений низкопробной журналистики. Что касается самих ученых, то они всплошную оказываются узкими эмпириками и даже если и говорят о теории, то не имеют под этим в виду ничего, кроме раздела «обсуждение результатов», наличие которого требуется в научных статьях и диссертациях. В результате, даже субъективный идеализм махистов и прочих позитивистов той эпохи выглядит более или менее продуктивно на фоне теоретической беспомощности современных ученых. Мы здесь не будем говорить, хорошо это или плохо, но от субъективного идеализма махистов во многом ведет свою родословную современная теоретическая физика. Из рассуждений же самих современных физиков-теоретиков, похоже, не может уже родиться ничего, кроме телеологии и мистицизма. По крайней мере, на это намекает Дж. Хорган, автор книги «Конец науки» в ее последнем разделе, который носит еще более выразительное название «Дела ку-ку» [5].

Кто виноват в таком положении дел, и что делать для его исправления? Меньше всего, думаю, можно винить в этом естествоиспытателей, ибо они «не ведают, что творят». Наука в принципе не обладает средствами для решения вопросов о природе человеческого познания, сознания, мышления. Это дело философии.

Что касается ученых, не желавших знакомиться с тем, что было наработано в этой области философией, то они в большинстве своем всеми силами старались мыслить в рамках материализма. Другое дело, что они не могли заметить ограниченности старого материализма в этом вопросе. Ученым, не изучавшим специально историю философии, не так легко было заметить, что линию материализма в этом вопросе нельзя было продолжить, не пройдя школу идеализма, который в то время один развивал «деятельную сторону познания».

Впрочем, есть среди ученых и такие, кому больше нравится идеализм. Например, нобелевский лауреат по физике Р. Пенроуз считает себя последователем Платона, что совершенно не помешало ему в интервью с уже упоминавшимся Хорганом высказывать относительно природы сознания в высшей степени вульгарно-материалистическую точку зрения: «Ключ к сознанию, рассуждает Пенроуз, может быть скрыт где-то между двумя главными теориями современной физики: квантовой механикой, которая описывает электромагнетизм и ядерные силы, и теорией относительности Эйнштейна». [5]

Говорят, что Эйнштейн, беседуя с Ж.Пиаже о проблемах детской психологии, восклицал, что проблема сознания в тысячу раз сложнее тех проблем, которыми занимается он сам. Для Пенроуза же, как видите, все просто.

И Пенроуз не исключение в среде ученых - ни в своей неосведомленности относительно вопросов природы мышления, ни в своей самоуверенности. Академик А.Н. Колмогоров, например, в своем докладе «Автоматы и жизнь», изложение которого в журнале «Техника молодежи» было сопровождено подзаголовком «Материализм - это прекрасно», заявил следующее: «В век космонавтики не праздно предположение, что нам, быть может, придется столкнуться с другими живыми существами, весьма высокоорганизованными и в то же время совершенно на нас непохожими... Почему бы, например, высокоорганизованному существу не иметь вид тонкой пленки - плесени, распластанной на камнях?»

Если не иметь ни малейшего понятия ни о том, что такое мышление, ни что такое плесень, то нет никаких препятствий к тому, чтобы представлять себе мыслящее существо в виде «тонкой пленки - плесени, распластанной на камнях». Но если вспомнить, что плесень - это не слишком высокоорганизованные грибы, то тогда инопланетного академика нам придется представить в виде боровичка или подберезовика.

Если Вам кажется, что нелепо так представлять, то вы неправы. Это ничем не нелепее, чем искать ключ к природе мышления «между квантовой механикой, которая описывает электромагнетизм и ядерные силы, и теорией относительности Эйнштейна».

Самое интересное, что в этом же докладе Колмогоров раскрывает причины такой своей смелости: «Я принадлежу к тем крайне отчаянным кибернетикам, которые не видят никаких принципиальных ограничений в кибернетическом подходе к проблеме жизни и полагают, что можно анализировать жизнь во всей ее полноте, в том числе и человеческое сознание со всей его сложностью, методами кибернетики». [4]

Вот уж действительно отчаянно смелый человек. Жаль только, что он далеко не первый такой «решатель». О таких «отчаянных» Гегель написал в «Феноменологии духа»:

«Относительно всех наук, изящных и прикладных искусств, ремесел распространено убеждение, что для овладения ими необходимо затратить большие усилия на их изучение и на упражнение в них.

Относительно же философии, напротив, в настоящее время, видимо, господствует предрассудок, что, - хотя из того, что у каждого есть глаза и руки, не следует, что он сумеет сшить сапоги, если ему дадут кожу и инструменты, - тем не менее каждый непосредственно умеет философствовать и рассуждать о философии, потому что обладает для этого меркой в виде своего природного разума, как будто он не обладает точно так же меркой для сапога в виде своей ноги».

Основная вина в том, что сложилось такое положение дел, лежит на философах, которые вместо того, чтобы в вопросах философских повести ученых за собой, сами поплелись за ними в хвосте, объявив науку непогрешимой в любых вопросах, поскольку она, мол, имеет дело исключительно с фактами, а, значит, и является самым настоящим практическим, а не словесным материализмом. И очень быстро попали в идеализм, но далеко не гегелевский. Даже берклианство - это не предел падения для философов. Мистика, религиозность: это не случайность, не дань моде - это, хотя и не единственно возможный, но вполне закономерный вывод из посылок естественно-научного материализма.

Этого рода материализм возникает в борьбе с религией, и он одерживает в этой борьбе безусловную победу. В результате этой победы наука становится господствующей формой общественного сознания, заменив религию на этом «посту». Точно так же, как раньше ни одна идея не могла претендовать на общественное признание, если она не была облечена в религиозную форму, теперь даже религия должна была апеллировать к науке, чтобы доказывать свое право на существование. Но в самом главном пункте, где победа науки над религией казалась однозначной, она оказалась пирровой. Материалисты XVIII века, увлекшись идеей отрицания бога, даже не заметили, что при этом они фактически увековечивали саму идею творения. Они оставляли неприкосновенной суть религиозного мировоззрения - идею вечности и неизменности законов бытия, оспаривая только авторство этих законов. Слово Бог они тщательно меняли на слово Природа, закладывая тем самым основы новой религии - позитивизма. Выросший из материализма XVIII века естественнонаучный материализм оказался совершенно беззащитным перед этой болезнью.

Мало того, оказалось, что от материализма XVIII века в принципе невозможно перейти к диалектическому материализму. Если в «Материализме и эмпирикритицизме» Ленин еще и питает какие-то надежды на то, что естественно-научный материализм может привести добросовестных и последовательных ученых к диалектическому материализму, что физика «родит» диалектический материализм [1, 332], то в посвященной этому же вопросу более поздней работе «О значении воинствующего материализма» он уже прямо говорит о том, что «без солидного философского обоснования никакие естественные науки, никакой материализм не может выдержать борьбы против натиска буржуазных идей и восстановления буржуазного мировоззрения» [2, 30].

Конечно, дело не в Гегеле как таковом, а в том что он на то время наиболее полно и основательно изложил идеи диалектики как метода мышления, без которого наука была обречена утонуть в собственном эмпирическом материале и окончательно запутаться в тех противоречиях, в которые впадала старая теория перед лицом новых фактов. За прошедшие со времени написания работы «О значении воинствующего материализма» 95 лет ситуация немножко изменилась в лучшую для ученых сторону. Во-первых, в 1925 году были опубликованы неизвестные до того «Диалектика природы» Энгельса и «Философские тетради» Ленина. Во-вторых, большое значение имела публикация собраний сочинений Маркса, Энгельса, Ленина. Известно, что и Маркс, и Ленин собирались изложить кратко в отдельных работах суть материалистической диалектики, но ни один своего обещания так и не сумел выполнить. Конечно, этими идеями были пронизаны все их работы, а во многих из них они прямо высказывались по поводу тех или иных проблем материалистической диалектики. Но одно дело, когда эти мысли были разбросаны по разным работам, посвященным разным темам, другое - когда все работы были собраны воедино в собраниях сочинений, которые были снабжены отличным справочно-поисковым аппаратом, научно откомментированы и, главное, опубликованы массовыми тиражами, так что стали доступны не просто отдельным специалистам, а буквально всем желающим. Кроме того, советское время выдвинуло хоть и немногих, но очень талантливых философов, которые не только сумели освоить диалектические идеи Гегеля и марксизма, но и изложить их прекрасным современным языком на материале вполне современных проблем развития общества, науки, искусства, педагогики. Речь идет, в первую очередь, об Э.В. Ильенкове, Мих.А. Лифшице, молодом Д. Лукаче, В.А. Босенко, А.С. Канарском. Весь этот массив литературы может быть использован не только для того, чтобы существенно дополнить сочинения Гегеля в деле изучения диалектики современным ученым, но и чтобы полностью заменить его, оставив Гегеля профессиональным философам и желающим понять «Капитал» Маркса и в особенности его первую главу, которые, по словам Ленина нельзя вполне понять, «не проштудировав и не поняв всей Логики Гегеля».

В отличие от ученого-естественника или технаря, философ без освоения Гегеля обойтись не может. В свое время Гегель написал: «Быть спинозистом, это существенное начало всякого философствования» [3]. Для нашего времени следовало бы добавить, что для того, чтобы быть философом, нужно еще быть и гегельянцем, точнее, «материалистическим другом гегелевской диалектики» [2. 30].

Но следует констатировать, что сегодня таких людей среди философов нет. С точки зрения позитивизма, это явно свидетельствует о том, что Ленин, который писал в 1908 году, что «современная физика лежит в родах. Она рождает диалектический материализм», ошибается. Ведь факты говорят против него. Но на самом деле, эти факты говорят не против Ленина, а против современной физики, против современной философии и против нашей эпохи в целом, в той мере, в какой философия есть «квинтэссенция духа эпохи». Даже самый поверхностный анализ современной философии обнаруживает, что дух этот очень тяжелый, спертый, и эпоха нуждается в срочном «проветривании».

В. И. Ленин. Материализм и эмпириокритицизм. В.И. Ленин, ПСС, т. 18.
В. И. Ленин. О значении воинствующего материализма. В.И. Ленин, ПСС, т. 45.
Гегель Г.В.Ф. Лекции по истории философии. С.п.б., 1994, с. 347.
Колмолгоров А.Н. Автоматы и жизнь. Доклад для для семинара научных работников и аспирантов механико-математического факультета Московского государственного университета. http://vivovoco.astronet.ru/VV/PAPERS/BIO/KOLMOGOR/KOL_REP.HTM
Хорган Дж. Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века Науки. СПб.: Амфора, 2001. 479 с.