Почему физика так и не убереглась от метафизики?

2017-06-28 Сергей Алушкин

Современная физика, несмотря на все выдающиеся открытия и изобретения, находится в глубоком кризисе, который начался в начале ХХ века, когда она разделилась на две принципиально несовместимые теории: квантовая механика и теория относительности. И хотя учёные до сих пор бьются над вопросом, как можно «примирить» эти два лагеря, исходя из чисто научных предпосылок, настоящий источник раскола коренится в гносеологической сфере, не поддающейся математической формализации. Потому каждая сторона не может обойтись без помощи философов.

Но чтобы очертить фронт теоретических баталий, сначала необходимо найти начало этих двух теорий, как в научном, так и в философском плане. А начало следует искать в работе И. Ньютона, которая так и называется «Математические начала натуральной философии». Эта фундаментальная работа стала настоящим переворотом, как в физике, так и в философии. Для физики это было началом математически строгой механики, которая требует экспериментальных доказательств, а не гипотез; описаны закон всемирного тяготения и три закона движения. С точки зрения философии, Ньютону удалось преодолеть метафизику Аристотеля и Декарта, которые были наиболее актуальными в то время. Естественно, что на него обрушилась критика, особенно со стороны двух его основных конкурентов: Лейбница и Гюйгенса. Если три закона движения Ньютона были неоспоримы, то закон всемирного тяготения вызвал массу возражений. И нельзя сказать, что эти претензии были безосновательными. И вот почему:

«Непостижимо, чтобы неодушевлённая грубая материя могла без посредства чего-либо нематериального действовать и влиять на другую материю без взаимного соприкосновения, как это должно бы происходить, если бы тяготение в смысле Эпикура было существенным и врождённым в материи. Предполагать, что тяготение является существенным, неразрывным и врождённым свойством материи, так что тело может действовать на другое на любом расстоянии в пустом пространстве, без посредства чего-либо передавая действие и силу, это, по-моему, такой абсурд, который немыслим ни для кого, умеющего достаточно разбираться в философских предметах.

Тяготение должно вызываться агентом, постоянно действующим по определённым законам. Является ли, однако, этот агент материальным или нематериальным, решать это я предоставил моим читателям (Из письма Ньютона от 25 февраля 1693 г. к д-ру Бентли, автору лекций на тему «Опровержение атеизма»)» [Вавилов 1945, Глава 10].

Несложно догадаться, о каком «агенте» говорит гениальный учёный. Без идеи Бога тяготение, впрочем, как и многие другие «белые пятна» теории, казалось, невозможно объяснить. Так в чём же причина такой необходимости в Боге как универсальном объяснении законов природы? Ответ дал Г. Гегель:

«Ньютон, правда, прямо предостерегал физику, чтобы она не впадала в метафизику; к чести его, следует, однако заметить, что он сам отнюдь не поступал согласно этому предостережению. Чистыми физиками, только физиками являются на самом деле лишь животные, так как они не мыслят; человек же, напротив, как мыслящее существо есть врождённый метафизик. Важно поэтому лишь то, является ли та метафизика, которую применяют, настоящей, а именно: не придерживаются ли вместо конкретной логической идеи односторонних, фиксированных рассудком определений мысли и не эти ли определения образуют основу как нашей теоретической, так и практической деятельности» [Гегель 1974, c. 240].

Гегель видел недостаток всей предшествующей ему метафизики как раз в ограниченности способности рассудка к познанию истины, но, в отличие от Канта, он не ставил под сомнение возможность познания, как таковую, и объективность существования реальности. В чём же проблема этой «конкретной логической идеи», которой оказалось сложно придерживаться учёным? Дело обстоит в самом определении конкретного. Например, Маркс определяет его так: «Конкретное потому конкретно, что оно есть синтез многих определений, следовательно, единство многообразного. В мышлении оно поэтому выступает как процесс синтеза, как результат, а не как исходный пункт, хотя оно представляет собой действительный исходный пункт и, вследствие этого, также исходный пункт созерцания и представления» [Маркс, Энгельс 1978, с. 727].

Как становится понятно из определения, «единство многообразного» подразумевает в себе категорию противоречия как основу всякого возможного развития, столь нелюбимую учёными-эмпириками и философами-позитивистами, но, тем не менее, объективно существующую в науке как форме общественного сознания. К сожалению, нежелание учёных разбираться во всеобщих принципах развития или, хотя бы, взять во внимание критику метафизики от Гегеля, привело к текущему состоянию физической теории.

Согласно теории Ньютона свет состоит из частиц, фотонов, а скорости движения частиц обязаны складываться, причём до бесконечности. Однако же опыты показывали иное: скорость света в вакууме конечна и одинакова для любой системы отсчёта, а природа самого света является волновой, о чём утверждал Гюйгенс в критике теории Ньютона. Принцип Гюйгенса, развитый далее Френелем окончательно утвердил волновую теорию света, таким образом сделав её доминирующей к середине XIX века и пошатнув авторитет Ньютона. В этой теории, источником электромагнитных волн (видимый свет, как частный случай) есть эфир, предложенный ещё Декартом.

Заслуга Эйнштейна состоит в том, что ему удалось превзойти обе теории. Он показал неприменимость классической механики Ньютона для больших скоростей, но при этом сохранил её в своей специальной теории относительности, как частный случай, и доказал несостоятельность концепции эфира.

Так в чём же секрет его гениального ума? Несмотря на то, что в молодости он называл себя учеником Маха, ему удалось перерасти это юношеское увлечение и пойти по линии Спинозы. Как пишет Э. Ильенков в своём докладе о Спинозе:

«Всякий акт анализа, - то есть прослеживания отдельных цепочек причинно-следственных зависимостей, - должен исходить из предельно ясного и четкого представления о том целом, которое мы хотим в итоге дискурсивно-аналитического исследования получить. Математическая же логика, - логика мышления Ньютона, - ориентирует исключительно на движение по цепочкам причинно-следственных связей, - без предварительного выделения и строгого определения целого, внутри коего должен совершаться анализ, - то есть строить в мышлении это целое наобум, на авось, не зная наперед, что из этого выйдет» [Ильенков 1997, с. 170 - 182].

Эйнштейн прекрасно руководствовался представлением о целом, когда математически строго доказывал единство пространства и времени, пространства и гравитации, вещества и волны.

А вот противоположность логики целого можно увидеть у Луи де Бройля, который в 1924 году выдвинул гипотезу корпускулярно-волнового дуализма, гласящую о том, что свет существует как частица, а взаимодействует как волна, т.е. вместо попытки свести все свойства света к чему-то единому, у него получилась откровенно дуалистическая теория. Прав ли он с точки зрения позитивной науки? Разумеется, ведь за ним стоят эксперименты и формально-логический аппарат выведения. Однако такого рода теории вовсе не приводят к пониманию природы света, а как раз наоборот, уводят учёных от установления его конкретной сущности.

Но чем дальше развивалась физика, тем менее грамотной с точки зрения философии она становилась. Стараниями квантовых механиков физика из строго детерминированной науки стала статистически-вероятностной. Причём все экспериментальные данные показывали, что именно влияние наблюдателя определяет исход эксперимента. А это позволяет вновь воспрянуть субъективному идеализму в духе Беркли или Канта.

Эйнштейн со своими коллегами решили противостоять этому и представили публике парадокс Эйнштейна, Подольского и Розена (ЭПР-парадокс). Настоящую глубину и важность этого спора осознавал и Э. Ильенков, один из немногих философов-материалистов, поддерживающий Эйнштейна в споре с Бором:

«Когда его спор с Бором на чисто естественнонаучной почве, на почве физико-математических аргументов зашел в тупик, он предлагал в письме к Бору поставить мысленный эксперимент, - представить себе, что сказал бы «старик-Спиноза», если бы его пригласили на этот спор в качестве третейского судьи. Заметим себе, что этот спор - Эйнштейна и Бора - не нашел своего разрешения и до сих пор, хотя прагматически настроенные физики, в большинстве своем ориентированные на позитивистское в общем-то понимание, склоняются к тому, что Бор тут был прав на 100%, а старик Эйнштейн, де, просто впал здесь в детство, в антикварное чудачество, не имеющее серьезного значения и смысла» [Ильенков 1997, с. 170 - 182].

Объявив Эйнштейна «чудаком», мудрые физики спокойно приняли слова Гейзенберга в книге «Физика и философия»:

«Современная физика выступает против положения Демокрита и встает на сторону Платона и пифагорейцев. Элементарные частицы не являются вечными и неразложимыми единицами материи, фактически они могут превращаться друг в друга... Но сходство воззрений современной физики с воззрениями Платона и пифагорейцев простирается еще дальше. Элементарные частицы, о которых говорится в диалоге Платона «Тимей», ведь это, в конце концов, не материя, а математические формы. «Все вещи суть числа» - положение, приписываемое Пифагору» [Гейзенберг 1989, с. 82].

По поводу философии Гейзенберга и ему подобных чётко высказался Ф. Энгельс:

«Естествоиспытатели воображают, что они освобождаются от философии, когда игнорируют или бранят её. Но так как они без мышления не могут двинуться ни на шаг, для мышления же необходимы логические категории, а эти категории они некритически заимствуют либо из обыденного общего сознания так называемых образованных людей, над которым господствуют остатки давно умерших философских систем, либо из крох прослушанных в обязательном порядке университетских курсов по философии (которые представляют собой не только отрывочные взгляды, но и мешанину из воззрений людей, принадлежащих к самым различным и по большей части к самым скверным школам), либо из некритического и несистематического чтения всякого рода философских произведений, - то в итоге они всё-таки оказываются в подчинении у философии, но, к сожалению, по большей части самой скверной, и те, кто больше всех ругает философию, являются рабами как раз наихудших вульгаризированных остатков наихудших философских учений» [Энгельс 1959, c. 524].

Так почему же материализм потерпел поражение в этой битве? Определённо, Эйнштейну не хватало философской подготовки в этом споре, ведь Спиноза ценен не только сам по себе, но и как часть той единой линии, которая от него происходит, а именно Гегель - Маркс - Ленин, которым удалось развить сам метод и логику познания.

Поэтому перед материалистами стоит задача в том, чтобы подробнейшим образом разобраться в проблемах, как теории относительности, так и квантовой механики, дабы вернуть Вселенной её бесконечность, а материи - объективность.

Сложившаяся в науке ситуация действительно свидетельствует не только об огромном отрыве учёных от философии, от понимания всеобщих законов развития и собственного мышления, но также и о кризисе в среде самих материалистов, к которым учёные не хотят прислушиваться, пользуясь удобными и простыми для себя идеями, изложенными позитивистами. Как никогда актуально сегодня звучат слова из статьи Э.В. Ильенкова:

«Союз философов с естествоиспытателями, по мысли Ленина, может быть прочным и добровольным только при том условии, если он взаимно плодотворен и взаимно же исключает всякую попытку диктата, навязывания готовых выводов как со стороны философии, так и со стороны современного естествознания. Такой союз, такое добровольное сотрудничество в деле познания мира возможны только при ленинском понимании диалектики» [Ильенков 1979, с. 60].

Список литературы:

Вавилов, С.И. Исаак Ньютон. М.-Л.: Издательство Академии наук СССР, 1945.

Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 1. Наука логики. М.: «Мысль», 1974.

Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 12. М.: Политиздат, 1978.

Ильенков Э.В. Драма советской философии. М.: 1997.

В. Гейзенберг. Физика и философия. Часть и целое. М.: 1989.

Энгельс Ф. Диалектика природы. Собр. соч., изд. 2, т. 20. М.: Политиздат, 1959.

Ильенков Э.В. Материализм воинствующий - значит диалектический. М.: «Коммунист», 6 (1979).