Путешественники вышли из города
2017-08-04 М. Каширин
1
Мы с братом не виделись полгода. А за последние два года это вторая моя поездка на "малую родину", к родителям; хотелось бы чаще, да не выходит. Костя младше меня на десять лет. С сестрами я не так близок, но брат - другое дело. Он во всем хочет быть лучше меня. В музыкальной школе учится прилежнее, в лицее тоже на "отлично"; дипломов и грамот у него столько, что на них можно повесть напечатать. Разве что футбол я лучше играю.
С моей помощью Костя научился правильно бить мяч еще в трехлетнем возрасте, когда родители оставляли его на меня. Я играл с ним постоянно - лишь бы дитя не плакало. Сколько вазонов мы опрокинули, сколько раз вытоптали мамину клумбу! С тех пор Костя полюбил футбол, привязался к лучшему в этой игре.
Теперь он самый старший на улице из тех, кто учится в школе. Сам того не понимая, он часто выступает лидером, организатором общего досуга.
На следующий день после моего приезда, мы решили идти на стадион. Костя позвал товарища, и мы пошли.
По дороге мы встретили легенду нашего сельского футбола моих времен.
- Сергей, - говорю, - давай с нами!
- Да нет, - промямлил он. - Как-то уже не тянет, не хочу.
- Малявки, - сказал я малявкам, - Сергей - лучший нападающий из всех, что я видел. Он бы показал вам, как надо играть!
А затем ему:
- Пойдём, пойдём! Покажешь ребятам уровень.
Сергей, пряча глаза, лениво отнекивался. Видно было, что уговорить его не получится. Попрощались и разошлись.
Стадион - громко сказано. В селе еще жила, стремительно помирая, школа: девятилетка, по пять-семь детей в классе. В общем, не школа даже, а подготовительный этап к ПТУ. А кто хотел большего, ходил в город, километров три-четыре.
Сама школа стоит на холме, возле церкви, а стадион - ниже, у дороги. Весной и осенью на нем проводят уроки физкультуры, зимой он спрятан под снегом. Летом же стадион превращается в пастбище. Когда-то мы боролись со старухами, которые выпасают там лошадей, коров и коз. Теперь до того никому дела нет. В центре города построили несколько площадок разных размеров: огражденных, с искусственными газоном, с сеткой на воротах, с трибуной даже. Кто может - занимается там, кто нет, тот нигде не занимается.
Я совру, если скажу, что мы пришли на стадион, а не на пастбище. Настоящее поле, покрытое ковром из сорняков выше колен. Чертополох, пырей, белый цвет нахального тысячелистника - вот кто установил контроль над стадионом. Неудивительно, что далекие от спорта старушки решили, что могут выпасать там скот. Ничего страшного, что мы пришли только втроем - две козы и две коровы могли быть нашими соперниками.
Делать нечего: не идти же домой. Ребята играли против меня и я победил. Но совсем не потому, что лучше играл. Причина моей блистательной победы крылась в том, что благодаря росту мне было проще перепригивать заросли. Когда я пробивал штрафной, Дима даже пошутил, что чертополох - настоящая стенка.
Существует выражение "подводные камни". В тот вечер ими были "наземные мины", - где пасутся животные, там нет места для игры.
Возвращаясь домой, я чувствовал и радость и досаду. Радовался я от того, что поиграл с братом. Досадно же стало потому, что я увидел: это место больше не живет.
Половина городской команды "Авангард" выросла на этом стадионе. Мы тогда играли каждый день, сразу после обеда начинали, а заканчивали, когда мяч уже терялся во тьме. Обычно игроки делились на три-четыре команды и играли "навылет". Собирались там все: первоклашки, выпускники, студенты, иногда и взрослые мужики. Сделав работу по дому, ребята буквально прилетали сюда, боясь пропустить что-нибудь. Сколько драк тут состоялось! Сколько разговоров! Это была наша школа. Помню, как привел сюда шестилетнего Костю. Он тогда такие слова услышал впервые, что, как говорят, уши у него чуть не завяли, а я потом умолял его не рассказывать родителям, что он здесь узнал.
Пока я ностальгировал, Костя с Димой говорили, как хорошо было бы убрать стадион.
На следующий день я должен был возвращаться в Киев. Решили, что уеду вечером, когда жара спадет.
2
Перед сном я лег поудобнее и принялся читать книгу "Рассказы о литературе" Рассадина и Сарнова. Давным-давно я читал первые два рассказа, а теперь решил закончить начатое. Есть в книге раздел "Путешественники вышли из города...", где авторы вспоминают историю, случившуюся с Аркадием Гайдаром.
Один мальчик похвастал перед Гайдаром, что он поэт, и зачитал ему свои стихи. Стихи были преплохие.
- Почему ты решил стать писателем? Любишь литературу? - спросил Гайдар.
- Да, - ответил мальчик. - И, потом, писателем быть легко.
- Вот как... А хочешь, напишем вместе рассказ?
- Как - вместе?
- Ну, ты начнешь, а я закончу.
Мальчик согласился. Еще бы, писать в соавторстве с Гайдаром!
- Начинай.
Мальчик подумал немного и изрек: "Путешественники вышли из города..."
- Теперь Ваша очередь.
Но Гайдар не торопился развивать сюжет.
- Э, нет, - сказал он. - Мы же не знаем, что будет дальше. Вот выйдем завтра из города, увидим, что там будет, а только потом станем писать дальше.
Утром соавторы умылись, собрались и отправились в путь. Город оказался большим, или, точнее, длинным. Путешественники все шли, шли, но никак не могли выйти из города.
Мальчик устал и предложил сесть на автобус.
- Сядем? У меня деньги есть.
- Так нельзя, - отрезал Гайдар. - И у меня деньги есть. Но ты же сам сказал, что путешественники ВЫШЛИ из города. Если бы ты сказал, что они ВЫЕХАЛИ из города НА АВТОБУСЕ - другое дело. А так...
Пошли дальше. Когда мальчику показалось, что уже конец, за поворотом вытянулась новая улица, и такая длиннющая, что конца-краю не видать.
- Все. Дальше я не пойду, - сказал истощенный юный поэт.
- Ты же понимаешь, что, если не пойдешь, мы не напишем рассказ и ты не узнаешь, что будет дальше?
- Теперь мне уже все равно.
- Ничего, брат, не поделаешь, - молвил Гайдар. - Надо тебе было сперва выйти из города, а только потом писать "Путешественники вышли из города..."
История эта мне так понравилась, что я захотел найти чуть больше сведений о ней. Оказывается, написал ее Рувим Фраерман, близкий друг Аркадия Петровича Гайдара. Фраерман написал этот рассказ, когда стало известно, что автор "Школы", "Тимура и его команды", "Судьбы барабанщика", "Чука и Гека" и других прекрасных произведений для детей погиб на войне.
Заканчивался рассказ так:
"Когда мальчик уехал и мы, отдохнув немного на краю дороги, двинулись дальше, я поглядел на лицо Гайдара.
Оно было задумчиво, сурово и печально, и даже как будто жестокость отражалась на нем. Я никогда не видел его таким.
- Зачем ты это сделал, Аркадий? - спросил я его.
Он ответил:
- Зачем, ты спрашиваешь? Он виноват вдвойне. Он не знал того, о чем пишет, и не захотел узнать, что будет дальше. Что, если в самом деле он станет писателем?
Я промолчал, хотя мне было жаль мальчика.
Но я знал, что там, где касалось правды в искусстве, Гайдар ничего и никому не прощал - даже такому мальчику".
(Весь рассказ можно прочесть тут).
3
На следующий день, когда мама дала Косте задание прополоть участок в огороде, а Костя проворчал: "Лучше бы я на поле убрал", в моей голове поселилась мысль, от которой я уже не мог избавиться. Довела она меня до того, что никуда я не уехал, а, вооружившись маленькой косою, больше похожей на разогнутый серп, и лопатой, взял брата за руку и мы пошли облагораживать стадион.
Может показаться, что я думал приблизительно так: "Если я этого не сделаю, то малые так и не смогут нормально играть". Но думал я в этой ситуации не столько о них, сколько о себе.
"Ты столкнулся с действительностью, - крутилось в голове, - и увидел, что кое-что надо исправить. Надо сделать. Разве есть у тебя право не сделать того, что должен? А если не сделать... Как же ты тогда можешь писать статьи на "Лепорт"? Как же ты тогда будешь читать? Да и зачем, если так ничего и не сделаешь?.."
Натирая мозоли, скашивая сорняк, выгребая лопатой "пироги, запеченные на солнце", как мы любили говорить в детстве, я оспаривал для себя право писать. Что писать - даже не знаю. Но я точно знаю, что Гайдар был прав в том, что касается правды в искусстве: за написанным и сказанным должна стоять готовность воплотить это в жизнь. И наоборот, правдиво написать получиться только о том, что уже сделано.
Известно, что когда Байрон отправился на гражданскую войну в Грецию, его не понимали. Ведь это не его война, это не его страна - какое ему вообще дело до чужого народа! Но Байрон все равно поехал. Он писал о свободе, он был поэтом свободы, потому не мог изменить своей поэзии. Все, что он написал, были не просто слова, - это и была свобода, которую он был готов защищать всегда. Если бы он не отправился в Грецию, он бы изменил и своим идеалам, и самому себе, и свободе.
Еще пример. Произведения Пушкина были найдены почти у всех декабристов. И хотя сам поэт на восстании не был, его выслали из Петербурга. Прошло какое-то время и Пушкину удалось попасть на прием к царю, чтобы просить его о помиловании и возвращении в общество. Царь Николай І спросил, поддержал бы Александр Сергеевич декабристов, если бы находился в тот день в столице. Пушкин не колеблясь ответил: "Да, поддержал бы". Разве смог бы Пушкин писать что-либо, если бы соврал - не царю, а самому себе? То-то же.
Косил я тысячелистник, рубил лопатой чертополох, сгребал "пироги, запеченные на солнце" и, под блеяние недоумевающих коз, думал о Пушкине, Гайдаре, Байроне - и о всех, кто себе оставался верным. И смешно стало: люди на войны отправлялись, боролись против государства, жизни своей не жалели, а я - с травушкой воюю.
Когда мы наконец покончили с "уборкой", я посмотрел на красное солнце, которое спешило спрятаться за церковью, и поймал себя на мысли, что теперь писать не о чем. Да и, знаете, когда дело сделано, говорить о нем неохота.