Что делает людей великими? Ответ Максиму Загоруйко

2017-02-21 Сергей Алушкин

Мой друг написал очень хорошую заметку о том, почему всякие "рецепты успеха" - это полная чепуха. Единственное, что меня в ней смутило, это то, что он так и не смог избавиться от строгого и даже в чём-то осуждающего взгляда Человека, о котором писал Максим Горький, как и многих других великих мыслителей, глядящих на него с книжной полки. Я задумался над тем, что вопрос: «Чего ты за сегодня добился? А чего ты добьёшься в жизни?» может терзать многих людей (особенно в молодости) до конца жизни, но никакой мотивации к сотворению чего-то гениального не давать. В итоге человек проживёт всю жизнь, страдая от непомерной тоски по своему нереализованному потенциалу, а потом так и умрёт старым неврастеником. Его потомки в итоге не поймут в последние секунды жизни: то ли это рука наконец-то пытается нарисовать великий шедевр, то ли это предсмертная конвульсия.

Как же можно избавиться от этой тоски по своим нереализованным амбициям? Разумеется, можно попытаться обмануть себя и немного утихомирить свой юношеский максимализм оправданиями в духе: «Ну, великим Первым мне, может, и не быть, но уж великим Вторым я точно стану». Можно даже убрать с книжных полок великих мыслителей, а поставить на их место труды тех, кто продолжал их дело, а теперь смотрят с портретов не таким тяжёлым взглядом. Например, заменим Зигмунда Фрейда его бесчисленными учениками и последователями: чего, например, один Карл Юнг стоит для многих психологов! Вместо Карла Маркса будем читать Фридриха Энгельса - ведь не получила же философская традиция название марксизма-энгельсизма или даже энгельсианства; выходит, что и фигура для истории он второстепенная в обывательском сознании. Не получается быть вторым? Не беда! Попробуем стать «третьими», а то и «четвёртыми». И так пока человек не удовлетворится тем, что он однажды во времена студенческой молодости имел «честь» процитировать какого-нибудь великого человека на местечковой конференции. Затем можно со спокойной совестью рассказывать внукам, как в их-то возрасте продолжал дело Королёва/Эйнштейна/Дарвина (недостающих вписать, ненужных вычеркнуть). Получив такую индульгенцию у своей совести, можно начинать довольствоваться спокойной обывательской жизнью.

Тоже не нравится? Ну что же, давайте, тогда будем разбираться, что делает великих людей по-настоящему великими.

Естественно, что уверенность в собственной «великости» делала людей лишь великой обузой для своего окружения. Слава и известность тоже является сомнительной путёвкой в вечность, ведь в историю можно попасть, а можно и вляпаться так, что никаким потомкам отмыть не удастся. Вам же не нужна слава Герострата? Посмертная известность тоже будет слабым утешением для человека, который уже вполне заслуженно равнодушен ко всем страстям живых людей. Потому я могу с уверенностью сказать, что никто из великих людей не ставил себе целью достичь какой-то абстрактной славы, будучи равнодушным к тому, какая это слава будет. Грубо говоря, каждый из них просто делал своё дело, но так уж вышло, что благодаря титаническим (или не очень) усилиям своей личности и благоприятности исторических условий (или же вопреки неблагоприятности оных) им удалось совершить прорыв в той или иной области.

Что касается характера усилий, то, по моему мнению, Максим Загоруйко дал вполне исчерпывающий ответ: «Напрасно искать секрет гениальности в индивидуальных чертах великих людей, ведь она и начинается только там, где дурная индивидуальность заканчивается, т. е. там, где "Я" побеждает я». Увы, от осознания этого факта миллионные тиражи бессмысленных книг не уменьшатся. Возможно, такие книги, разного рода тренинги и преподавание в ВУЗах разного рода акмеологий действительно может помочь кому-нибудь организовать свой распорядок дня. Или же, как в случае Максима, осознать преувеличенное значение дурной индивидуальности. Но все равно остаётся вопрос, что же такое "Я" с большой буквы? Разумеется, что можно пытаться вывести это самое "Я" из загадочных хитросплетений коры головного мозга или пытаться объяснять через мистическую экзистенцию. Но даже если это объяснение будет очень даже интересным и познавательным, к ответу оно не приведёт. Для подлинного понимания следует понимать каждое отдельное "Я" как ансамбль общественных отношений, благодаря которым оно появилось. А все общественные отношения конкретно-историчны.

Вот об этой историчности мне и хочется поговорить. Сразу же отмечу, что исторические условия могут быть созданы только людьми, причём перед каждым отдельным человеком не стоит выбор: создавать или не создавать эти самые исторические условия. Более того, ни один гениальнейший человек, даже самый пламенный революционер, не избавлен от необходимости каждым своим действием воссоздавать то общество, в котором он живёт, каким бы ужасным оно ни было. Но ведь на то они и великие люди, чтобы совершать шаг за пределы достигнутого обществом в данный момент. А если быть точнее, то величие только тогда и возникает, когда совершается этот смелый шаг.

Нельзя рассматривать достижения тех или иных людей, вырывая их из того исторического контекста, в котором им удалось состояться великими. Без понимания этих исторических условий не будет понятным значение достижения того или иного человека. Кроме того, обращаясь в прошлое без его понимания очень легко обесценить само достижение, на что намекал Гегель: "Относительно познаний мы видим, как то, что в более ранние эпохи занимало зрелый дух мужей, низведено до познаний, упражнений и даже игр мальчишеского возраста". Следовательно: "Отдельный индивид должен и по содержанию пройти ступени образования всеобщего духа, но как формы, уже оставленные духом, как этапы пути, уже разработанного и выравненного". Таким образом, даже великие люди находились в мире, созданном коллективным трудом всего человечества, и были вынуждены образовываться согласно своим условиям.

Но ведь как-то же мы выделяем великих людей из всего человеческого общества, значит, есть критерий? Максим Загоруйко считает, что это гениальность, которую он определяет так: "Гениальность - это и есть смелость идти за предметом своей деятельности до самого конца, следовать его объективному развитию, пресекая всякие попытки внешних ближайших причин (даже если среди этих причин - вы сами) сбить вас с пути за дальней целью". Этим определением ему определённо удалось довести логику характера труда и черт человека до предела, но не перешагнуть его. Ведь при ближайшем рассмотрении эта гениальность оказывается чертой человека и характером его труда без объяснения своего происхождения. Загоруйко полностью прав, считая, что ближайшие причины не ведут к достижению цели, но что же такое конечные причины? Для этого надо обратиться к фундаментальному труду Бенедикта Спинозы «Этика», из которого можно узнать, что «причина же, называемая конечной, есть не что иное, как самое человеческое влечение, поскольку оно рассматривается как принцип или первоначальная причина какой-либо вещи... Ибо, как я уже много раз говорил, свои действия и влечения они <люди> сознают, причин же, которыми они определяются к ним, не знают». Да и познание причин собственных влечений само по себе не приводит к возможности управлять своими аффектами, ведь это рискует завести рассудок в попытках найти некую первопричину в заведомо бесконечную последовательность.

Выходит, что человеком всю жизнь движет необходимость, а свобода выбора оказывается иллюзией, ведь произвольность, если в ней тщательно разобраться, в итоге и оказывается слепым подчинением необходимости. На точке зрения произвола, который в силу случайности может привести к истине, остаётся представление о собственном всемогуществе, т. е. что будь его воля, можно было бы поступить и иначе. Этим грешит, например, тестовая система проверки знаний, когда школьник или студент выбирает правильный ответ не в результате понимания, а произвольно, тем самым полагая, что будь у него другое настроение, можно было бы ответить иначе. Истинно свободная воля поступает по необходимости не из-за произвольного выбора, а исключительно в силу познания необходимости этой необходимости. Таким образом, нет ничего более нелепого, чем обвинение детерминистов вроде Гегеля и Маркса в том, что они были фаталистами и верили в судьбу. И пускай Гегель в силу идеализма остановился на точке зрения протестантизма, полагая, что от индивидуального умонастроения зависит счастье человека, то с материалистических позиций становится ясно, что дурная необходимость, утратившая свою истинность, должна быть преодолена в революционной практике.

Точно так же Спиноза весьма скептически относился к попыткам людей выделять в чём-либо совершенство и несовершенство, считая эти категории лишь модусами мышления, т. е. относительными состояниями разума. Потому с позиций всеобщности нет ни великих людей, ни мелких. Вот как Бенедикт Спиноза стал бы тем самым великим философом, если бы он в силу своих собственных влечений не вёл полемику со многими схоластами, чьи имена так и не сохранились в вечности? Но и без безымянных для истории друзей Спинозы, которые поддерживали его, когда он находился в изгнании и подвергался преследованиям со стороны церкви, а после смерти опубликовали «Этику», до нас бы так и не дошло понимание его величия. И это лишь абстрактные моменты из жизни Спинозы. А ведь именно те люди, которые с лёгкой руки Максима остались «цифрами в статистических отчётах рождаемости и смертности», и создали мир Спинозе, в котором он мог творить. А писал бы Карл Маркс свои труды, если бы не «цифры в статистических отчётах рождаемости и смертности», вынужденные проводить свою жизнь на фабриках и плантациях? Нужно ли бы было Фрейду пересматривать основания психиатрии, если бы не «цифры в статических отчётах рождаемости и смертности», которых лечили электрошоком или обливаниями ледяной водой? Да и в ком увидел образ Человека Максим Горький, если не в тех самых «цифрах в статистических отчётах рождаемости и смертности»?

Думается, что мы, простые цифры, считаем вышеупомянутых людей великими как раз потому, что они видели в нас нечто большее, чем кажется нам самим. И не только видели то, чего, может, и не было на самом деле, но посвящали свои жизни тому, чтобы сделать нас лучше: высмеивали наши слабости и пороки, превозносили силу и благодетели, сохраняли образы людей своей эпохи в камне, на холсте или на страницах книги, создавали технические новшества, чтобы облегчить нашу жизнь, сделать её комфортнее и безопаснее. Но, самое главное, они утверждали своими примерами, что великим человеком может быть каждый, независимо от происхождения и личных качеств.

Совмещая эти рассуждения с пониманием свободы как осознанной необходимости, я прихожу к выводу, что не нужно печалиться и корить себя за то, что сегодня ты не написал великий роман, пусть даже у тебя и есть формально всё то, что нужно для его написания: руки, клавиатура, немного свободного времени и даже две-три мысли в голове. Может, ты так и не напишешь его за всю свою жизнь, которая может закончиться в глубокой старости, а может совершенно внезапно оборваться и завтра. Печалиться по этому поводу - значит оставаться на той самой позиции «дурной индивидуальности», о которой говорил Гегель, которая пытается сохранить свою конечность за счёт чужого признания. Поддаваться этой экзистенциальной тоске и предаваться праздным размышлениям о смысле собственной жизни - значит игнорировать учение Спинозы о том, что в Природе (Боге) нет конечных причин, а все истинные причины вещей - действующие. И разумеется, что Человек Горького строго смотрит на тех, кто пытается превратить людей, положивших свои жизни на то, чтобы этот Человек существовал, в абстрактные цифры. В конце концов, отсутствие у себя каких-то выдающихся способностей и талантов - это не повод винить гены своих родителей, а лишний повод обратить внимание на то, что в обществе разделения труда способности распределяются столь же неравномерно, как и любые другие продукты общественного производства. А вот способность к тому, чтобы такое положение преодолеть, есть у каждого человека, ведь именно активное преображение мира и делает нас людьми.

Для истории оказывается неважным, какая личность была у того или иного человека, кем он себя считал и даже чем занимался. Пускай сегодня его имя у всех на устах, завтра оно станет собирательным образом, а послезавтра никто даже и не вспомнит, что такой когда-либо жил. Но действительно важным оказывается то, что именно человеческое он утверждал в своей эпохе, о которой предстоит судить историкам далёкого будущего. Был ли двадцать первый век временем, когда человечество забыло всё самое лучшее, что оставили после себя давно ушедшие люди, или же временем, когда начинали воплощаться мечты людей прошлого о прекрасном будущем? Ответ на этот вопрос будет зависеть от ежедневных действий каждого из нас.