О революционности реакционных эпох

2017-05-24 Василий Пихорович

Пожалуй, трудно придумать более парадоксальное, а сказать точнее, более абсурдное словосочетание, чем словосочетание «юбилей революции». В нем с очевидностью констатируется, что с революцией что-то не так. Революция по своей природе — это процесс, а здесь — юбилей. Очевидно, что она перестала быть процессом. Чем же она стала?

Была такая песня: «Есть у революции начало, нет у революции конца». Правильные слова. Никакая революция не проходит бесследно, как, собственно, и все, что когда-то имело место в этом мире. К тому же, революция не имеет конца не только во времени, но и в пространстве. Всякая настоящая революция носит всемирный характер. Причем, для серьезной революции и земное пространство — не предел. Между выходом человека в космическое пространство и революцией, о юбилее которой говорится, существует такая же объективная связь, как между освоением космического пространства и научно-технической или промышленной революцией.

Революция, которая не распространяется в пространстве, долго продержаться не может. Поэтому противники революции обычно применяют против революции метод блокады — чтобы локализовать «болезнь». Другое дело, что из-за противоречивой природы самого капитализма это не всегда удается. И не очень важно, что «дыры» в блокаде вызывают экономические кризисы, или военные, или идеологические. Потому что причина кроется не в кризисе, который является только поводом, а причина — принципиально мировой характер самого капитализма. Блокируя революцию, он тем самым блокирует и сам себя, а потому, разблокируя себя, разблокирует и революцию. Прекращение блокады Советского Союза сначала под предлогом Великой депрессии, а затем и второй мировой войны привело в конце концов к тому, что революция распространилась на полмира.

Но самым важным является то, что любая революция возможна только тогда, когда она постоянно продолжается не просто вширь, а когда это ее распространение во времени и пространстве сопровождается развитием, так сказать, вглубь, когда она сама себя, выражаясь философским языком, отрицает или, если хотите, разблокирует. Как только она перестает существовать в режиме постоянного отрицания, зацикливаясь, успокаиваясь на достигнутом, вместо того, чтобы раскручиваться в режиме спирали, которая в то же время все больше сжимается, потому что «витки» становятся все более интенсивными — так вот, как только она перестает существовать в таком режиме, она перестает быть революцией, превращаясь в свою противоположность — реакцию.

Обычно революцию и реакцию воспринимают именно как противоположности. И они на самом деле являются противоположностями. Но не надо забывать, что это не просто противоположности, а противоположности одной сущности. И этой сущностью выступает именно революция. Реакция невозможна без революции. Собственно, реакция является реакцией на революцию. И в данном случае пока не очень важно, это реакция на революцию, которая уже началась, или на грядущую революцию, которая пока только зарождается. Важно то, что революция и реакция, революция и контрреволюция — это не два разных процесса, а моменты одного и того же процесса — еще раз надо подчеркнуть — революционного процесса. Реакция — это революция, которая «притаилась» и ждет подходящего момента, чтобы показать свою истинную сущность. Ее можно сравнить с миной замедленного действия, но не с часовым механизмом, поставленным на определенное время, а такую, которая чем дольше «тикает», тем большей разрушительной силы будет потом взрыв.

С этой точки зрения важно только то, какой из этих моментов станет определяющим в данный момент — или революция будет порождать реакцию, или реакция — революцию. Для революционного процесса в целом это не имеет значения (это просто вопрос о том, находится ли революция в «острой фазе», или мы имеем дело с «периодом ремиссии», в любом случае революция для любого общества является «болезнью неизлечимой»), но в каждом отдельном случае это имеет значение первостепенное. Ведь под видом революции может выступать самая дикая, человеконенавистническая реакция, которая может отбросить нацию (а если революция вышла за национальные границы и получила всемирный характер, то и цивилизацию), которая не научилась различать эти противоположности, не просто далеко назад в историческом развитии, но и поставить на грань катастрофы.

А задача состоит в том, чтобы уметь в реакционных формах выявить и развить те тенденции, которые способны превратить эти формы в передовые, творческие, открытые к дальнейшему развитию. Так вот, когда революция находится «на подъеме», она очень легко, без лишних усилий со стороны революционеров (в порядке революционной стихии) переплавляет реакционные формы в революционные. А вот когда революция находится на спаде — все происходит наоборот — стихийно сложившиеся революционные формы мертвеют и вдруг оказываются формами контрреволюции, формами реакции. И все это независимо от намерений революционеров, которые могут быть самыми благородными. Всегда будет получаться по формуле «хотели как лучше, а получилось как всегда».

Единственной революционной формой, которая в этой ситуации имеет шанс не превратиться в свою противоположность, оказывается теория. В первую очередь потому, что она имеет возможность подняться над стихией, хотя не всегда это делает. Конечно, речь идет не о всякой теории, а о той, которую Герцен называл «алгеброй революции» — о гегелевской диалектике. Только диалектика способна «выдерживать напряжение противоречия», поэтому ее не пугает перспектива превращения революции в реакцию, потому что в этом превращении она видет и противоположное превращение - реакции в революцию. С этой точки зрения, диалектика — это искусство превращать поражения в победы, а также понимание того, как успехи могут превращаться в сокрушительные поражения, и как это предотвратить. Выражаясь без метафор, диалектика — это наука о том, как бывают и как становятся тождественными противоположности вообще и такие противоположности, как разрушение и созидание, в частности. Всякая революция есть разрушение. Но не всякое разрушение означает революцию. Революция — это разрушение старых форм, которые уже утратили жизнеспособность, хотя, возможно, еще вчера они были очень творческими и революционными, но сегодня они сами превратились в формы разрушительные, которые разрушают все новое и жизнеспособное, не дают ему развиваться.

Итак революция — это не просто разрушение, а в первую очередь «разрушение разрушения».

Кстати, революция и творчество — это полные синонимы. Только речь, конечно не просто о политической революции, а о революции как принципе человеческой деятельности. А революционность и является тем пунктом, который отличает человеческую деятельность от жизнедеятельности животных. Животное приспосабливается к внешним условиям, человек же отличается от всех других животных в первую очередь тем, что он приспосабливает внешние условия для собственных нужд, фактически создает себе условия существования. И социальных условий это касается никак не меньше, чем чисто природных. Люди, которые только приспосабливаются к существующим социальным условиям — это на самом деле не люди, а только «социальные животные». И не очень важно — рабы они или господа. На диалектику раба и господина, то есть на то, что господство господина является кажущимся, а его зависимость от раба является абсолютной, обратил внимание еще Аристотель.

Настоящая революция — это не политическая революция, хотя роль политической революции в самом начале революции — ключевая. И даже не социальная революция (социальная революция тоже выполняет в основном разрушительные функции), а культурная революция, суть которой заключается в присвоении каждым отдельным индивидом всех богатств, которые выработало человечество. Именно каждым и всех, иначе революция не будет действительной. Все революции до сих пор терпели поражение именно потому, что не доходили до уровня каждого отдельного индивида. Изменяя политическую, юридическую надстройку и даже экономический базис в целом, они не успевали дойти до уровня каждого отдельного человеческого индивида, стать в полном смысле этого слова «живым творчеством масс». Слишком много индивидов (в первую очередь, в силу разделения труда, которое нельзя ликвидировать так же быстро, как старые политические или даже экономические институты) оставались воплощением старой «совокупности общественных отношений», и эти отношения начинали воспроизводить себя на уровне общества в целом, создавая таким образом основу для возвращения старых, уже, казалось бы, уничтоженных общественных институтов.

Как уже говорилось, быстро эта задача не решается, как и не решается она с первой попытки, но если мы даже теоретически не осознаем эту проблему, то любая революция в любой сфере человеческого творчества будет обречена на поражение.