Сцены провинциальной жизни. Сцена II
2017-09-06 Мария Предеина
«Если иной раз мы и покидаем, по видимости, пределы России, то лишь для того, чтобы утверждать, будто дела и мысли других народов, например Кубинская революция, «достигают своей конечной цели» в России, и именно на Обводном канале».
Мыколай Загорский
СЦЕНА II. боги жаждут
I.
Учительница английского,
мягкая, интеллигентная,
золотые часики
старинной работы
на золотой цепочке.
Она садится рядом со мной:
«Макар Нагульнов тоже не любил шипение,
но он помнил о долге
перед мировой революцией».
Она права.
Но...
Что-то мешает мне.
Я ищу образ:
«Капитан Аахав гнался за Моби Диком.
Что сделал ему Моби Дик?
Что им сделала Гренада?».
(Я люблю скачки мысли.)
Не могу продолжать.
Макар тогда был Аахавом,
они - Моби Диком.
Теперь они - Аахав,
мы - Моби Дик.
- Нам нужны оценки, - говорит она. -
Может, сделаешь доклад по
американской литературе.
«Генезис американского империализма. Мелвилл «Моби Дик»»
«Американский империализм пожирает себя. Драйзер «Американская трагедия»»
«Прогрессивная общественность США в борьбе с фашизмом. Хемингуэй «По ком звонит колокол»».
Девочки ропщут,
хотят что-нибудь об эстраде,
спрашивают о Мадонне.
Я принимаю ее за библейский персонаж.
- Сакко и Ванцетти! - кричит Антон.
Мы громим американский империализм.
Мы ненавидим янки.
II.
Наш мир был чист.
Пока не пришли они.
Коммунизм - это гуманизм, - говорит дедушка.
Коммунизм - это борьба, - говорю я.
(И лучше сразу маузер в рыло.
Этого я не говорю.)
Дедушке не понять моего коммунизма.
У него не было врагов, только - товарищи.
- Скажи самые грубые мужские ругательства, -
требую я. - Именно мужские:
не «филистер» и даже не «мракобес».
- «Ясное море» и «японский городовой».
Я молчу о том, как ругаются у нас в классе.
Дедушкин отец был жесткий человек,
даже жестокий.
Вступил в Партию в канун Февраля.
Распространил листовки, был арестован.
Грозили расстрелом,
били.
Февраль дал свободу.
Да здравствует
товарищ маузер!
«Сижу за решеткой в темнице сырой.
Вскормленный в неволе орел молодой,
Мой грустный товарищ, махая крылом,
Кровавую пищу клюет под окном».
Декламировал он,
прежде чем
застрелиться.
Да здравствует
товарищ маузер!
Огромные глаза,
безумные глаза,
черные глаза,
одни глаза на лице аскета,
волосы всклоченной копной,
как у романтиков.
Дедушка боялся отца.
III. Янки
Он пришел к нам с коробкой евангелий,
завучем и «англичанкой».
Завуч - историк, партийная,
наша -
берет евангелие и дает мне.
Мне!
Я сижу на первой парте второго ряда.
Здесь Родос - здесь и прыгай!
Встаю:
«Религия - опиум для народа».
Говорю с жаром, налегаю на слова
Маркс, Ленин, Сталин,
Революция, Коммунизм, Атеизм.
Что-то янки поймет.
- Придет день
падет Капитал, и
мы дадим вам
Ленина.
- Класс отказывается от евангелий, - говорит завуч.
Янки смотрит на меня невинными
голубыми
глазами
младенца.
IV.
- Ты, как мой тесть, - говорит Аркадий Прокопьевич. -
Он, тесть, был комиссаром в Гражданскую.
Так ли это?
Что отличает Камо от
обычного грабителя почтовых карет?
Гуманизм.
Да, гуманизм.
Камо грабит карету ради человека -
того, кто звучит гордо или
будет звучать гордо.
Грабитель грабит из ненависти
и... зависти.
Почему я иду против янки?
V.
Мы ненавидим янки.
Наши девочки нет.
Мы готовимся воевать,
наши девочки продавать себя
нашим врагам.
«Лучше сын бандит, чем дочь проститутка», -
говорит Валерка, хирург.
Цинизм нынче в моде.
Из пяти девочек все в Штатах,
кроме той, что в Турции.
«Красная, красная кровь, - поет Антон, -
через час она просто земля,
через два на ней цветы и трава,
через три она снова жива».
Я не знаю этой песни, но мне нравится.
Он замолкает.
Моя очередь отвечать.
Декламирую:
«Возникай содружество
Ворона с бойцом -
Укрепляйся, мужество,
Сталью и свинцом,
Чтоб земля суровая
Кровью истекла,
Чтобы юность новая
Из костей взошла».
«Мне нужно поступить в институт, - говорит Женя, -
а там программа Work and Travel».
Значит, ...
я потеряю ее.
Иногда мне кажется, что я могла бы полюбить ее.
И мне не кажется, что она любит Антона:
моя алгебра, геометрия, физика - все уходит к нему.
Почему я терплю это?
Сейчас Женя списывает мой анализ «Поднятой целины».
Ты думаешь, там тебя спросят Шолохова?
Нужно поступить в институт, стать студентом, - повторяет она.
Ты...
Я хочу сказать: ты продашь себя?
Но разве я не покупаю ее?
Ее общество - общество самой красивой девочки в классе,
ее глубокий взгляд, черные локоны, тонкий аромат духов?
Вообще-то от духов у меня слезятся глаза, и болит голова.
Но не от духов Женни.
И это право звать ее Женни я тоже покупаю.
Моя валюта обесценивается через месяц.
- Ты - белая, в тебе нет ни капли негритянской крови.
Ты будешь иметь успех.
(Я сейчас читаю Фолкнера «Свет в августе».)
- Ты знаешь, что Женя уедет в Америку и не вернется? -
говорит Антон.
- Ну что ж. Тут она не читала «Поднятую целину»,
там - «Гроздья гнева». С таким багажом можно ехать, куда угодно.
Цинизм нынче в моде.
VI.
Они забрали у нас все.
Наших героев.
(Не будь их,
разве бы я превратила Дзержинского в зверя, чтобы выжить.
Я уже давно не виню «математичку»:
она бедная и живет в коммуналке.)
Наших девочек.
(Пусть у меня ничего не могло быть с Женей,
но у Антона могло.)
Наше будущее.
(Мы живем на руинах.
В наших КБ выбиты стекла и гуляет ветер.)
Когда придет время, мы тоже заберем у них все.
11-го - у нас 12-го - сентября мы смеемся.
Я и Антон впервые с третьего класса
жмем друг другу руки и обнимаемся
без задних мыслей.
- Мао был прав, - кричу я. - Мао был прав:
один удар - и коммунизм.
Макар шел, чтобы дать.
Мы идем, чтобы взять.